Стихи

Стихи

Волга, Вятка, Ока и Кама…

 

Волга, Вятка, Ока и Кама –

вот четыре родных сестры.

Между этими берегами

пращур мой разжигал костры.

Волховал, приготовясь к севу,

и поглаживал оберег,

Чтоб вовек родовое древо

пило воду из этих рек.

Чтобы бьющийся слева бакен

направлял бы уключин скрип,

И горел бы огонь прабабкин

и прадедов на спинах рыб. …

Начинала цвести ясколка,

разливался в лугах апрель,

Лучше няньки качала Волга

лодку – мамину колыбель.

Знали слово «война» с пелёнок,

но хранил беззащитных Бог,

И от «воронов» да воронок

он судёнышко уберёг, –

Только омуты да стремнины,

но недаром родня ждала:

Скоро доктором станет Нина,

будет новая жизнь светла. …

Вечный зов соловьиной Вятки,

зачарованный край отцов:

Здесь писал угольком в тетрадке

душу русскую Васнецов.

Здесь грозила судьба расстрелом

в сорок первом за колоски…

По сестрёнке, навеки в белом,

плакал Ванечка у реки…

И остались они живые,

целых пятеро, мал мала…

Славный врач из Ивана выйдет,

будет новая жизнь светла. …

Первый скальпель, уколы, грелки

и родительский непокой:

Это я родилась на Стрелке,

между Волгою и Окой.

Если есть у свободы запах,

это запах родной реки.

Напиши-ка, смеялся папа:

наши с Вятки-де вы с Оки.

Вслед за мамою ехал Грека

через реку, а в реке рак,

И молочными были реки,

и кисельными берега…

Утка в море, хвост на заборе,

Волга зыбает корабли,

В Жигулях Жигулёвским морем

нарекли её журавли,

Натянув тетиву рассвета

на Самарской Луки изгиб, –

Это красное пламя ветры

зажигают на спинах рыб,

Это посвист далёкой Стрелки,

что почувствовал печенег

По вибрации крупных, мелких –

всех впадающих в Каму рек.

«Ты – река! И теперь ты – Кама!» –

крикнут белые берега.

Может, это такая карма?

Может, это одна река?

Может, это игра течений?

Может быть, по воде круги –

Многоточия изречений

той одной, родовой реки?

 

Волга, Вятка, Ока и Кама, –

и щепотью ведомый перст

На груди четырьмя штрихами,

как судьбину, выводит крест.

 

 

Горошина

 

Обычная горошина,

Племянница кусту,

Я кем-то в землю вброшена,

И вот – себе расту.

Но чья душа мне дадена,

Судьба вздыхать о ком,

Цепляясь за оградину

Зелёным стебельком?

Какому дню назначена

Средь заросли густой,

Обожествляя ржавчину

До вязи золотой?

Живу, дай бог, не овощем

На крохотном клочке,

А всё моё сокровище

В зажатом кулачке.

Господь надкусит бережно

Стручковое ребро:

Ну, здравствуй, королевишна,

Хранящая добро!

Храни и дальше, матица,

На много-много лет,

Пока по кругу катятся

Горошины планет.

 

 

Поэзотерика

 

Если к нежности апреля

мы добавим силу солнца,

соки трав, цветов, деревьев,

шум дождя, тумана шёпот,

то получим женский облик,

силуэт, летящий оттиск,

семь цветных полос на небе,

предысторию порыва…

Заверните в лист берёзы

дождевые три алмаза,

восхититесь цветом яблонь,

до поры плоды таящих,

поделитесь с нимфалидой

предвкушением сирени,

обещайте послезавтра

непременно стать счастливой…

 

 

Слово, соловушко, соловей

 

Слово, соловушко, соловей,

тёплое гнёздышко в сердце свей,

звонкое серебро оброни,

чёрного ворона прогони.

Чёрная птица речёным днём,

страшно крича, залетела в дом.

И, превращая уют в бедлам,

эхо металось по всем углам.

Слово, соловушко, истый свет,

русой весны молодой поэт,

выменяй ноченьку до утра

на серебро своего пера,

на колокольчики чутких нот,

где покаянье берёт отсчёт…

Слово, соловушко, малый птах,

что же ты медлишь в моих устах?

 

 

И лёгкой поступью меж нами…

 

Мой поводырь, мой страж вечерний,

На всё про всё благослови!

Ты подавал мне, виночерпий,

Равно безумства и любви.

Но кто, уступка за уступкой,

Ведёт, беспечен и нелеп,

От опрокинутого кубка

До опрокинутых судеб?

Бегут, смеются, умирают,

Чертимы стрелками круги.

Кто в круге новом отмеряет

Мои шаги, твои шаги?

Кто наблюдает шаг за шагом

Колёс вращательный рефлекс

И то, как зверь походкой шаткой,

Кровавя след, уходит в лес?

