Стихи

Стихи

РОМАШКА

 

он был пьяным хронически,
грустным и чуть худым
/его звали Романом Романычем все вокруг/
кареглазым, всегда уставшим, немолодым.

без чинов — никому ни муж, ни свояк, ни внук.
он запойничал по забегаловкам,
чаще — в долг. и подолгу молчал,
горький взгляд опустив в стакан.
его часто швыряли на улицу за порог,
будто он человеку — букашечка, таракан.

 

а когда приходило время платить долги,
он в кармане искал среди сора и табака
хоть монетку. и шёл закладывать сапоги пропитОму старьёвщику около кабака.
и он брёл босиком по брусчатке на мостовой,
подметая штанинами всю городскую пыль,
но всегда с непременно поднятой головой
с волосами белёсыми, как молодой ковыль.

 

и дорога его приводила к гробовщику,
где опять возмущался он ценами на гробы.
гробовщик удивлялся несчастному чудаку.
вот кому бы в покойники было не плохо бы!
и он шаркал в цветочную лавку, повесив нос

/раз на гроб не хватило, то надо бы взять цветов/
и ромашки он брал прямо к цвету её волос —
белоснежные, словно из самых прекрасных снов.

 

и, дойдя до заветного холмика, падал ниц.
и шептал: «Я пришел, дорогая. К тебе пришёл.
Мне б коснуться губами ладоней твоих,
ресниц, но тебе без меня там, наверное, хорошо…
Я стал старым.
Лицо моё в сетке больших морщин.
И глаза потускнели давно
в них одна зола.
Но ты выбрала только меня среди всех мужчин,
и так нежно Ромашкой меня только ты звала…»

 

и он плакал отчаянно, горько, до хрипоты.
и кладбищенский плющ
норовил всё залезть в глаза.
он кричал: «Дорогая моя, ну за что же ТЫ?!!
Почему на меня так прогневались небеса?!!»
возвращаясь домой, он стихами топил камин

и хлебал, что есть мочи, горячий и терпкий грог.
он боялся, что ТАМ она больше не будет с ним,
и боялся, что он не накопит себе на гроб.

 

 

ПОЧТИ ЧТО ТРИДЦАТЬ

 

мы жили ярко. на всю катушку.
концерты, вписки, друзья, подружки,
и был не чай в пол-литровых кружках,
не молоко и не шоколад.
моря казались нам по колено,
открыты были для всей вселенной.
но подрастает другая смена
таких, кто слишком свободе рад.

 

а нам пора закрывать границы,
ведь мы
«девчонки-почти-что-тридцать».
и тех, кому удалось не спиться,
по пальцам можно пересчитать.
и вроде всё есть: семья, работа,
но выпить хочется по субботам.
и тянет силой в своё болото
опять душевная нищета.

 

мы за своё научились драться.
и курим меньше, чем в восемнадцать.
и кольца на безымянных пальцах
не по залёту, ведь нет детей.
мы чаще бегаем по больницам,
ведь мы
«девчонки-почти-что-тридцать».
мы ценим счастье в его крупицах
и ждём по телеку новостей.

 

до нас дошло наконец к тридцатке,
что значат мамы седые прядки,
что ей достаточно «всё в порядке»
услышать, чтобы спокойно спать.
мы чаще слышим о смерти близких,
такой нелепой, такой когтистой.
и мамы с возрастом в группе риска.
и это правда. ни дать, ни взять.

 

и это время нам будет сниться,
когда за двадцать
еще не тридцать,
когда накрашенные ресницы
цепляют всех молодых мужчин.
и будет счастье, любовь и ссоры,
ремонты, турция, дети, шторы…
мы будем /»женщинами-за-сорок»/
дружить с косметикой от морщин.

 

посв. Лене Лукиной, моей боевой подруге

 

 

Я ЭТО ТЫ

 

я это ты. в каждом жесте, в словах, внутри.
я
это ты. говори со мной, говори
этим безумным тандемом нетрезвых рифм —
просто кричи из меня про любовь до гроба!
плюнь меня между бёдер
и разотри. (с)*
я изболелась тобой. ты
как СПИД, артрит,
где-то под рёбрами колет и чуть горит.
грабли, увы, не спасение твердолобым.

 

я бы тебя убила в себе, но ты
мой ненадёжный, но очень желанный тыл.
и отлюбил бы, и лезвием вены вскрыл,
плох и хорош одинаково беспредельно.
мне, без сомнений, настали опять кранты.
это не сумасбродство и не понты.
это не магия, что не даёт остыть
порванным простыням на моей постели.

 

это любовь, бесконечная, как и я.
ты не годишься, конечно же, мне в мужья,
просто мы переплюнули те края,
где удержаться могли бы от этой страсти.
я, без сомнений, теперь навсегда твоя.
только вот заржавели те якоря,
что мог под ноги ты бросить мне, мой моряк,
ну или просто вонзить их в мои запястья.

