Стихи

Стихи

***

 

Так умирают о весне,

так тихо − сказано и тесно −

на тополь валит свет и снег

доверчиво и бесполезно

грустит и верит пешеход,

хрустит, хрустит и рассыпается,

как белый хлеб больных высот

твоё трепещущее платьице.

Холодный свет моей строки

на голом поле сжатой мысли,

где от руки и до руки

идут седые старики

и беды бледные повисли.

 

***

 

снился сад

невесомый щербатый

долгий сад

в перестуках ветвей

с крыш как стаи бровей

рыхлый снег невозможного марта

нависал

ноздреватый слабел

становился мелодией тучей

чёрных вёсен и вёсел

ожившего сада

ладонями лодкой

отсыревшей пахучей

и качался с ветвями

как болотная выпь

в такт дыханью куги

на воде расходились круги

слёз и скрипа

тяжёлого снега

 

***

 

О ты не бережёшь последних пчёл страны

земного заколоченного лета,

и пуговки на детской рубашонке

смеются, отлетают и звенят.

Нательный крестик колется, и я

поверх рубашки надеваю крестик,

когда иду от солнечной реки,

на брызги разлетевшейся и ставшей

то окриком, то взглядом рыбака.

Тропинка безъязыка и легка,

как лист бумаги,

но глаголют травы,

жуки и птицы

о любви моей,

молча о равнодушии твоём.

 

***

Е.А.

любовь и речь

и расставанье раннее

и остыванье воздуха вдвоём

мы ранены мы ранены мы ранены

мы никогда с тобою не умрём

косым лучом

густым сплетённым туго

на влажный чернозём беды и сна

по ломким линиям созвучий и друг друга

поляна полная ромашками ясна

лесная тёплая

не вдоль не поперёк

но вверх но вверх

я украду словами

я украду всё то что не сберёг

всё то что мы и всё что будет нами

синицы наши и стога невстреч

ведут за руку музыку руками

любовь и речь любовь моя и речь

короткими глотками

 

***

 

прилетели скворцы

и заученность чёрных аллей

тяжелеет от свиста

синеватые перья

отливают и мокнут

и речист умирающий снег

и кленовая ветка речиста

говорю и курю

замедляю шаги замедляю

так кончается эта зима

мало воздуха ветра

только капли в гниющую крышу

только сонных волос кутерьма

так врезается в небо

вертикаль человека и дыма

и туманен и тесен

от воды и от свиста

убывающий медленный сад

 

***

 

странные эти слова грядушка амбар вехотка

выткались паутиной ласточкиным крылом

сколько прошло но так же памятливо и строго

время и пыль вжались в следы голубых слёз

за спину руки ходишь комнату расширяя

шёпотом и шагами комкаешь тишину

если и было счастье в этой стране великой

то это было счастье снега любви и слов

пахнет палёной водкой на глубине стакана

на глубине и в горе вечнозелёных глаз

значит так надо надо бледные и немые

абрисы человечков кружатся на столе

тают и умирают

тают и умирают

тушью весенней грязью веточкой каблучком

только слова садятся

на освещённом крае

только слова садятся

только слова молчат

смотрят и не моргают

смотрят и не моргают

будто цветок последний в детской моей руке

 

***

 

Всё туман да туман за окном, за окном

врезан в ночь контур дома напротив,

я стою у окна ни о ком, ни о ком

пешеход на пустом повороте.

И не начата жизнь. Это кто-то другой,

синеглазый и ненастоящий,

это кто-то другой машет тонкой рукой

и не пишущий, и не курящий.

Это кто-то другой в ожидании слёз −

и веснушки дрожат у холодного носа ¬−

он стоит и молчит, он в кармане принёс

золотым воробьям золотистое просо.

Золотым воробьям. Только не воробьёв.

Только тёплый туман мягкотелый

и пустой поворот и бессмыслица слов

ощущеньем земного предела.

 

***

И скучно и грустно….

И странно и страшно, и вечное "и" на трубе

в соседстве со старой вороной и вянущим дымом

о рифме на "бе", но, вернее, о русской судьбе

белеет и блеет, о парус, то рымом, то Крымом.