Над Камой белые туманы,

Печаль вмерзает в берега.

И лёгкой поступью меж нами

Идут снега, идут снега…

 

 

Сохранить как черновик

 

Черновики, черновики

я отпускаю из руки…

Летите, милые, в тот круг,

туда летите,

где абрис тонок и упруг

у Нефертити.

Я – невеличка, мир – большой,

в нём сильный слабому чужой.

В нём обходительны друзья –

они обходят,

и снисходительны князья

к чужой свободе.

И я двухсотую печаль

таю у левого плеча,

но в женской нежности

метельной, тонкорукой

я всё же многого сильнее

в этом круге.

Там ты со мной на выдох-вдох,

а боль всегда звучит как Бог…

 

 

Дойдя до точки невозврата

 

О, одиночество привата,

Луновеликая жена,

Я чем-то очень виновата

И вряд ли буду прощена.

Солнцеподобные рычали,

Луновеликие несли,

За бесприютными плечами

С щеки взлетали журавли…

Но я была другому рада:

Дрожанью шины под ногой,

Цветным огням Димитровграда,

Строке, гудящей и тугой,

И в раме лужи привокзальной

Автопортрету фонаря,

И сбившемуся под Казанью

Сердцебиенью октября.

Дойдя до точки невозврата,

Пространство разрешилось мной,

Той, что прекрасно виновата

Своей немыслимой виной.

 

 

Дедушка мой Булатов

 

Петру Степановичу Булатову

 

Память ценнее клада,

если добро в судьбе…

Дедушка мой Булатов,

вспомнилось о тебе.

Вглядываюсь в начало:

кто-то скромней едва ль –

Долго в шкафу молчала

страшной войны медаль.

Это и мой осколок –

жизнью неизлечим…

Сельский директор школы

слову детей учил.

Светлой души, нестрогий –

с лёгкостью я пойму

Тех, кто с других уроков

тайно сбегал к нему.

Письма писал – от Бога,

всяк ему бил челом:

Было не так уж много

грамотных на село.

Добрая слава греет

щедрого на Руси:

Что отдавал на время,

то забывал спросить.

Ну, же, баян, играй-ка

вальсы амурских волн!

Старая балалайка,

вспомни байкальский чёлн!

Дедушка мой Булатов,

в камне – овал простой…

Правнук уже в солдатах,

правнучка – под фатой..

.

 

Сызрань

 

Сызрань – сыздавна, сызмала, сызнова…

Деревянное кружево крыш…

Кисть берёзы окошки забрызгала,

У которых с восторгом стоишь –

Человечишко перед вершинами –

Лепотою высокой объят.

Бирюзовая арка с кувшинами,

Где былое, как вина, хранят.

Сызрань – сызнова… Бросит украдкою

В Крымзу солнце – сверкают круги –

И протянет с кремлёвской печаткою

Пятиречье, как пальцы руки.

Сызрань – сыздавна, сызмала, сызнова

Белой птицей уходит в полёт

И, мелодию вечности вызная,

На земле в красном камне поёт.

То светло, виновато печалится,

Не скрывая морщин на челе.

И берёза в окошке качается:

Удержись, утерпи, уцелей!..

Жив лишь только молитвами деревца

И, быть может, отвагой своей,

Там балкон до последнего держится

С благородством купецких кровей.

 

 

* * *

 

Мне снилось: над степью и Волгой

Горящий летел самолёт,

И падал горячий осколок

Туда, где купался народ.

Глаза у забывшего шалость

Сынишки тревогой полны,

И девочка с криком бежала

Ко мне от бурлящей волны.

Последние вспыхнули кадры

Пожара над степью – и мгла…

Я сон позабыла назавтра.

Беда не забыла – пришла.

Садится остывшее солнце,

Чернеющий день моросит,

И мне, может быть, остаётся

У неба прощенья просить –

За сон, что беду напророчил,

За грубо оборванный путь.

Знобит, и наброшен платочек

Концами крест-накрест на грудь.

Преследует запах полынный

И девочкин профиль в дыму.

И мальчик, похожий на сына,

Растерянно смотрит во тьму.

 

 

Имена

 

Ивану Данилову

 

Да, мы любуемся дерзкими,

которые здесь и сейчас,

которые с возраста детского

тянут на силача.

Отмеченные медалями

и звёздами всех мастей,

которые зажигали мы

от искры на бересте.

Но будет что на поверку,

когда отгорит, отойдёт

прекрасными фейерверками

украшенный небосвод?

Какою горькою пылью

осядут их имена

на творческом изобилье

во всякие времена?

Хоть я не из той породы –

мне ближе упрямый труд,

я знаю, славные годы

сами меня найдут.

Между любовью и болью,

где-то на склоне лет,

звёзды крупною солью

лягут на мой хлеб.