Стихи
Стихи
Герои стихов Геннадия Шемелина живут рядом с нами – в старом Кузнецке, на Форштадте, на периферии малоэтажных жилищных кварталов города. Это обстоятельство вносит особый акцент в лирическое содержание авторских строк, окрашенных легкой иронией, иногда переходящей в сарказм. Неожиданные поэтические образы раскрывают для читателя незаурядный талант рабочего человека.
* * *
О! – кто ты? Плоть воображения?
Или потерянная явь?
На наше долгое сближение
Надежду для меня оставь!
Я принимаю как напутствие
На все деяния свои
Твое великое отсутствие
В моём ничтожном бытии.
Неиссякаема вселенная…
А я желанием томим –
Узнать, что стало бы заменою
Песчинке с именем твоим?
ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ
На берегу зимы печальной
Враждебный посвист ноября,
И веток выпад фехтовальный
При слабом свете фонаря.
Кругом загадочные тени,
Глаза инкогнито горят,
Как будто банда привидений
Надела траурный наряд.
Стенает мой фамильный замок.
По стенам ставни бьют и бьют.
И я смотрю из тусклых рамок
На осаждаемый приют.
Пока лихая осень грабила
Благого лета терема,
Переписать ландшафты набело
Уже готовилась зима.
ВЕТЕР
Был берег неба тих и ал…
Ты рвал засовы душегубок
И, как блаженный, расплескал
Летучих мыслей полный кубок!
И словно от живой воды,
Воспрянули страдальцы битвы,
Чьи безрассудные следы
На лезвии опасной бритвы.
О, сколько им еще висеть,
Как светлякам над липкой жутью,
Пока толпа, как солью сельдь,
Проникнется всевышней сутью?!
Пока взойдут из темноты
Обетованные чертоги –
До сострадания мосты,
И до прозрения дороги.
О, ветер, ветер, ты не плачь,
Застряв, как див, в оконной раме…
Глянь – улица пустилась вскачь,
Покачивая фонарями!
У вечной спальни скучный вид –
Продуй, продуй ее, как следует!
И рок тебя не усмирит,
И батюшка не исповедает.
НА ЮБИЛЕЙ КУЗНЕЦКА
Всё наше бытие по свалкам
потомки будут изучать…
Округа в запустенье жалком,
на всём уныния печать.
Форштадта быт весьма гротесков –
в перипетиях возмужал.
Недаром Фёдор Достоевский
сюда жениться приезжал.
Назло, быть может, всем невестам
одну из них в собор водил.
И даже целовал он крест там
и рубль за свечи заплатил.
С тех пор спешат иные Феди
со всех концов родной земли,
под купола из красной меди
несут чеканные рубли…
Смешной народ! В трамваях речь его
невольно просится в стихи.
Им негде жить, им кушать нечего,
но есть куда нести грехи…
Там, где потушено кадило,
беспечно будет и светло.
Смотрите люди – вот как было…
Но не горюйте: всё прошло!
ЗИМОЙ
Пока ещё дамоклов снег
Висит на склонах Алатау,
Зима в замёрзшее пенсне
Глядит, как чопорная фрау.
Она – то пустит вредный смог,
To снег в лицо надменно бросит, –
И синий вязаный чулок
На голове упорно носит.
Но мы умеем без ума,
И под её холодным оком,
Порхнув с высокого холма,
Лететь, страдая о высоком.
Пускай зима длинным-длинна,
Зато мечта её – зелёная,
Как неделимая весна,
И как любовь неразделённая!
СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД
Всё пропало! Просто горе…
Век уходит, дверь скрипит.
В громком шапочном разборе
Гром хлопушечный гремит.
Новый год салют услышал,
И ему покоя нет:
Он вошёл и снова вышел,
И опять вошёл – привет!
На часах, смыкаясь, стрелки,
Будто ножницы, блестят.
Лбы ударятся в тарелки,
Как полмесяца назад.
Нам нельзя без уточненья,
Повторяемость нужна.
Повторенье – мать ученья,
А невежеству – жена.
ЗИМОКРАТИЯ
Метёт февраль, трубит в фанфары,
И с каждым выдохом всё злей
Убийственные циркуляры
Его заснеженных полей.
Никто противиться не смеет,
Никто злодею не дерзит,
Не только сам заледенеет,
Но и других заледенит.
Темно и сыро в снежной груде,
Тепла и жизни не найти –
Так мало выбившихся в люди,
Так много сбившихся с пути…
Страшись, владыка: разум вырос!
