Стихи
Стихи
* * *
О подводный мир безъязыкий, туман, весло.
Пионер-горнист,
Отверни от небес пылающее жерло,
Опусти-ка вниз.
На твои слепые гипсовые глаза —
Падаль, рыбий корм —
Бирюзовая села, стеклянная стрекоза,
Ну, а медный горн
Не раздует больше огненного цветка:
Где побудка, марш?
Пробегает в кудрях отряда, звена, полка
Тенорок-комар.
Окуни ладони в красный закатный флаг,
Как в иные дни:
Тишина, ни сухого фа, ни сырого ля —
Пузыри одни.
В диких зарослях спелых серпов и железных букв
Как же было мне
Неудобно ходить, за кураж выдавать испуг,
В непробудном сне
Хорониться в библиотеке, как скользкий сом,
Подобрав плавник.
Все лежит под корягою тот беспокойный сон —
Прикипел, приник,
И стоят офицеры с ядром на ноге, на дне,
Зеки с серых барж
Подплывают с глазами распахнутыми ко мне
Под беззвучный марш,
И в венцах из колючей проволоки — Мейерхольд,
И Вавилов, и
Иванов, Петров — из тихих зеленых вод,
В синяках, в крови.
Над пивным ларьком бикфордова стрекоза,
Пролетев, искрит,
И страна в глазу расплывается, как слеза,
Проглотивши крик.
Лишь когда люблю, выглядывает, смешной,
И когда молюсь, —
Звук, живущий тайно в раковине ушной,
Домосед, моллюск.
Но когда ловлю далекое пенье сфер —
Говоря с тобой,
Я не знаю, архангел с трубой или пионер
Поведут нас в бой,
Пробуждая трупов несчитанных штабеля
От Амура до
Соловков, выкликая всех — то высоким ля,
То тяжелым до —
Из болот и сопок на разные голоса,
Из замшелых урн —
Варшавянкой, Каховкой, Яблочком — в небеса,
На последний штурм.
* * *
Выйдут сроки — и язык немецкий
Клейким страхом не наполнит рот,
Черную раскатистую метку
С альвеол разбуженных сотрет.
Он тогда омоется от крови
Тех, лежащих голыми во рву,
В нем засвищут птицы, а коровы
Мордами зароются в траву.
Он тогда очистится от пепла
Тех, сожженных в газовых печах, —
Чтоб в его цветке пчела запела,
Чтобы дивный корень не зачах.
Чтобы — топот звонок, шепот жарок —
Темный всадник несся через лес,
Унося с собою лай овчарок
И колючей проволоки блеск,
От земли отталкиваясь резче,
По намокшим утренним цветам.
И тогда хвалу немецкой речи
Заново напишет Мандельштам.
Элегия о жизни, смерти и любви
Вот я и старше тебя, родная.
Носится ветер, листву сминая,
Дышащим тяжко большим конем.
Солнцу теперь — исподлобья зыркать.
Папину скрипку и бескозырку
Помнишь ли, плачешь ли ты о нем?
Вот он насвистывает и вертит
Чашку в руках, не заметив смерти,
Нарисовавшейся у дверей.
Кажется, только что мы расстались.
Тополь, накинувший снежный талес,
Мерно качается, как еврей,
Тихо молитву свою бормочет.
Страшно ему на пороге ночи —
Что, если шепот его — фигня?
Страшно и мне на пороге кухни.
Скоро напротив окно потухнет.
Любишь ли, помнишь ли ты меня?
Помнишь ли берег балтийский длинный,
Сизые волны, зонты, кабины
Пляжные, мяч волейбольный, гам,
Праздничных летних кафе скорлупки,
Помнишь зеленые наши юбки,
Ветром прилепленные к ногам?
Оредеж, красный его песчаник
Помнишь? На даче вздыхает чайник,
Скатерти краешек полосат,
Радиоточка, обрывок песни
Жалостной, где пастушок любезный
Мнется и все не идет плясать.
Мир раскурочен и снова создан
Наскоро. Тесно в окошке звездам,
Севшим, как птицы, на провода.
Не представляю тебя старухой,
Полной обидой, трухой, непрухой, —
Ты и не будешь ей никогда.
Время, как гунн, не тебя ограбит —
Образ твой накрепко смертью заперт,
Буквой затерян в снегу листа.
Ну, а меня разорят до нитки,
Зеркало впишет мои убытки
В тихую воду свою. Ну, да,
Горе сестры нашей — где ты, Шиллер,
Где ты, Шекспир, — океана шире
При расставании с красотой,
Будто с любимой своей дочуркой.
Трогай лицо мне ладонью чуткой,
Нежности полной, теперь — пустой.
Ты же нашла меня, как ацтеков,
Ты возводила меня, как церковь,
Ты же читала меня с листа:
Все, чего ты касалась руками,
Не оставляя камня на камне,
Рушит невидимая орда.
Я тебя старше, родная. Что же,
Мы поменялись местами. Кожа
Строк торопливых полна — и пусть.
Бог не увидит в метельной пыли —
Ты надо мной наклонишься, или
Я к тебе, маленькой, наклонюсь.