Журнальный мир

* * *
Так иди, иди за морозной своей звездой
Сквозь машинный храп, сквозь подлую дрожь коленей,
По дороге, знакомой до запятой,
Да привычной ямы не перекрестке, до nota bene,

Посиневших от холода на полях
Текста, вызубренного до рвоты.
Иди, иди, не задерживайся. Этот шлях
Не тобою вытоптан. Никого ты

Не удивишь, не разжалобишь. На хрена
Тебе эта жалость? Поделом вору и мука.
Ты же всегда берешь чужое, какова б ни была цена,
Так что вслед тебе все равно понесется – сука!

Вот и иди по своей Владимирке, позванивай в кандалы,
Приплясывай, как на углях, на снегах и льдинах,
В час, когда капли толпы, ни добры, ни злы,
Выливаются из театров и магазинов,

В час «Прощанья славянки» в переходе метро, жулья,
Поглощенного выручкой, в час, когда пахнет жженым
Сахаром и корицей в кофейнях, когда мужья
С глазами побитой собаки возвращаются к женам,

А бомжи перед сном перетряхивают тряпье,
И город сочится рекламой, как лицо позорной
Девки – дешевой косметикой, – в сущности, как твое:
Вы – двойники. И когда багровые зерна

Габаритных огней ссыпаются в закрома
Дворов, – не говори, что холод
Дошел до сердца. Впаяна в лед корма
Васильевского. Ты не была верна
Никому из своих любимых. Не гнется повод

У коня на мосту, и является во плоти
Снег в фонарном луче – с блуждающею усмешкой.
Бог дает тебе голос, но всегда говорит – плати! –
Вот и я говорю – не жалуйся и не мешкай,

Не просись малодушно в тепло, на постой,
Не хоронись за углом, за деревом, за колонной:
Все равно о тебе никто не заплачет – иди за своей звездой,
За бесстыжей, голодной звездой каленой.

* * *
Вот и к нам пришли холода.
Окна матовы. У канавы
В пух и прах из тонкого льда
Разодеты сухие травы.

Лес не дышит, не видит снов.
Я – смотри – не боюсь мороза:
Вся я в золоте твоих слов –
Ярче утра, богаче Креза.

* * *
Ночь. Березы висят, как дымы
В твердом воздухе, срубленном крепко
Средь наждачной мерцающей тьмы
И в грудной настороженной клетке.

Тучи, поднятые, как мосты,
Сосны, вбитые в землю, как сваи.
В доме духи огня и воды,
Словно сердце и мозг, оживают.

Стены дышат, стреляют не в такт,
Появляются белые знаки
На окне. Я прижмусь к тебе так,
Как замерзшая буква к бумаге.

* * *
Нам в Рождество дарован свыше снег,
И черное, как видишь, стало белым.
И ходит благодарный человек,
Большой свече уподобляясь телом.

Шаги скрипят, и в валенках тепло,
И праздничной резьбой какой-то мастер
Одел и сад, и крышу, и стекло.
И Ель идет навстречу – Богоматерь.

И тает воск лица, и рук, и ног,
Бегут колеса звезд, мелькают спицы,
И кажется, вот-вот родится Бог
Во тьме души. И мир от слез двоится.

* * *
Звезды вышли и встали рядом
Среди сада, плечом к плечу.
Снег. Мороз. Говорить не надо.
Молча светят, и я молчу.

Дома пышет печное чрево,
Скачут красные языки,
Машут вправо и машут влево
Скоморошеские колпаки,

И дитя, разомлев у печки,
Над страницею склонено.
Пар над чаем плетет колечки.
Звезды молча глядят в окно.

Так молчали они на Калке,
Подо Ржевом и на Неве.
У калины, как у гадалки,
Карты красные в рукаве.

Не ходить же к ней, как Саулу,
Не по росту мне царский грех.
Печь погасла, дитя уснуло,
Перед сном помолясь за всех.

* * *
Ковш небесный танцует на ручке,
Точно рыба на мокром хвосте.
А мороз-то все круче и круче.
Мчится в санках опальный поручик,
На плечах у него – по звезде.

