Стихи

Стихи

(Публикация Павла Калугина)

СТАНСЫ

 

Хвала великой прозябательной

Способности журденских масс!

Но их натуры занимательной

Я не поклонница как раз.

Я не ищу амёбной участи.

Дожить хотела бы и я,

Но не благодаря ЖИВУЧЕСТИ,

А СТОЙКОСТИ благодаря.

Я не желаю быть комическим

Всекоммунальным существом

Из тех, что жизнь берут КОЛИЧЕСТВОМ,

А думают, что… БОЖЕСТВОМ!

Им не понять (в горячке ловчества),

Что большинство не божество

И что надышанность сообщества

Не есть – возвышенность его.

Ты помнишь, как в икру лягушечью

Филистер гофмановский влип?

Тебе бы всё – смешки, игрушечки,

А человек пропал! Погиб!

Хоть отряхнулся он, как водится,

Вернулся к жизни и труду, –

Я ни к труду, ни к безработице

За этим типом не пойду.

Не принесут мне утешения

Ни вавилонское смешение,

Ни кухонный переполох.

Количественные решения

Не для поэта, – видит Бог!

Количественное клокочество

Несёт войну, разбой, недуг…

Кто забракует одиночество,

Тот и для общества – не друг.

Хвала могучей, прозябательной

Непотопляемости стай,

Но с их сплочённостью ласкательной

Совпасть мне, Господи, не дай!

Чем в общей бочке быть спасённою,

Втереться сельдью меж сельдей, –

Быть лучше – ветром унесенною

От времени и от людей.

 

1996

 

 

ПУШКИН И ВОЛЬТЕР

 

Не знаю: были правы иль не правы

Античности улыбчивые люди,

Но в том, что были счастливы они,

Последние сомнения гони:

На древности серебряном сосуде

Ты не увидишь пятен в наши дни.

Искусство – отблеск счастья

Не прямой.

И лишь НЕПРЕВЗОЙДЁННОЕ искусство

Отчётливей о счастье говорит;

Смелей, прямей в рог радости трубит,

Являя нам и светлый непокой,

И весь возможный мир сообщности людской

Затем, что не запальчиво, не шустро,

Не переусложнённо, не красно,

А попросту – БОЖЕСТВЕННО оно.

О, был ли счастлив наш поэт великий,

Когда, под шум древес многоязыкий,

Кумирами язычества пленён,

Он был… христианин? Но, дружный с наважденьем,

И вещим, озорным ведомый заблужденьем,

ВПОЛНЕ христианином – не был он?

Поэт, которому весна стучится в грудь,

Пока хоть так, – но счастлив будь!

Прозренье редко людям душу греет.

А заблуждение не долго длится.

Простим часы гармонии певцу;

Тому и «многобожие» к лицу,

Кто эллинских богов так близко видит лица,

Неповторимому доверясь Образцу.

Простим полуневеденье блаженных

Воспитаннику статуй совершенных!

Что вкруг него?

Античность во плоти,

Чьи духи осязаемы почти…

И сладок лёгкий хлад касаний их мгновенных.

Судьба ль тебе назначила, Поэт,

Быть одиноким даже и со свитой?

Жить отрицаньем, но… во цвете лет?

Безверие питать. Однако ж под защитой

Таинственных божеств Эллады знаменитой.

Но в миг младоязычества (игрой

Беззвучной схвачен изваяний рой

Улыбчивый…) –

«Фернейский злой крикун»

При них же… И настройку вещих струн

Фернейцу приписать так хочется порой!

Твоей прохладой, мрамор ключевой,

И свежей тяжестью листвы над головой,

И виршей звонких записью живой

Не знаешь иногда – кому обязан:

Наивным грекам?

Царскосельским вязам?

Или сарказму радостно-кривой

Усмешки вашей, искуситель старый,

Гудоновский Вольтер, насмешник сухопарый?

Святой Господь, помилуй и спаси

Людей, меж нигилизма и красы

Увязнувших, пленясь неравной парой!

Забыв, что дале – ад; забыв, что на Руси

Оглядка надобна; что ментор хитроярый

Весь круг полётов пленника следит, –

Опомнись! И спроси, доверчивый пиит:

Кто, ежели не Бог, безумца защитит?

Не поздно ли?

Тогда… Зачем так дивно веет

Теплом – ослабевающий закат

От невесомых лиственных громад,

От их цветного дырчатого мрака?

(Бывает мрак, но радужный, однако!);

Зачем ты счастлив?