А впрочем, прекрасен последний полёт лепестка

моих сентябринок у вымокшей лавки, прекрасен

и капли ребяческий "плюх" и такая тоска,

что не представим − ни Антонов, ни Разин.

Усталой рябины рябой облетающий край

дырявым платком на поникшие плечи ложится.

И кто-то кому-то: "Пожалуйста, не умирай…"

И кто-то живёт.

И плывут одинокие лица.

Плывут одинокие, милые, бестолку так

и тонут, и тонут, круги голубые рисуя.

И странно и страшно… Зажато в холодный кулак

забытое "и", на трубе просидевшее всуе.

 

***

 

Присядь и положи мне на плечо

кудрявый край расхристанного сада,

где Лета опустевшая течёт,

чуть замедляясь… чуть… Молчи, не надо.

 

Молчи, молчи. Крушенье облаков,

круженье головы, листвы уженье

большими ветками и капель-каблуков

о ржавое ведро − сердца − биенье.

 

Печаль, печаль вернувшихся солдат,

вернувшихся о матери, о доме,

мальчишек в облетевший чёрный сад,

мальчишек, у которых сада кроме

 

молчанье наше, не-любовь и не-

земное − снегом − возвращенье

в великой неприкаянной стране

посмертного признанья и прощенья.

 

***

 

Где молоко рекой не расплескается,

дожди грибные слепо не пройдут.

Я девочке отчаянной понравиться

хотел и выветрил уют.

О лес и степь, о нежность и притворство,

усы, усы − портретам и вралям.

Жить оказалось холодно и поздно,

как в одиночку чтенье по ролям,

как на полях тетрадных голос птичий

не услыхать, не перейдя черту,

и наломать дрова сожжённых спичек,

не прикурив. Так звуки в немоту

уходят прочь. Карандашом чирикать,

раскачивать надмирную печаль.

И замолчать и к тишине привыкнуть,

но продолжать качаться и качать.

 

***

 

Крылья чёрных кустов хрустят, как тугие ресницы,

если воздух морозный делить оказалось не с кем,

заоконный и ломкий, как корочка хлеба, как птицы,

вырываясь из взгляда, болтают мои занавески.

И летят и щекочут вечерний застывший город,

гулкий город, звенящий, как зубы при поцелуе,

только машут кусты и ресницы ерошат холод -

всё о том, что мы потеряли и не вернули.

И слова в темноте я ищу, как твои ладони,

неизбежны и вялы слова одинокой ночью.

Стая птиц вырывается прочь и тонет,

и метель по стеклу колется и хохочет.

Это наша зима долга и странна, однако

это наша зима, как взаимность, необратима.

Сигарета плывёт и тает нездешним знаком,

плывёт и тает синеватой полоской дыма.

 

***

 

желтоватый как запах корицы камыш

вялых рук шелестенье синичьим крылом подожди

подожди умирать умирать прошлогодним листом

хрустом скомканной пачки пустой сигарет сигарет

каблучок и крыло всё одно если цок или взмах

о последний троллейбус пришли окуджава за мной

поплыву с невозможной и рыжей девчонкой в обнимку

будто в ясной поляне засохшие дуб и береза

запятые и рифмы это кочки и костыли

остаётся невнятица глупого ритма и что-то

на окраине чуда про печать про печаль домычать

камышом желтоватым как запах корицы корицы

 

***

 

как темнеет за пластиковым окном

как немо оно и гладко

как строги его черты

как темнело за деревянным окном

я почти не помню

но горчат шершавины рамы

и заклеены щели молярной лентой

и слышен дождь заоконный

и загробная груша слышна

ты сидишь а дом

качается и летит

ты сидишь а дом

освещенный одной сигаретой

безответно мигает

и темнеет темнеет

 

***

 

Семафоры. Серафимы. Одиночество в снегу.

Горький шёпот шестикрылый светлым словом берегу.

В умирающих ладонях, в рыхлом воздухе видны

недоступные перроны неслучившейся страны.

Плачет женщина, − я с нею должен быть. От долгих слёз

даль двоится талым стуком утекающих колёс.

По высотам, по пределам, по горбатым городам

отступающее тело − наступающим снегам.

О душа! Глаза и голос − ломким локтем − в пепел, в плен

о весне, о первом платье выше смерти и колен.