 

нас не спасли километры и рубежи,
вспышки на солнце, несчётные тонны лжи,
если приехал, то вот тебе моя жизнь

просто дороже сокровища в мире нету.
/пусть умолчу об останках моей души,
ты её прошлой осенью задушил/.
я — это ты. больше не к кому нам спешить,
так что подай зажигалку и сигареты.

 

 

***

 

а в глазах у него рассекают закат стрижи,
горизонт весь, оплавленный солнцем,
сочится в воду.
раскалённое небо стекает на поле ржи

и вздыхает земля, ведь предчувствует непогоду.
он берет меня за руку, гладит мою ладонь.
посмотри, говорит, как июль зародился в тучах.
я смотрю ему в душу и вижу один огонь,
ненарочно прищурившись,
будто на всякий случай.
он целует меня
по ключицам и резко вниз,
хоть боится случайно обжечься о бледность кожи.
я пьянею. и после встаю на крутой карниз,
лишь бы только не слышать шаги
у себя в прихожей.
он уходит на час, а мучаюсь много лет.
бью фарфор и топчу его шпилькой
/высокой, острой/.
если каждый из нас в тайне держит
в шкафу скелет,
то моих бы хватило
на семь городских погостов.
я люблю его так, что горит подо мной трава.
вот откуда случаются летом в степях пожары.
он берет меня за руку. кружится голова.
и я больше не помню, как я без него дышала…

 

 

***

 

крылья, которые вырвали,
не отрастают заново.
шрамы гноятся, чешутся,
пачкают простыню.
ты помолчи, пожалуйста.
и не смотри в глаза мои.
рот я зашила намертво

слова не пророню.
я не болею с пятницы
/пить почему-то бросила/
и от моих ментоловых кашель и хрипотца.
время идёт.
возможно я замуж отправлюсь к осени.
ведь я найду /уверена!/ детям моим отца.
переборола бешенство.
слёз не дождёшься
вытекли, вылились
и теперь они
сеть полноводных рек.
не проклинай, пожалуйста,
больше моих родителей.
просто они не участники в этой твоей игре.
сколько же в нас намешано праведного
и странного… сердце возьми.
храни его бережно, взаперти.

крылья, которые вырвали, не отрастают заново.
может, еще увидимся. ну а сейчас
лети.

 

 

***

 

…и никто никогда не любил тебя, как она.
даже больше, чем мама, качавшая в колыбели
и сидевшая летнюю ночь напролёт у окна,
а потом много зимних,
прождав тебя столько метелей.
даже больше, чем кошка,
которая с детства с тобой
так любила разлечься,
кровати заняв половину.
больше женщины, ставшей супругой твоей
и судьбой, и родившей тебе
светлоглазого славного сына.
было много их разных

брюнеток, высоких, худых,
кокаинщиц и трезвенниц,
шлюшек и маминых дочек,
тех, кто был чуть постарше
и даже совсем молодых,
только ты понимал,
что не этих различных ты хочешь.
ты садился в машину
и мчался к ней сквозь города,
чтобы просто почувствовать лбом
ее теплые пальцы
и спросить снова: «Любишь?»,
услышать привычное «Да…»,
и уехать еще на полжизни по миру скитаться.
а она будет ждать.
будет кофе варить на двоих,
вечерами вязать тебе свитер
с дурацким оленем.
она помнит твой запах и взгляд,
помнит руки твои
и как любишь лежать головой
у нее на коленях.
ты не знаешь, за что тебе женщина эта дана,
ведь с ней быть навсегда и вчера,
и сегодня
не время.
и никто никогда не любил тебя, как она.
и уже не полюбит,
ты можешь быть в этом уверен.

 

 

***

 

гороскоп мне пророчил сойти с ума
в сентябре. в понедельник. вот в этот год.
я курила на кухне. и плыл туман,
застилая расплывчатый горизонт.
я курила на кухне. мой чай остыл.
зазвонил телефон, что сто лет молчал.
я тогда не поверила
это ты…
и швырнула в окно его сгоряча.

 

…боль вонзила кинжал прямо мне в висок.
слёзы пламенем щёки все обожгли.
я всё вспомнила: лето. вишнёвый сок.
мы вдвоём на просторах большой земли,
всего мира, вселенной. и я смеюсь,
как обычно смеются в последний раз.
я хотела любви и с тобой семью.
а ты бросил в лицо мне, что не сейчас,
и достал свой потрёпанный чемодан.
я в тот миг поняла, что всему конец,
но тебя я живого ей не отдам,
что ты мой навсегда, или мне пи*ец…

 

гороскоп мне пророчил сойти с ума
в сентябре. в понедельник. под тихий дождь.
я курила на кухне. и мой карман
перепачкал в крови твоей тёплой нож.