Стихотворения

Стихотворения

Борис Иосифович Непомнящий родился в г. Клинцы Брянской области. После окончания школы в 1948 г. с блеском поступил на отделение журналистики филфака МГУ. Но по не зависящим от него обстоятельствам не смог там учиться. Окончил сначала Учительский институт в небольшом городке Сураж, а затем Московский пединститут. Отказавшись от неоднократных предложений продолжить образование в аспирантуре, на протяжении почти четырёх десятилетий преподавал русский язык и литературу в одной из средних школ Брянска. Начал писать стихи ещё в юности, но публиковался крайне редко и несистемно. В силу не забытых нами причин его лирика не приветствовалась функционерами от литературы 70-х–80-х годов. Между тем многие мастера давали чрезвычайно высокую оценку его стихам. Среди них – Алекандр Межиров, Лев Озеров, Морис Ваксмахер, Евгений Винокуров, Валентин Берестов. Однако только в 90-е годы некоторые подборки были опубликованы в Москве и в Петербурге. В 1996 году вышла в свет первая и единственная прижизненная книга «При свете Полярной…», которую уже после его ухода, в 2001 году, удалось переиздать в расширенном варианте, включив в неё раздел «Стихи последних лет».

Публикацию подготовил Вячеслав Куприянов

 

* * *
Погашен свет… Лишенное огней,
Пространство обезличено и сжато,
И сразу же становятся слышней
И шелесты дождя, и шорох сада.
И вот уже новорожденный звук,
Свидетельства часов опровергая,
Выносит за сужающийся круг,
За коим ропщет музыка другая,
Где новый мир по-новому течет
И на печальном празднестве осеннем
Всему и вся ведут переучет,
А вечность измеряется мгновеньем…

 

* * *
С отчаянной отвагой игрока,
Самим собой осмеян и оплакан,
Последний грош достав из кошелька,
Двадцатый век его бросает на кон.
И кажется ему, что в этот миг
Сам Бог его сподобил и возвысил
И он уже наверняка постиг
Законы языка случайных чисел,
Что больше не понадобится проб
И он уже готов удвоить ставки,
Что наконец составлен гороскоп,
Который не потребует поправки.

 

* * *
Обнажается роща и падает листьями всеми
В придорожную грязь – под колеса ленивых телег,
И все кажется мне, что вослед обнажается время –
То ли миг, то ли час, то ли весь неприкаянный век.
В эту пору дождей по обочинам глина раскисла,
Разверзается твердь, обнажив сухожилья корней,
Но и правда начал в этом мире лишается смысла
И уже не нужна… Ибо – нет продолженья у ней.
Из великих метафор выветриваются сравненья,
И спасения Словом уже не приемлют всерьез.…
Завершается век, принимая свое пораженье,
И бросается вниз головой под ободья колес.

 

* * *
В этом бое часов на стене –
То пиано, то форте,
И подробное время во мне
Повтореньями стерто.
Этот маятник – точно протест
В эстафете познанья…
Древний гул, повторяемый жест,
Торжество отрицанья…

 

* * *
Этот мир обжигающим ветром продут,
Коченеет в отрепьях репей,
А снега – не идут, хоть убей – не идут,
А снега не идут, хоть убей.
Не идут, ибо срок обновленья истек,
И в теченье последних недель

Облетевшая роща – как Ноев ковчег,
Неприкаянно севший на мель.
Приморожено днище. Дичанье и мор…
Не подняться его парусам…
И стучит, не смолкая, железный топор
По корням, по корням, по корням.

 

При свете полярной…

Без видимых проявлений
И непостижимый уму,
Опять отомщающий гений
Грозится тебе одному.
Опять в напряженном покое
Растет ожиданье беды…
Как может случиться такое
При свете Полярной звезды?
Какое спасение шлет нам
Ее изнуряющий свет,
Который зовут путеводным,
Но коему имени нет?..

 

* * *
Вдоль берега, у самой кромки,
Уже белеет первый лед,
И, впряжена в его постромки,
Река все медленней течет.
Все и пустыннее, и глуше,
И только лодки вдалеке
Беспомощно и неуклюже
Лежат на стынущем песке.
Не встретишь ни души часами…
Лишь мы на берегу стоим
И, отчего не зная сами,
За что-то все благодарим.

 

Мать

Шел февраль, снега свои стеля,
Затевал вечернюю поземку…
Женщина снимала с фитиля
Стылую, обугленную кромку.
За окном сугробы намело,
Метило дороги белой метой…
Тихой лампы тонкое стекло
Протирала женщина газетой…
Вот и все. Но и за долгий срок
Суетное сердце не сумело
До конца понять ее урок.
Так случилось… Вот какое дело…

 

* * *

Л. А. Озерову

Мне по сердцу реченья старины,
В их полное достоинства теченье
Минувшими веками вплетены
Уже полузабытые значенья.
Приять… принять…
Пусть оба хороши
И нет меж них большого промежутка,
Но во втором – согласие рассудка,
А в первом – и согласие души.

