Стихи

Стихи

Шагреневая кожа

 

Я жил. И это было так недавно.

Или давно… То знают лес да поле,

И чья-то дача, помнящая ставни,

И мой исход, подвластный вышней воле.

 

Я жил на белом свете — в хлопьях снега

И в хлопотах заснеженной удачи.

А времени, казалось, — больше века

И дольше думы запустелой дачи.

 

Вороны каркали над тихим снегом,

Нахохленные, черные — над белым.

И голые деревья с хрупким эхом

Приют давали теням онемелым.

 

И там мелькала смута, как лосиха:

А вдруг вещуньи, чуждые паренья,

Накаркают беду — слепое лихо

Деревьям, снегу, моему прозренью?

 

Но все мое — и дача с теплой печью,

С коптилкою и смятою постелью,

И черные вороны с вещей речью,

И дали с белогривою метелью.

Я жил. Я жил, еще не зная ложа

Конечного… Моя — метели грива.

А время, как шагреневая кожа,

Сжималось до мгновенья — мига взрыва.

 

 

Вечернее

 

Подворье, сено, снег — как в детском веке,

Следы зверька уходят в лес, ко сну…

Два снегиря сидят на зяблой ветке

И красногрудо греют тишину.

 

К мороженой поклеванной калине,

На чуткий снег закатная заря

Желто ложится — в сумеречной сини

Мерцают два безмолвных снегиря.

 

Темнеет… Смутно кладбище на взгорке,

Струится дым задумчивой избы.

И догорают две закатных зорьки

На тонкой ветке зимней их судьбы.

 

 

Душа

 

Нелюбимой изменить — всего полсердца стоит,

У любимой на столе настоечка стоит.

А душа, она жива и покаянно стонет,

И бог знает, что она в себе еще таит.

 

А таит она, как сон, манящую дорожку

По березам, по былинкам — в дальний бурелом,

В ту желанную сторонку — тайную сторожку,

Где березовый листок трепещет над столом.

 

Ах, листок, мое ты сердце, с милым сердцем в ладе,

Ты прикрой ее уста и больше ничего.

Все плывет в тума… тумане на осеннем хладе,

И горячечная ночка — теней волшебство.

 

Руки — чуткое сплетенье гибче повилики

На плетне подлунной доли… И дыха-дыха…

И дыханье затихает в журавлином клике,

В журавлином да былинном — и на все века.

 

А наутро в долгом вздохе хлад осенний тает,

Паутинка между нами на ветру дрожит.

А душа, она жива: свята ли ночь? — пытает,

И бог знает, чем еще так свято дорожит.

 

 

Завещание

 

Даль и синь — журавлиное ложе,

Гласен клик паутинным жнивьем.

Белый свет, весь он бел или что же?

Все гадаем, покуда живем.

 

А пред тем, как иссякнет все тщанье

Жить — дышать — не седеть без конца,

Должно мне написать завещанье

На ступеньках земного крыльца.

 

Жизни огнь полыхнул — и по крыше.

Но он гаснет… А память жива.

Мы любили, и не было выше

Вместе с нами вовек божества.

 

Нам ли чадно, что бесы двуроги,

Ад познанья их — рая ль печаль?

Пили чай… И читала ты строки,

Что струились, как вышняя даль.

 

И глядела ты вдаль, темно-чайна:

Ах, стихи — что черней, то белей.

«Так… Стихи — это высшая тайна,

Вскрыть лишь после кончины моей».

 

 

Заповедь

 

Я дом построил на земле

И дерево взрастил при доме,

Где явлен сын в земном тепле, —

Все есть земное… Что же в томе

 

Небесно писанном? А в нем

Мне суждено заветным словом

Творить триаду — и огнем

Залить все воды в круге новом.


 

А как залить? Огонь горит,

А не течет, как воды мира.

Кто говорит: горит, парит —

То все одно. В кострище — сыро…


 

А вечность высушит былье

Костром, пылающим надводно.

Вода, огонь — и все мое:

Дом, дерево и сын… Всеродно.

 

Всеродность — степи и леса,

Ветра и травного захлеста

Тропа крутая от погоста

В неведомые небеса.

 

 

Оптимизм

 

Я все познал: голодную поземку,

Скользившую по отчему крыльцу,

И всполох строк, и чью-то злую съемку

С наветом теней моему лицу.

 

Земная твердь и зыбкость поднебесья —

Все ведомо. А что еще познать?

Да ничего. Ну разве зрить: что есть я

В себе, вовне? — и в мир иной предстать.

 

И там изречь: ну что мне лихолетья

И что= есть я? — на то и божья власть.

Я познавал тот мир десятилетья

А этот — только вечность началась.