Стихи
Стихи
***
1.
сначала мы были их мечтами
обычными планами на счастливое будущее
потом постепенно становились желанием
о котором они говорили шёпотом
позже мы стали чувствовать что живём
не просто в словах и в мыслях
а в этом мире по-настоящему
в тёмном пространстве
наполненном тёплой водой
мы ощущали себя мальками
потом саламандрами и черепахами
не зная совсем ничего о памяти предков
совсем ничего не зная
2.
увидев свет мы стали светом
тёплым как материнское молоко
мы стали любовью и смыслом их жизни
спасением от одиночества
в тесной комнате
мы ощущали себя вселенной
3.
в закрытом пространстве
наполненном ярким светом
мы ощущали себя мотыльками
бились в чёрные окна
обжигая тонкие крылья
а когда пространство заполнилось чёрной водой
мы снова почувствовали себя мальками
совсем ничего не зная о том
что стали памятью
их памятью
***
в детстве я мечтала стать космонавтом
первой девочкой-космонавтом
выйти в открытый космос
увидеть небо изнутри
и землю снаружи
попробовать борщ из тюбика
похож ли он на тот который готовит мама
из красной картошки и с кусочками сала
я выросла и научилась выходить в космос
это прекрасно
это страшно
и невыносимо одновременно
искать в бесконечном пространстве
хоть малейший намёк на существование бога
и чувствовать как чёрные дыры
поглощают свет
внутри меня
***
Девочка выдувает мыльные пузыри,
Дёргает маму за платье: смотри, смотри!
Шарики плавают над головой ребёнка —
Даша хохочет звонко.
Женщина улыбается: вот же блажь,
Счастье обычное — не купишь и не продашь.
Радуйся, Даша, пока ещё знаешь, как,
Пока для тебя пустяк
Лопнувший шарик, щипание глаз от брызг,
Пока ты ещё не знаешь другую жизнь:
Там если лопнет — больно и навсегда,
И солона вода.
Там высоко улетает прозрачный шар,
В радужной оболочке плывёт душа.
Но не увидишь сквозь пелену небес,
Что мыльный пузырь исчез.
***
1.
Чёрный шмель кружится над красным маком,
Красный мак качается на ветру.
Замирает шмель и внезапно махом
Падает на траву.
Я смотрю на чёрно-синее тело
Дёргающегося шмеля.
— Ты зачем убил? Я поймать хотела…
— Это смерть твоя.
2.
Мама варит яблочное варенье,
Осы ныряют в таз.
Сегодня последнее воскресенье,
Смотри же, как мимо нас
Пролетают осы, шмели и пчёлы,
Скрываются в цветнике.
Завтра мы уезжаем из дома
Налегке.
3.
Сорваны красные маки, плывут по реке.
А над водой осы кружат и жужжат.
Мы вдоль реки с тобой идём налегке,
Там, вдалеке, ярко алеет межа.
Молча идём, слушаем, как хрустит
Галька, а ветер горек.
На полпути
Ты говоришь: «Нет, невозможно так —
Мне камень попал в башмак».
4.
Камень бросай и беги со всех ног,
Если ужалит — будет урок,
Будет болеть и ныть, и зудеть.
Но говорить об этом не смей —
Мама устала, мама лежит.
Шмель тёмно-синий над мамой кружит.
***
Мы узнали, откуда начало берёт беда:
Там пустынна земля, а под землёй — вода,
И на каменном дне неподвижно лежат киты —
Безнадёжно хвосты ослабли, черны их рты.
Не кричат, не поют, и сил не хватает стать
Теми, кто повернул бы и землю, и воду вспять,
Чтобы люди внутри очнуться смогли и вмиг
Позабыли и страх, и злость, и родной язык,
На котором молчать труднее, чем говорить.
Замирает душа — я смотрю на исход зари:
Если небо чернеет, значит, уже ты там,
В самой толще воды гладишь хребты китам,
А они разевают рты — и выходит звук,
Так похожий на тот, что издаёт дудук.
БЫТИЕ ПЕТРА И ПАВЛА
1.
Павел лежит в постели, пялится в потолок,
Думает о насущном: какой человеку срок
Для счастья, любви и горя —
чем жив этот человек?
Мысли жужжат, как пчёлы,
в болезненной голове.
За грязным окном тоскливо —
падает мокрый снег.
Павел глядит на стены и представляет вне
Комнаты своё тело — тело летит туда,
Где густо растёт крыжовник, красная лебеда
У безымянной речки, где дом и заросший сад.
Скрипнула дверь протяжно —
тело летит назад:
Павел лежит в постели, не ест ничего,
не пьёт,
Но всё-таки жив, счастливый.
2.
В комнату входит Пётр,
Молча, кривясь от боли, держится за живот,
Думая о насущном: зачем он ещё живёт?
Снег за окном — стеною, первый осенний снег.
Пётр в постель ложится и видит потом во сне:
Маленький дом у речки, старый вишнёвый сад;
Голову запрокинув, открыв широко глаза,
Стоит человек счастливый — так на него похож.