Ах! Ещё успеет

Исправиться неисправимый бард!

Хоть и не Феб его накажет за азарт,

Не Пан и не Гермес, – проказливые дети,

А тот безбожный мим,

Что примешал своё изображенье к ним,

Не веруя ни в них и ни во что на свете;

Ни в радость, ни в друзей, ни в стоящих врагов,

Ни в христианских, ни в языческих богов…

О! Там, где Царское, где Павловск, Петергоф

С их европейским сном, укромным и пригожим,

Ещё не дрогнули перед лицом снегов,

Где путник всё ещё не схвачен бездорожьем, –

Легко мешает он язычество с безбожьем,

А солнечный Олимп – с вольтеровым подножьем,

Как воду и вино… И в идолах досель

Ещё равны ему Гудон и Пракситель,

Вольтер – и светлый Феб; не видит он вражды их,–

Взращённых, мнится, в родственных стихиях;

И то! – ведь лиственный един над ними свод:

За небожителя и леший тут сойдёт.

А ты, – доверчивый сын творческого жара,

Поклонник идолов от мала и до стара,

Вестимо, знамо, ты «язычник» не всерьёз!

Но блеск античных снов,

Но пир счастливых грёз,

Безверия в душе твоей смягчив удары,

Замаскирует лик надвинувшейся кары,

Не даст отпутаться от многих тонких пут…

И этот каменный потатчик – тут как тут:

Рад яды расточать и старческие чары

И жёлчный смех мешать с аккордами кифары, –

Как будто и его в Элладе с мёдом ждут!

И просят у него, почти как снисхожденья,

Немного уксусу для целей возрожденья!

Стой, пиротехник зла и учредитель смут, –

Богов не тронь! в тебе они ВТРОЙНЕ умрут!

Дела твои – не загляденье;

Вот, – прокричит людской, хотя и поздний, суд, –

Вот верх паденья! Низ паденья!

А годы мчатся вскачь.

Вопросы есть? О, есть!

И нечисть, как всегда, их за народ решает.

И век не устаёт умам тенёта плесть.

А для инспекции – видоков приглашает…

Что духу времени твоё вино с водой?

Гляди, – ещё не то ещё не с тем смешает

Сей ветренник полуседой!..

А что же, мсьё Вольтер, твой первый ученик?

Ты упустил его, «единственный старик».

Держись! Тебе ещё увидеть остаётся,

Как (словно брезгая достичь твоих седин)

На чернорецкий снег

Падёт ХРИСТИАНИН.

И ХРИСТИАНСКАЯ из раны кровь прольётся.

 

1996

 

 

ИСПОВЕДЬ «МИМОЗЫ»

 

Кто верит, что я «ничего не видала,

От подлинной жизни в отрыве», –

Не знает,

Что я далеко забредала

И видела почки на иве.

 

Я видела снег, облепивший полозья,

И зелень рассады под градом

И то, как, набычась, мотает предфозье

Цветами, растущими рядом.

 

Я видела:

На дождевом бездорожье,

Где нет на рябинах коралла,

Неверная почва пружинит, как дрожжи,

А верной – становится мало.

 

Я видела, как собеседник лукавит –

По холоду глаз его. Эка! –

Я видела даже, как многие фавят

Всю жизнь – одного человека!

 

«Мимозой тепличной» молва окрестила

Меня. А не в той ли «теплице»

Я видела, как замерзают чернила?

Как пишешь, надев рукавицы?

 

В стихах моих оранжерейность искали.

Не в этой ли «оранжерее»,

В промёрзлых углах расцветая, сверкали

Из снега и льда орхидеи?

 

Что видела я, чтобы хвастать так яро?

Каких-то семьсот ограблений,

Две с лишком войны, единицу пожара

Да несколько штук выселений.

 

Я видела:

С неба снежинки слетали

На вышвырнутые пожитки…

Помилуйте!

Это ЖИТЬЯ не видали.

А ЖИЗНЬ мы видали. В избытке!

 

И прописи школьные в глаз мне не суйте,

Её восхваляя суровость.

Ступайте к другим и другим указуйте.

А нам – и диктанты не в новость.

 

1997

 

 

РОДИНА

 

Лёд на берёзе подтаял чуток, –

Мшистая тень подо льдом.

Смотрится в пасмурный снежный поток

Наш покосившийся дом.

О золотые родные места!