Ему отныне не указ
Твой замороженный папирус
С набором вызубренных фраз.
Но нам для злобы жалко жизни,
Обычай вольности не нов:
Тираны мрут, чтоб нам на тризне
Отведать масляных блинов.
Потом – туда, где дождик брызжет
В весеннем розовом раю…
Гуляй, толпа! Вам солнце выжжет
На спинах преданность свою…
КОЛЯДА
В великий день, объятый смехом,
Чудак выходит на крыльцо,
Надев тулуп наружу мехом
И сажей вымазав лицо.
Открытый шуткам и проказам,
Не прочь внезапно помудреть,
Взревёт в пещере добрый разум –
в тулуп укутанный медведь.
Он поведёт вперёд не гордо
Из царства лени и тоски
Неунывающие орды,
Раблезианские полки.
Пред этой пёстрой инфантерьей
Погибнут от душевных ран
Осмеянное суеверье
И обхихиканный тиран.
Когда толпа приступит к штурму
Давно осмеянных доктрин,
Не выдержит и рухнет шумно
Бастелианский равелин.
И вновь свободен древний узник,
Чудак в тулупе хмурых лет.
И смех – как солнечный союзник.
У нас другого солнца нет!
ТЕАТР «ФАЭТОН»
«Фаэтон» – это миф, междометье…
След его засыпает пурга
в понедельник
каждое третье
воскресение четверга.
И под этой пургой, или вьюгой,
закопченный камин трещит.
И колышется над округой
геральдический медный щит.
Но в камине дрова погасли –
потолок задымленный сер…
Ледниковый период – ясли,
колыбель родовых пещер.
Троглодиты глядят заботливо
на не вспыхнувшие дрова.
И во мраке звучат отчетливо
человеческие
слова.
ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ
Пышнотелые мысли мои!
Вы страдаете в жизненном хламе,
трепетание свежей струи
ощущая нагими телами.
Ведь вы – ведьмы! И ведомо вам
шелестящее имя полёта.
Так отдайте же силу словам,
чтоб лететь до того поворота!
Неуютно на этой земле:
мир людской для житья не пригоден…
Я хочу полетать на метле,
если буду в полёте свободен!
Улетаем на Броккен – туда,
где сусальное рабство не свято,
но межзвездная правда тверда
на губах неземного разврата…
Вот мне чудится, будто я там,
где сошлись обнажённые мысли –
разбрелись по священным кустам
и на ветках деревьев повисли.
Полон страстью почти неземной
дикий лес, погружённый в безлунье,
где сливаются в песне одной
голос девы и шёпот колдуньи.
Ими правит природа сама…
Но порыв её не бескорыстен –
и придёт обретение истин
лишь ценою потери ума.
МИСС «ТЕЛЕПРИВИДЕНИЕ»
Из сумрака дремучих лет
летите, бабочки, летите!
На вашей призрачной орбите
ловите заплутавший свет.
Под куполом ночного ада
сияет яркая лампада.
Для вас пути иного нет.
А за лампадой – царь квартиры
на стуле курит…
Труп кумира
зловещим таинством объят.
Уже перстом орёл подкинут,
И – недобравшиеся сгинут,
А долетевшие сгорят.
СЮРРЕАЛИЗМ
Очнитесь, бледные собаки!
На вас уж нет совсем лица.
На ваши лапы буераки
все набегают без конца.
Изогнутая, как валторна,
утроба трубно голосит.
И полон дикого восторга
глаз, что на ниточке висит…
восторг недоброй вестью веет.
И на пороге конуры,
когда абсурдок просветлеет.
взойдут монстральные миры.
Миры идиллий и буколик,
скучающие на плаву,
где басурман – пушистый кролик –
жуёт реальную траву.
Кружится ястреб по орбите.
Карась уходит в камыши…
…Одни в неведомом парите
вы всеми жабрами души!
Мне жаль, что выбросят на свалку
ваш мир, лишив его венца.
Не затевайте перепалку –
у перепалки два конца!
* * *
Неословешенные мысли
на гребне хаоса повисли.
Везет полуночный трамвай
неиспеченный каравай…
В нем мужики, зельём контуженные,
глядят на даму рыбой лещ,
как на ещё, быть может, нужную,
оставленную кем-то вещь.
С глухой эпохи продразверстки
не достигал галерки свет –
зияет прорезь для отвертки
у каждого на голове.