 

* * *
Снеговые заносы,
А дорога – во льду,
Ах, какие морозы
В сорок первом году…
Ветровая равнина
Безучастно пуста,
Чернобыл, как щетина,
На вершине сырта.
Две тугие вязанки,
Два солдатских ремня –
И соседские санки
Тяжелы для меня.

Тяжелы, да не брошу
И с пути не сверну,
Все равно эту ношу
До жилья дотяну,
Чтоб огонь чернобыла
Заметался в печи,
Чтобы мать не знобило
В одичалой ночи…
То ли детские слезы,
То ли искры во льду…
Ах, какие морозы
В сорок первом году.

 

* * *
Вот и сегодня в мире целом
Два цвета времени в ходу,
И снова – черное на белом,
И снова их не разведу.
Как бы друг другом прорастая,
Сошлись враждебные тона,
И эта истина простая
Ошеломляюще грозна…
И снег, и яблони – все те же,
И те же тени у дверей,
Но что ни год – скупей и реже
В саду свеченье снегирей.

 

* * *
Пусть говорят, что это прихоть,
Фантазии средь бела дня,
С меня довольно, если б ты хоть
Не осудила бы меня
За то, что каждый божий день я
Слагаю по одной строке
Забытое стихотворенье
Случайной веткой на песке.

 

* * *
Охоте к перемене мест
Не уступайте слишком часто.
Однообразие контраста
Вам тоже скоро надоест.
Вне памяти моей – что там,
Какие странные уюты,
И что вас тянет почему-то
К уже оставленным местам?..
Зачем вам эта маета
И как посмели вы решиться
В домашнем платьице из ситца
Уйти в такие холода?..

 

* * *
Почти минуту эти вязы
Удерживали груз дождя,
Чтоб он обрушился не сразу –
Чуть погодя…
Почти минуту в этой схватке
Не утверждаемое вслух
В счастливом поиске разрядки
Царило равновесье двух.

 

* * *
Я все реже тебе запрещаю,
Я все чаще бываю неправ,
Не прощенный тобою, – прощаю,
Оправданья всему отыскав.
Ни добрее не стал я, ни строже –
Разве только, взрослея, душа
Обо всем, что с годами дороже,
Научилась судить не спеша.

 

* * *
А мы все острее зависим
С течением лет и часов
От нами не посланных писем
И нами не слышанных слов.
И в этой затянутой драме
Преследует нас по пятам
Все то, что не сказано нами
И не адресовано нам.

 

* * *
Я так давно не знаю, что с тобой,
Что принял бы за божескую милость
Любую весть и даже слух любой,
Но лишь о том, что ты не изменилась.
Я повторял бы этот слух стократ,
Чтоб в сотый раз его услышать снова,
И с каждым встречным бился б об заклад,
Что достоверно в нем любое слово.

 

* * *
Наваждение, что ли, какое?..
Но опять и опять
Разрастается слово строкою –
Я приеду к тебе умирать…
То ли день подступает последний
И нужна благодать?..
Упаси мою душу от бредней –
Я приеду к тебе умирать…

 

* * *
В этой темени лютой, и в белой немыслимой стуже,
И в тумане сыром, и в сухом и горячем дыму
Все себе объясню, не поверив себе самому же,
Ибо все аргументы предъявлены только уму.
Все тебе объясню, приведу доказательства те же –
И про ночь, и про стужу, про сизый туман и про дым…
И возрадуюсь в тайне тому, что все реже и реже
Доверяешься ты объясненьям неложным моим.

 

* * *
В королевстве кривых зеркал
Откровения не искал,
Не любил вельмож и святош,
Никогда и во сне дурном
Золотым не бредил руном,
Не желал шагреневых кож,
Никогда не знал наперед,
Что за ход судьба наберет,
Не просил ее ни о чем,
И когда в пути уставал
И бывал далек перевал,
Сам себя подпирал плечом.
А когда совсем не везло,
И ломалось мое весло,
И несло теченьем реки,
Зажимал обломок в горсти
И опять продолжал грести –
Самому себе вопреки.

 

Над омутом

В этом омуте все обрывается болью и гневом,
Мир уже отсверкал…
Но опять и опять подменяется правое левым
В черном блеске зеркал.
Я над ним постою, опрокинутый как в сновиденье,
Где – маши не маши –
Никогда и никто ничего не свершит во спасенье
Оскорбленной души.
И чем ближе к воде, тем неведомей души невинных,
Только морок и гарь…
Поднимаю фонарь…
Чтоб хоть что-то увидеть в глубинах,
Поднимаю фонарь.