В том подмосковном лесу

Не в переводе, а прямо с листа

Я прочитала весну…

Сослана к соснам веленьем судьбы,

К листьям берёз молодым,

Я полюбила большие дубы,

Ветер, фиалки и дым…

В сумерках серых опилки красны.

Быстро просохшие вдруг,

Щепочки светятся… Ветер весны

Рвёт медуницу из рук…

Вечер. Черёмухи выход немой.

В воздухе – с гулом – жуки.

Белые платья… Внакид – пиджаки.

Смех под гармонь…

А зимой –

Снег, перевитый на вьюжной юле,

Кровь леденящий мороз,

Толпы молящихся в солнечной мгле,

Бьющих поклоны, берёз;

Их ностальгически-нежный хрусталь,

Как бы нездешний уже! –

Коего, – словно отъехавшей, – жаль

Даже оседлой душе…

Дней протекал несжимаемый круг.

К нам не цеплялись никак

От новолуний – опущенность рук,

От полнолуний – тоска.

Разве бывали «магнитные дни»?

Что мне могло помешать

Складывать песни? Садиться на пни?

Воздухом вольным дышать?

Кольцами в омут закат уходил,

Месяцем падал на дно…

Век (не «магнитный», не «лунный») щадил

Старых и малых – равно.

Так отчего же,

Безумью под стать,

Всё исказилося вдруг?

Знать, не положено людям

Роптать,

Бурю подкармливать,

Жар нагнетать,

Плакать

И рваться за круг.

 

1997

 

 

ЛЕРМОНТОВ

 

Я русский…

М. Ю. Лермонтов

 

Шотландской крови в Вас – такая малость

(Хоть капля эта дивно-знаменита),

Что вряд ли вообще до Вас домчалась,

А в жилах Ваших пращуров размыта.

Вы русский. Лермы? Но уже на пятой

Ступеньке рода (сколь бы ни блестящей)

Не остаётся крови привходящей.

Вы русский. Чистый. Вылитый. Завзятый.

Вы, – сердце обжигающий стихами

Родимыми; Вы, – в ком Отчизна дышит,

Вы – русский! Даже ежели припишут

Русейший гений, выраженный Вами,

Не этой вот махине, в Вас осевшей,

А капельке, – до Вас не долетевшей.

 

1997

 

 

ИСЛАМ

 

Исламу доподлинному исполать!

Нормальный Ислам до сих пор

Ещё никогда не стремился взорвать

Страсбургский собор!

Своих мусульманин держался идей,

Закону служил своему,

И образы Будды – до нынешних дней

Ничем не мешали ему.

Так что же его переучивать стали

Пришельцы из той оскандаленной дали?

Чего не просил – за него исполнять?

Народы пасти… Самочинно детали

В колёсиках солнца – менять!!!

Ужели их всех медресе воспитали?

Корана – шакалы – в глаза не видали.

«Восток дело тонкое», да не для них…

А ты, правоверный, заутра, не дале, –

Загинешь заложником свор подрывных

И «гуру», – охаявших ране

Священный классический стих!

Но, путь потеряв в ваххабитском тумане,

Угрозу и ты усмотрела в Коране,

Земля? Ты всё грезишь? Проснуться пора:

В Европе, – в её опрокинутом зеркале,

Евангелие пересмотру подвергли!

А там – подменили Коран!

Ты видишь, как всё СОВПАДАЕТ покуда? –

Христос – «неугоден»! Разжалован Будда!

Ан – вот и Аллах разонравился «гуру»

(И людям, что «гуру» поверили сдуру).

В редчайший пустынный колодец – не плюй!

Не с Богом воюй; с демагогом воюй,

С подлогом воюй, баламут!

Зачем на Ислам ополчаться? Ослам

Понятно, что воду мутит – не Ислам,

А люди – никак не поймут!

Мы пили коктейли из правды и лжи,

Мы видели многих пустынь миражи,

Мы сами размножили их тиражи,

А всё ещё нам невдомёк,

Что есть у всего и у вся – двойники,

Которые пишут за нас дневники,

Которые сталкивают материки,

Которые травят Восток!

И рвут, и кромсают кромсанием рьяным

«Святое писание» вместе с Кораном,

Чтоб, Западу вздыбленному под стать,

«Продвинутость» – глыбе Востока придать.

Но «Запад есть Запад, Восток есть Восток,

И с места они не сойдут».

А коли сойдут – ни за грош пропадут

И друг друга в веках не найдут.

Что ж. Если их звёзды закатятся дружно,

То это, наверно, кому-нибудь нужно?

