Журнальный мир

ПЕСНИ

В годы долгой и трудной болезни

Под чахоточным ликом луны

Зрели тайно суровые песни

В гиблом чреве огромной страны.

Страх сгибал неокрепшие спины.

От болотной тошнило воды…

И белели костями долины,

И ржавели от крови бинты.

И забвение было так близко!

Так манил ненасытный покой…

…Стали песни живым обелиском –

Стали памятью нашей живой!

* * *

На берегу асфальтовой реки

Стоит мой дом из серого бетона.

Обычный дом – многооконный, строгий,

Оглохший от бессонного житья.

А вот – жильцы! Их розовые губы

Уж вечность целую не целовали лик

Священный, горестный.

Одно им оправданье:

Закрыт надёжно он коростою асфальта.

НОВОКУЗНЕЦКУ

Мой дымный город – пестун суровый,

Стальные розы в твоих садах…

Я жил, как пленник, на всё готовый –

На боль и муку, тоску и страх.

Пока не понял, чего ты хочешь:

Чтоб закалился, чтоб стал стальным!

…Весенним ливнем в окно грохочешь,

Когда я грустен, когда любим…

Мой дымный город горами сдавлен.

Ты тоже узник, не знавший нег…

А хочешь, милый, тебе, как равный,

Я вытру слёзы с железных век?

* * *

Всюду – ночь.

После дождика сонный покой.

Воздух полон дыханья сирени.

Ровный свет

расплескала луна над землёй

Океаном людских сновидений.

День взойдёт.

И повиснет словесная пыль,

Ослепляя, глуша, убивая…

Но пока – всюду ночь.

И небесный ковыль

Будет петь о безмолвии рая.

МОЩЕНИЕ УЛИЦ

Сердце черствело

И стало булыжником –

Частью асфальтной

Шершавости города.

Город смеялся

Довольным барышником,

Лопалось пузо

От светлого солода.

После звонил

Друзьям-мегаполисам:

«Как там у вас

С мощением улиц?»

В трубку кричал

Восторженным голосом:

«Мы тут мостить

Сердцами рискнули!

Вот экономия!

Вы представляете?!

Камня не надо,

Не надо бетона…

Алые конусы

В землю вгоняете –

Вот и готова

Площадка перрона!

И долговечно.

А главное – дёшево:

Падают сами,

Как голуби с крыш,

Груды сердец,

Груды красного крошева…

Не пропадать же!

Берёшь –

И мостишь»…

РОЖДЁННЫЕ В XX ВЕКЕ

Неприветные дети казенных квартир,

Необъятных холодных просторов,

Мы с одною судьбою вошли в этот мир

Укрощать чей-то вражеский норов.

И мы ведали силы пройти через ад

Ради правой, последней Победы.

Сильный – грозен как штык,

сильный натиску рад,

Правотой своей силы отпетый.

Для таких горизонт был излишне широк –

Всё вмещается в прорезь прицела.

Но прошел установленный временем срок

Даже самого «правого» дела.

И не стало святого движенья вперед

Через вражьи гнилые преграды.

«Светозарных» идей истощился полет,

Не шумят кумачовые даты.

Но есть сила инерции – не устоишь…

И она беспощадно велела

Взглядом зомби

смотреть во вселенскую тишь

Через узкую прорезь прицела.

* * *

Люди спешат

от рождения к смерти.

Ветры – от полюса к полюсу…

Кто-то незримый планетою вертит,

Громом ей щелкает по носу.

Словно влюбленные девушки –

реки

Льются в уста Океана.

Льются паломники в шумные Мекки.

Боги лишаются сана.

Так времена чередою проходят,

Дым оставляя и пепел…

Прахом ложась

в бесконечном походе,

Мчимся в надзвездные степи.

МОРЕ ЖИЗНИ

Эта стихия не многим подвластна,

Даже и прочные тонут суда.

Ангелы смерти трубят не напрасно:

Алою пеной вскипает вода.

Вот и бегут от нависшего рока

Пленники бурь и бесплодной борьбы:

Кто-то спасается именем Бога,

Кто-то и думать о Нём позабыл.

Этот вопрос перед Вечностью важен.

Нам ли не знать, как трещат паруса

В день штормовой,

что внезапностью страшен, –

Водной стихии безликий корсар.

Но лишь одежду немного просушим –

Снова в открытое море глядим,

Где штормовые, бесстрашные души

Любят подолгу беседовать с ним…

НА ОКРАИНАХ

Пусть манит Рим –

я буду жить в провинции,

В далекой полуварварской стране,

Где бледные суровые патриции

С мечом не расстаются и во сне.

Здесь зреют бунты

Римом недовольных –

Безмозглой черни просто нет числа.

Граница рядом. Что же наши воины?..

Легионер распущен и ослаб.

Он ждет подачек нового владыки –

Ему б рабов побольше и земли…

А на востоке уж вздымают пики,

И Красный Щит висит в густой пыли.