Пётр проснувшись, знает: ты, человек, умрёшь.
3.
Стало светлей и чище — хлопьями валит снег.
Скрипнула дверь — и входит в комнату Человек,
К Павлу подходит тихо, гладит по волосам.
Павел лежит смиренный, пялится в небеса
Цвета люпина, солнце слепит глаза до слёз.
Думая о насущном, он задаёт вопрос,
Но Человек, как рыба, — лишь открывает рот.
Павлово тело снова к тихой реке плывёт.
4.
Пётр, проснувшись, знает, всякий теперь — умрёт.
Молча, кривясь от боли, держится за живот.
А Человек подходит, гладит по животу —
Пётр смыкает веки, чувствуя темноту,
В пропасть летит и глухо падает в никуда.
5.
Пётр стоит у речки. Тихо журчит вода,
Ветер доносит слуху, как оживает сад.
Пётр шагает к Павлу.
Больше нельзя назад.
***
Ни веры, ни надежды, ни любви.
Ещё жива, но глубоко внутри
Какая-то безвыходная кома.
Так было надцать лет тому назад,
Когда пустым стал одичалый сад,
И человека увозили прочь от дома.
Другой смотрел — застывший — в облака,
И словно чья-то грубая рука
Мне сердце неокрепшее сжимала.
Тогда не стало в первый раз любви.
Но кто-то чуждый мне твердил: живи,
Здесь времени на всех осталось мало.
И я жила. До той поры, пока
Тот человек, глядевший в облака,
Мой дом осиротевший не оставил.
Смотрела долго, пристально вослед
И ощущала — больше веры нет,
Как нет кого-то, кто бы всё исправил.
***
А.Ш..
При свете настольной лампы
Огромные тени не-твоих образов
Липнут к обшарпанным стенам
не-твоей комнаты,
Как мухи прилипают к открытой банке
с вареньем,
Сваренным не-твоей бабушкой,
Умершей прошлой осенью.
Чёрные, серые тени, как полосы
не-твоей жизни,
Замершие, как беременность
не-твоей женщины —
Глядя на них не-своими глазами,
Что видишь ты при свете настольной лампы?
Вот засохшее дерево позади не-моего дома,
Вот не-мой сын надевает чёрный костюм,
Вот не-моя жена заплетает серые косы,
Вот не-моя смерть прилетела жучком на свет
И бьётся внутри пластмассового плафона,
Обжигая тонкие крылья об лампочку.
Я протягиваю к ней не-свою руку,
Я даю знак на единственное спасение.
И при свете настольной лампы
Я вижу всё, чего со мной не случилось.
***
«Есть между всем молчание».
Леонид Аронзон
Есть между всем молчание. Оно
Невыносимо, но необходимо,
Пока в окне ночном отражено,
Показывая только пантомимы:
Вот стул и стол, на нём — пустой стакан,
Его внутри облизывает муха,
А ты сидишь не то устал и пьян,
Не то лишён чувствительности, слуха.
Вот темнота свисает с потолка
И принимает позу паука,
Который жертву новую приметил.
Немое и бесцветное кино —
Смотри, пока другого не дано,
Пока проём окна не станет светел.
***
П.П.
Сказать откровенно: больше не хочется петь —
Голос мой слаб и не вытянет нужной ноты.
Он — словно птица, попавшая глупо в сеть,
А птицелов смеётся и шепчет: «Кто ты?
Кто ты теперь, когда лопнул твой главный нерв?
Сможешь ли без него быть такой же звонкой?».
Это так странно — во мне не осталось вер,
Даже единственно верной, когда девчонкой
Я засыпала, вглядываясь в потолок,
Думая, что Господь там живёт, под крышей,
А по ночам приходит через окно,
Чтобы никто не видел его, не слышал,
И к изголовью каждого подходя,
Сдавленный воздух крестит, в виски целует.
Но просыпаются люди и говорят,
Что ни любви, ни Бога не существует.
Знаешь, мне страшно, что пропадёт совсем
Голос мой — не услышит никто на свете.
Если во мне не осталось ни вер, ни тем,
Что же тогда тебе отправлять в конверте?
***
Выйдешь из дома, осенью переболев,
Воздух глотнёшь — и снова начнётся кашель.
Чувствуя, как до предела натянут нерв,
Шагаешь брезгливо по водянистой каше
На тротуаре нечищенном.
Был бы снег —
Проще б дышалось, жилось бы намного чище.
Навстречу идёт болезненный человек,
Растерянно смотрит, словно кого-то ищет.
Ты мимо него проходишь — стеклянный взгляд,
Хочется закурить — не находишь спичек.
На грязных фасадах мерцают огни гирлянд,
В сумерках город теряет своё обличие.
Камнем влететь бы в оконную темноту,
Разбить на осколки то, что мертво.
На небе
Ищешь намёк хоть на одну звезду —
Сплошь пелена. И Рождество — без снега.