В голове рассыпается фраза,
Как метель, шелестящим «прощай»,
Снег скрипит, из ущелий Кавказа
Мгла глядит на него в три глаза,
Вожжи крутятся, как праща

Неудачливого Давида.
На весь мир нестерпима обида,
Бог – на небе, а царь – для виду,
Чтобы только оформить судьбу –
Подорожную, ссылку – и с тем он
Удаляется, а уж следом
На крыло поднимается Демон:
Как певца успокоить в гробу –
Дело техники. Версты да версты.
Кто увидел его – тот мертвый,
С пулей в сердце, с печатью на лбу.
Дай-ка снежную розу сорву,

Брошу вслед – лепестки сырые,
Лепеча возвышенный вздор,
Осыпаются – как Россия,
Начиная с Кавказских гор.

* * *
Нравится мне зима с накрашенными губами, крутыми кудрями,
Выбеленными морозной перекисью, с дымящимися потрохами
Торговых центров, лежащих, как павшие лошади, у дороги,
Снег в отпечатках змеиных шин, а еще – надышанные берлоги
Комнат с чаепоклонниками, склоненными перед стаканом,
Нижние юбки метели, беззвучно вспененные канканом,
Вспоротая подушка неба, крутящиеся пух и перья,
Низкий гул за окном – разваливающейся империи,
Пар от лопнувших труб, ворчанье кортежа очередного бонзы,
Дикие шкуры дымов. Метаться скорей западло, чем поздно,
Слушая треск перекрытий, обнимешься – и вставать не надо,
Глядя через плечо на огни, раскатившиеся, как зерна граната.

* * *
Если в твоих полях, в стране твоей голубой
До тебя долетает звук – ты слышишь мой голос,
Но не узнаешь, ибо он другой:
Все, что в нем звенело, плакало и боролось,
Ты унес с собой. Я еще продолжаю петь,
Но это другая музыка, щелкающая, как плеть.
Запахнув с головой, как в медвежью полость,

Она гонит меня прочь от жилья,
Осыпая снегом, сбивая иней
С мерзлых деревьев, – может, это уже не я, –
Слышишь хриплую нотку, волчью? Впору отбросить имя,

Сдернуть, как с луковицы золотистую шелуху,
Лишние тряпки с души – ну, как она без прикида,
Едкая суть у нее – ангелы наверху
Расплачутся от обиды.

Я не знаю, слышишь ли ты этот бег
Сквозь хрустящий, как яблоко, воздух, морозный, манкий,
Сквозь густые тяжелые ветки, в снег
Целиком закутанные, как мусульманки, –

Бесконечно долгий. И когда потом,
Подвывая сипло, глотая сопли, кашляя и икая,
Все-таки доползу на брюхе, с перебитым хребтом, –
Это буду уже не я – другая.

* * *
Ай – слово мушмула
Зачем-то в снег влетело,
Шершавинкой шмеля
Хлопочет обалдело

По мерзлому стеклу,
Подшептывает вьюге
И сердится в углу,
И крылышками в ухе,

Как в розе, шелестит
Все сладостней, все глубже,
Смешит, щекочет, льстит.
Тифлиса ли, Перуджи

Слетели небеса
В застывшие осинки.
Замерзшая слеза,
Под языком кислинка,

Тарелка за стеной
Заснеженных черешен.
А город – простыней,
Как памятник, завешен.

* * *
Ты говоришь, я горевать умею –
Вот и учи меня радоваться, учи.
По мостовой поползли ледяные змеи,
Звякнули капли, как выпавшие ключи.

Как ни печальна смерть, но игра – прекрасна,
Главное – просыпаться, не важно, с кем,
Чтобы струилась прохладная рябь соблазна
Вдоль по каналу мимо кудрявых стен,

Чтоб на бульваре, где тополя срубили,
Между машинами потными и толпой
Колкой, пеньковой – ария Керубино
Быстро вплеталась ниточкой золотой.

Хлещет уха ледяная, ботинки мочит,
Смерть пролетает низко, свистя косой,
НА тебе яблоко, милый, поскольку Моцарт
Гонится следом – ливень его косой

В блеске локтей и талий, объятых шелком,
Словно огнем.
……………И правда, навел тоску б
Мир – не прижмись мы вовремя к узкой щелке
Музыки, к тесной щелке сомлевших губ.

Ну, а прижмешься – и голова-то кругом:
Катит Радищев в вечном своем возке,
Хлебников в ситцевой наволочке Фейсбука
Нянчит стихи, иголка торчит в виске.

На тебе яблоко. Спелая эта шкурка
Лопнула, но пока мы еще в раю.
Видишь, канал в проталинах и окурках
Тащит к Неве пожелтевшую чешую.