 

* * *
Дверь нараспашку в этот зимний час…
Всего одна для выхода и входа.
Не в этом ли лукавая свобода,
Уже века смущающая нас?
Там, за спиной, – тепло и темнота,
Здесь – лунный свет и бледный холод снега,
Там – о побеге вечная мечта,
Здесь – вечное безумие побега…

 

* * *
Бесшумно, ветрено, светло,
И все до мелочи пустяшной
Как бы чертою карандашной
Сырое утро обвело.
Куда ни обращаю взор,
Везде осеннее пространство,
Уже лишенное убранства,
Преобразовано в простор.
И птицы угловатый взлет
В подвижном холоде осеннем
Как бы четвертым измереньем
Непредсказуемо живет.

 

Полустанок

За окнами скупо и сыро,
Кассирша подобна вахтерше…
И два пожилых пассажира…
И два проходящих до Орши.
Последний приходит под вечер,
Обычно вослед за товарным,
Начальник – и он же диспетчер –
Встречает их светом фонарным.
И в этом расплывшемся свете,
В вечернем тумане и сыри
Вся выглядит как на макете
В каком-то игрушечном мире.

 

* * *
Над могилой Поэта читают стихи,
Как молитву, – строку за строкой,
Ибо там отпускаются наши грехи
И даруется сердцу покой.
Над могилой Поэта весомей слова
И великая правда слышней,
Ибо ей не мешает людская молва,
Никогда не согласная с ней.

 

* * *
Под этим небом, ветреным и нищим,
Где в клочьях туч сочится лунный дым,
Живое слово, стань моим жилищем,
Пристанищем, прибежищем моим.
Исполню все твои предначертанья,
Любую волю и наказ любой,
Чтоб только эхо твоего молчанья
Когда-нибудь услышать над собой.

 

* * *
Ах, какая глухая пора…
Видно, выпала доля такая
И тебе не уснуть до утра,
В этой темени глаз не смыкая.
Но и в эту февральскую ночь,
В одичалом безмолвии этом
Все равно что-нибудь напророчь
По каким-нибудь тайным приметам.
Нагадай, посули, предскажи
Ну хотя бы какую-то малость…
Я сегодня поверю и лжи,
Ибо что, кроме правды, осталось?..

 

* * *
Ночь, и луна, и рябина на взгорке…
Зимняя стужа…
Все это внове тебе, фантазерке,
Все это – вчуже.
Все перестроив и переиначив,
Ах, как летели
Там, на отшибе, у теток на даче,
Эти недели…
Так удивителен для горожанки,
Вечен и хрупок
Мира, возникшего как бы с изнанки,
Каждый поступок.

 

Купальщица

На мгновенье обозначась четко,
Вот она откинулась назад –
Может быть, вот так канатоходка
Пробует мерцающий канат,
Вот ее холодноватой плотью
Обняла озерная вода,
Вот уже прошла по мелководью,
Не оставив малого следа,
Вот уже сошла, как по ступеням,
В музыку языческой воды,
Вся – влекома самораствореньем
Обомлевшей в заводи звезды…

 

* * *
Деревья маются, как люди,
И так же в раннем ноябре
Они подвержены простуде,
А где-то в августе – хандре.
И так же, по текущим теням
Ловя движение луны,

Они терзаются сомненьем
Или надеждою больны.
Им так же надобно причастье,
В котором истина сама
Душе даруется не властью
И не усилием ума.

 

Цветущий репейник

Зацвел репейник, сумрачен и груб,
Лилово-ал, багрово-фиолетов, –
Приблудное дитя сырых кюветов,
Угрюмый подзаборный жизнелюб.
Как объяснить тревожному уму
Репейника прекрасное цветенье, –
Как смертный грех? Как вечное спасенье?
Бежать его?.. Молиться ли ему?..

 

* * *
Все чаще, чаще тяготит общенье,
Все чаще тянет быть наедине
С самим собой и беглые мгновенья
Подслушивать в текучей тишине.
Все ближе и желанней год от года
Тот молчаливый сумеречный свет,
В котором есть плененная свобода,
А выхода из заточенья нет…

 

Этюд

Сгустились вечерние тени,
Все замерло в доме, и лишь
Две белые ветки сирени
Озвучили сонную тишь.
Казалось, – лишенные плоти,
Зажатые в темный багет, –
Они на серебряной ноте
Струили серебряный свет…
На стенке, побеленной мелом,
Сияли в январской ночи
Одни в мироздании целом
Две жизни… два сна… две свечи.

 

* * *

В. Берестову

Одни лишь фантасты и дети,
Вступая со временем в спор,
Уходят за тысячелетья
В придуманный ими простор.
И люди иных поколений,
Быть может, по их кораблям
Оценят сегодняшний гений
Труда и ошибок землян.

 

* * *
Когда забыты голоса, когда
Уже забыты голоса и лица
И, если это даже навсегда,
Тебе ни с кем уже нельзя проститься,
Приходит та особенная тишь,
Где ты – один, – в бессоннице железной
Как словно бы не падая, висишь
Над черною и неподвижной бездной…