***
Остановите Землю — я сойду
На станции с названьем Катманду,
Пока от этой тряски не упала
С высокой полки сонная душа.
В кармане нет ни спичек, ни гроша,
Как у несчастных жителей Непала.
Но им до их несчастий всё равно:
По праздникам они едят Мо-Мо
И худощавым молятся коровам,
И жгут на грязных улицах костры.
Их лица темнокожие остры
Да так красивы в сполохах костровых,
Что хочется ещё быстрей сойти
С ума, с орбиты, с этого пути
Свернуть, пока другими не замечен,
Туда, где даже для чумных собак
Плетут венки и преподносят в знак
Любви обыкновенной человечьей.
***
Заваривая мате,
Хорхе рассказывает мне о стране,
Находящейся где-то в Малой Азии:
— Её жители воспринимают мир
Как череду поступков,
Не верят ни в какого бога
И говорят на языке,
В котором нет существительных —
Только глаголы и прилагательные:
«Залунело воздушно-светлое
на тёмно-круглом»,
«Забелело рыхлое на чёрно-горизонтальном»,
Что означает «луна в небе», «снег на земле».
Я узнал об этой стране от старого друга
в 1947-м году.
Хорхе допивает мате и уходит
в соседнюю комнату.
Думая о глаголах и о стране
с красивым названием Укбар,
Я звоню в туристическое агентство.
Мне отвечают отказом,
Но чтобы не потерять клиента,
Предлагают другой вариант:
— Летите на огненно-земляное,
Купаться в серебряно-речном,
впадающим в атлантическо-водное,
Любоваться каменисто-горным
и патагонско-пустынным,
Наблюдать за рыже-серым и лающим.
Проснувшись, я заказала билет
до Буэнос-Айреса.
***
По гороскопу от Милорада Павича
Я — седьмой знак Зодиака.
Мои мысли никогда не стоят на месте —
Они, как птицы, разлетаются по комнате.
Он — второй.
И по знаку Зодиака, и по счету.
Он знает наизусть мои мысли,
Цвет их оперения,
Звук их голоса.
Каждый месяц седьмого числа
мы ездили на море
И смотрели на воду:
Прозрачная означала сон на двоих,
Мутная — что наша любовь постарела,
Пенистая — на ужин будет молчание.
Каждый вечер в семь часов
Мы собирались за накрытым столом.
Я — в лиловом платье,
соответствующем осени,
Он — в черном пиджаке,
символизирующем все времена года.
На ужин почти всегда было молчание
Под винным соусом и изюмом.
Чувствуя, как наша любовь стареет
каждое утро на один год,
Я роняла голову на фарфоровую тарелку.
Он сидел неподвижно,
Как будто его это не касается.
Напротив окна столовой,
Выходящего на аллею в парк,
Стоял человек.
Наша комната — это театр,
Он — одинокий зритель,
И каждый вечер мы играли седьмую сцену
Из его любимого спектакля.
Он смотрел на нас и гадал:
«Если она уронит голову на тарелку
чуть левее, нежели вчера,
То завтра будет дождливо.
Если он будет молчать
чуть громче обычного —
Будет ветреная погода.
Если ровно в семь тридцать
они направятся в соседнюю комнату,
Значит, будет солнечно».
Но каждый раз, играя по сценарию,
Мы запаздывали или забегали вперед,
Не оставляя ему правильного выбора.
***
собирай скорее золотых рыбок
пока старика ругает его старуха
если б не ты мы сейчас могли бы
жить припеваючи там где тепло и сухо
а не в этой халупе на берегу моря
есть рыбу на завтрак обед и ужин
и причитает ох горе с тобой мне горе
права была мать кому теперь это нужно
собирай скорее рыбок попавших в сети
с красными плавниками золотистым брюхом
пока нас здесь никто не заметил
пока ещё солнце горит и глухо
плещутся волны накатывая на берег
с наступлением темноты вода неподвижна
старик со старухой запирают двери
стучи не стучи не впустят
уже неслышно
как сдыхают рыбы между камней прибрежных
s.o.s. отчаянно выстукивая хвостами
разорвав чешуйчатую одежду
не дыша лежим под светлыми небесами
***
Я, говорит, ухожу, ну а ты сиди
У окна и смотри на дорогу — на дождь,
на снег.
Вот мы были с тобой живые — и вот нас нет.
Только память плетётся сзади, а впереди
Пустота — ни души.
И стелется по земле,
Поглощая шаги, зловещий густой туман.
И едва различимо, кто там, кого и где
То ли выпустил из, то ли поймал в капкан.
Я, говорит, не вернусь, ты меня не жди,
Гороскопам не верь и не читай газет:
Где мы были с тобой живые — там больше нет.
И не вырвать теперь боль из твоей груди —
Проросла из зерна промёрзшей насквозь тоски,
Пробиваясь сквозь толщу жгущего душу льда.
Я, говорит, устал — ухожу, прости.
Я отвечаю «нет» — а шумит вода.