…Вчера был в храме. Жрец сказал:

– Не бойся!

Я сердцем вижу: в битве устоим.

– А если нет, не хватит нам геройства

И помощи не даст далекий Рим?

– Молчи, молчи! Сомненье вынь из сердца,

Сломай тупую, ржавую иглу.

Иди домой, успей в доспех одеться…

И удалился в окруженье слуг.

Мне стало стыдно. Со ступеней храма

Сбежал в горячке, сжавши кулаки.

Шептал: «Я – римлянин,

хоть родом из Пергама,

Мои доспехи светлы и легки.

Я буду драться, я хороший лучник,

А дома много прочных, длинных стрел».

…Восток едва заметно розовел,

Когда сражен был вражеский лазутчик.

ОСЕНЬ ЮВЕЛИРА

Пасмурный день.

Августовский. Бесстрастный.

Низкое небо не дарит слезы.

Чей-то за стенкою голос неясный.

В тёмном углу задремали весы…

Пальцы холодные грею дыханьем,

Думаю долгий покой превозмочь.

Грезится мне голубое сиянье –

В перстнях изысканных царская дочь.

Дочь, говорят, и умна и красива.

Райские птицы ей песни поют…

…Розовый жемчуг в порту продают.

Шляпу и плащ я беру торопливо…

ЦВЕТОК

Угрюмый, медленный поток…

На дне его

живет цветок,

Безмолвием себя питая,

Все силы росту отдавая.

Но давит мертвенный поток,

И гнется тонкий стебелек,

Бутон закрытый сберегая.

Мечта цветка – мечта живая:

Чтоб над поверхностью воды

Раскрыться в славе красоты.

ГИМН ОСЕНИ

Что мне весна –

в желаньях юных тел?

Что лето мне – в горячке очумелой?..

Я даже оглянуться не успел,

как все уже ушло и отшумело.

А ты мудра, спокойна и тиха.

И разговор у нас неторопливый

о вечности, о красоте стиха –

о том, какой он гордый и пугливый.

Мне так легко и радостно с тобой!

Твое дыханье так свежо и чисто…

И полон я веселою тоской –

сидящий у исписанного листа.

* * *

Осенний день закончится когда-то.

Душа, как чаша, будет грез полна.

И розовую мантию заката

Свернет небрежно желтая луна.

Рассыпет звезды, словно листьев ворох.

Раскинет сети солнцеликих снов…

И я усну под тростниковый шорох,

Под перезвон кочующих песков.

* * *

Снег,

как миротворец сил мятежных,

опустился влажной пеленой…

Догорают летние надежды.

Впереди – целительный покой.

Снова –

лишь обитые пороги,

пар колодцев, робость фонарей;

женский взгляд –

задумчивый и строгий,

утонувший в солнечной поре;

И слова

пустые – бедность красок –

будто казнь отравленным весной…

… Одеялом теплых детских сказок

Укрываю душу с головой.

* * *

Окна

моей детской

Были огромными,

светлыми.

В них помещались горы,

небо

И даль бесконечная.

Утром

вставал я рано.

В розовый свет

окунался.

Долго смотрел на горы.

Был

совершенно

счастлив.

В ОДИН ИЗ ДНЕЙ

Закрою книгу. Лампу погашу.

Лицо умою. Вытрусь полотенцем.

Разденусь. Лягу спать.

И буду видеть сны,

Которые на утро и не вспомню.

ПИСТРУД

Стремление остаться навсегда

рождает удивительные вещи.

За ними покидает свой чердак

полей словесных ревностный помещик.

Скрипит коляска (кажется ему;

на самом деле – скрип пера, конечно).

Принадлежащий только одному,

раскинулся простор земли безбрежный…

И взор пронзает сумрачную даль.

(А губы тянут свой привычный кофе.)

И мысль летит, как огненная сталь!

(Я говорю о настоящем профи.)

Он достигает цели, наконец,

стегая легкокрылого Пегаса:

чернеют строки нового рассказа…

(Всю душу, правда, вытряс жеребец…)

И умиленья падает слеза

на скромное, но вечное творенье…

(Я против – ничего. Я даже – за.

Ведь чердаком венчается творенье.)

–––––––––––––––––––––––––––––––––––

Прим.: пиструд – (сокр). писательский труд

СМИРЕНИЕ

Не покупаются стихи,

хоть стоят считанные гроши.

Поплакал малость – и затих

молчаньем сдержанным, хорошим.

На что мне, в сущности пенять?

И без того имею много:

кота, машинку и кровать,

и бесконечность за порогом.

ТВОРЧЕСТВО

Прижатый тишиной

и беспокойством мысли

к тетрадному листу, –

застыл как часовой.

Но что-то паруса беспомощно повисли,

и берег не шумит

нарядною толпой

надежд

на скорый плод высокого порыва.

И тёмен горизонт.

И близок час отлива.

Но пару крепких вёсел

бросил

в лодку я.

Я буду плыть и плыть. Один.

Безмолвствуя.