Не зря же, – лаская «отдельную личность», –

Мятежные стаи жрецов

Так возненавидели СВОЕОБЫЧНОСТЬ,

Что с целых народов стирают, – сдирают! – ЛИЦО!

Им «личность» важна? А какие там «личности»,

Когда не останется своеобычности?

Всего-то и толку: с натурой порвав,

Раздать одинаковым маскам – права

За то, что безмозглы! За то, что безлики!

За то, что под клики,

Искусственно стравленных ими задир,

Нацелясь изгадить Зенит, испохабить Надир, –

Убили, с орбиты свели,

С карты Космоса стёрли – великий,

Единственный и прекрасный,

Таинственно-многообразный,

В часы Вдохновения Господом созданный, мир!

 

2001

 

 

НЕПОХОЖЕСТЬ

 

Зима подходит. Стало холодно,

Мосты поскрипывают сваями…

А я читаю Джека Лондона

С его Канадой и Гаваями,

С его каноэ, оморочками,

Землепроходцами, индейцами…

И вижу, вижу между строчками,

Что мы не в действии. В бездействии.

Что, по какой-то схеме ханжеской,

Нас проучили без учебников.

Что из Москвы, столицы нашенской! –

Нас вытесняют, как нахлебников.

Мы терпим от гостей гонение.

Мы кормим всех, а сами бедствуем.

Но боссы

Рассылают мнения,

Что НЕПОХОЖИХ мы не чествуем!

Что мы не ценим в них «экзотики».

Что не стремимся к ним под выстрелы…

А сами

Нас под общим зонтиком –

Всех под одну ермолку выстригли!

С цветками сами; сами – с бантами –

Зелёными!.. Протуберанцевыми!..

А нас – пустили арестантами

Под серенькими нумерациями.

Красноречивейшая «знаковость»!

Рывки, ни с чем не сообразные!

То – гнали нас за «одинаковость»,

А то опять – за то, что разные?

Так, были ж разные?!

Нет. Не были.

Кому куда, а вам – к банальности.

Мой паспорт

Переписан набело,

Да нет уж в нём НАЦИОНАЛЬНОСТИ.

А нам: Рабы! Молчать! Допляшетесь!

Что было, то коровой слизано!

Национальность – не про вашу честь

И не про вас НЕСХОЖЕСТЬ писана!

Будь вы гостями, будь шахидками,

Будь ваххабитов недобитками,

Не будь вы мирные прохожие, –

Вы тоже (с нашими агитками)

Могли бы выйти в НЕПОХОЖИЕ!

И были б у вас рожи – ЛИЧНЫЕ:

Заморские! Своеобычные!

Приятные! Своеобразные!

Не одинаковые, – разные!

А вы, натуры бледно-палевы, –

Не с нами в ногу выступали вы:

Не покорились – вот и здравствуйте;

Печаль в лице –

Безродность в паспорте.

 

И нас же дразнят

НЕПОХОЖЕСТЬЮ!

И нам же хвалят её лакомость!

Зачем? – у нас одно и то же всё…

Но, несмотря на «одинаковость»,

«Шагистика» нам запрещается

(Иначе вышагнем в дивизию?).

Жаль: факты – что ослы упрямые,

И результаты – те же самые,

Раз в «город Солнца» превращается

Мир, загнанный в сию коллизию:

Мы всё равно идём шеренгами,

Да не туда, куда хотели бы.

С одной и той же вилки

гренками

Нас потчуют в Радиотереме.

У всех одна и та же мыльница…

Нас в пудру смалывает мельница,

Мы общим шифром закодированы…

_______

Мне даже в то теперь не верится,

Что есть этнографы правдивые.

Когда народов не останется

(Ни лиц, ни слёз, ни луков прогнутых),

Джек Лондон

И как сакс прославится,

И как последний из этнографов.

 

2004

 

 

ЛИСТ ШУМИТ, А ЦВЕТЫ МОЛЧАЛИВЫ

Весенний дождь поёт, как примус –

На тысячу эпиталам!

Стекла в окне цветная кривость

Ломает каплю пополам.

Долой домашней скуки привязь!

Быстрее – в рощу! Знаю: там

Уже витает по кустам

Благоухающая примесь

Тепла и просыханья… Толпы

Черёмухи – шумят… Заметь:

Благоухать бы им и только,

А им приходится… шуметь?

То листья, – НЕ ЦВЕТЫ шумели;

Цветы и в дождь молчать умели.

 

1998–2004

 

(Публикация Павла Калугина)