Презрели прежние запреты,
но льдисто-каменны внутри –
прослушивают винегреты,
прокушивают попурри,
меридиан спрямляют в хорду,
болота делают из рек…
…А фонари горят по городу,
как будто шапка на воре!
НЕБЕСНЫЙ АБОРИГЕН
В небесах витал добросовестно,
А теперь по дрожащим сходням
В дивный край, где цвела его весна,
Он сошёл в одном преисподнем.
А весна полна скупелянтами.
Что ни шаг – то подворье с вором.
Их глаза блестят диамантами;
Он – ничто перед этим взором.
Взор, подобный садовым ножницам,
Дисгармонию обосновывает;
Не железо льют по изложницам –
По гробам народ расфасовывают.
Он хотел сострить, да потупился.
Цель была, но он исцелился.
Как забрёл в бистро, так насупился –
Выпил рюмку и огурчился.
Сердце сжало к Отчизне жалостью.
Прослезился: куда же плыть ей?
И устав бороться с усталостью,
Он поплёлся в канву событий.
Косолапое босикомое!
Как мимоза: всё мимо, мимо,
А вокруг него – незнакомая,
Бестолковая фантомима.
ПОСТЫЛЫЙ РОК
Летит, летит степная кобылица…
А.Блок
Постылый рок шалит с российской чернью –
на сотню лет свернул её с тропы.
Вновь губернаторы, хоть нет губерний.
Вновь Петербург, казаки и попы…
Законсервированная эпоха!
Народ вдруг оглянулся и застыл
на расстояньи полувздоха
от воплощения мечты.
Приворожил тебя к средневековью
лихой колдун, читая письмена,
но ты сама их написала кровью,
коленопреклоненная страна.
Безумная! Тебе же всё наврали…
Летят года, а счастья – нет и нет.
Взамен национальной пасторали
ты приняла овеществлённый бред.
Над светлым от снега ночным тротуаром
порхают блаженно слепые умы.
И только собакам, хромым и поджарым,
известны все мёрзости этой зимы.
И только почуявший палку на ребрах,
и только бездомный у чьих-то дверей
поймет тех изгоев, красивых и добрых,
спроваженных в жуткую ночь лагерей.
СФИНКСЫ
На мир взирая свысока,
они беспечно-безучастны.
В них – словно тайна.
И века
над тайной призрачной не властны.
Давно бесчувственный гранит
рабы искусно обтесали –
и у подножья пирамид
его навек обосновали.
To было много лет назад.
Не знают точно: как там было?
Лишь сфинксы, улыбаясь мило,
о чём-то знают, но молчат.
* * *
Однажды счастье лучезарное
Поманит нас издалека.
И мы с тобой возьмёмся за руки
И полетим за облака.
Когда любовь – большая странница –
Нас примет под своё крыло,
Былой печали не останется,
Свободно станет и светло.
И будет весело и сладостно
В невероятной вышине.
Ты засмеёшься жизнерадостно
И так привычно скажешь: «Нет!»
* * *
И. Серпокрыловой
А внутри меня степи-прерии,
не травой заросшие – мифами.
Безграничность их не измерена
ни орлами, ни грифами.
Я в себя смотрю, и мне кажется:
эти дали непобедимы.
И никто уже не отважится
долететь до их середины.
Твоему лишь звонкому голосу
эта смелость ещё приемлема.
…Ты свои разметала волосы
над моими дальними землями.
ВЫПУСКНАЯ НОЧЬ
Пируй, дитя! Твой век не прожит.
Последняя осталась ночь…
Но что так нестерпимо гложет
И от веселья гонит прочь?!
Туда, к другой пятиэтажке,
Как будто бабочка на свет!
Там в эту ночь гуляют «ашки».
С балкона крик: «Её здесь нет!»
Окончен бал. Вперед, на волю!
Прощайте школьные деньки!
К сакраментальному застолью
Слетаются выпускники.
Полночный штурм какой-то бани…
Поход по призрачным местам.
Потом – за тридевять, в фонтане…
Пешком обратно – «не фонтан»!
Всё утомилось и поблекло.
Дома, объятия, столбы –
Охладевающее пекло
Непререкаемой судьбы.
Тоска над городом повисла,
Во тьме сужая рубежи
Душе, не находящей смысла,
И телу, жаждущему жить.
…Всю ночь слезу и лицедейство
Роняли молча на весы.
Боясь уснуть, хранили детство
В его последние часы!