Журнальный мир

Послание

Кто ты, Дороти или Элли?
Мы же спали в одной постели,
Мы же вместе с тобой летели –
До свиданья, родной Канзас!
Что-то стало здесь по-другому,
Место вроде бы и знакомо,
Но, похоже, дорога к дому
Не найдется на этот раз.

Я с трудом вспоминаю имя –
Кто я, Дороти, Элли – или…?
То ли сами совсем другими
Мы проснулись на этот раз.
Отсырела в мешках картошка
И как рыба молчит Тотошка,
Мы потерпим еще немножко,
Прежде чем позабудут нас.

Кто герои, так это дети –
Вот кого не пугает ветер,
Даже двери срывая с петель:
До свиданья, родной Канзас!
Договор остается в силе.
Передайте привет Страшиле.
Мы прожили то, что прожили.
Напишите другой рассказ.

Стансы прибытия

Галине Илюхиной

1.
В Петербурге полшестого
Декабря утра
Как у Рембрандта в глубине густого
Непроглядного угла.
Видно, где-то у рамы мирозданья
Мы очнулись со смутной головой:
Глаз едва читает очертанья
Стен, парадных, мостовой.

2.
Здешний черный больше бурый.
Сам себя коричневей
Переулок небохмурый
И бобровый сумрак до бровей.
Но уже, где дверью медленно зевает
Круглосуточный винный магазин,
Впереди из мрака вызревает
Золотой, как апельсин…

3.
Там нас ждут! Ночного абажура
Теплится нежно кожура
И цари ведут неспешную беседу
В бесконечно продолженном вчера.
Вот и мы. Сядем равными к царице –
Кубки черного красного полны –
И самим себе будем сниться,
Проступая на свет из глубины.

Лодка

Ночь качает в ладонях утлую лодку сна.
Мы течем через время, неся на своей спине
Легкие времена и тяжелые времена,
Потихоньку плачем и разговариваем во сне.

Эта лодка сшита из ночных лепестков
Душистого табака,
Прикосновенья на ней оставляют ссадины,
Так она нежна.
Мы течем через время, отражаем в себе облака,
Заполняем собой марианские впадины,
Но ни одна река
Ногами не достает до дна…

Поцелуй

1.
Поцелуй может быть чем угодно: песком и костью,
Застревающей в горле, и сочной мякотью манго.
Объятья могут пахнуть вчерашней злостью
Или потом, запахом танца – подумал: танго? –

Правильно, танго! Волна надувного звука –
Под диафрагму. В зубах, говоришь ты, роза?
Пусть будет роза! Но (ты вновь угадал) разлука
Не имеет образа. Это не жест, не поза,

Не реплика. Я – не знаю такого чувства,
Чтобы это почувствовать! Не горчит, не кислит, не вяжет.
Просто на месте, где вместе мы были, – пусто.
И все рифмы дрянь. А хорошей никто не скажет.

2.
Поцелуй может быть чем угодно: песком и жестью,
Может быть страстью, конечно, но также – местью
Тому, кто не здесь. Не сейчас. Не со мной. Не с нами.
А все-таки смотрит сюда сухими злыми глазами!

Может быть бессовестной лестью, но также – вестью,
Задевающей сердце и спускающейся к перекрестью
Позвоночной нитки с широкой тазовой костью,
Подающейся навстречу новому гостю.

Семейное время

1.
Мама, те твои кофты,
что в шкафу моем так и висят,
пахнут пылью и молью,
и больше не пахнут тобой.
Мне они велики.
Надевать их еще не пора.

2.
Не печалься, мой мальчик:
прежде чем умереть,
твоя мама станет
совсем старенькой.
Милосердное время
дает нам возможность
свыкнуться с мыслью
о смерти наших родителей.

Новогоднее

Еще все спят – и елка здесь одна.
На ней витушки мятые со сна
И звезды в бархатном лиловом полумраке.
Дрожит сквозняк в хрустальных проводках,
Удерживают хвою в коготках
Зверей и птичек маленькие лапки.

Еще все спят – и только мы одни
Проснулись вдруг и спрятались в тени
В надежде на поимку Дед-Мороза.
Ужасно неудобна наша поза –
На корточках, и ноги затекли.
Глаза слезятся, хочется зевать
И плакать, но нельзя пойти в кровать,
Чтоб не обидеть белочек и зайца.
А будущее прячется от нас,
Но дует в занавеску каждый раз
(Иду! иду!), как мы готовы сдаться.

Варенье

Сияют тазы раскаленной латунью –
Хозяйки варенье вишневое варят,
И осы влетают в ладонь золотую,
И в сладком беспамятстве жизни теряют,

А окна открыты – и новые зовы
Несутся во двор обольстительным паром,
И новые жадные жертвы готовы
Лететь безрассудно за жарким нектаром.

Квебекское

Все-таки странно устроена жизнь человека!
Можно приехать в Квебек и не видеть Квебека,
Так и сидеть на окраине до воскресенья,
Разве что красными кленами потчуя зренье.
Впрочем, а кто доказал, что музеи да замки
Лучше прогулки с собакой и вырытой ямки,
Беличьих пряток и медленного погруженья
Листьев сквозь воздух в их собственные отраженья?

Лишь напоследок, практически перед отлетом,
Броситься в город, чтоб все-таки выяснить, что там,
Серые камни увидеть, тяжелую реку –
И улететь, навсегда удивляясь Квебеку.

Московская скороговорка

Сшит колпак не по-колпаковски.
Вылит колокол не по-колоколовски.
Я ничья. А ты кто таковский?
Вон какой! И глаза бесовские.
Вместе шляемся по московью.
Дышим сыростью и любовью.
Тьма вокруг – не видать ни зги.
Задыхаемся от тоски.
Надо колпак переколпаковать.
Душу в тело упаковать.
Переулок столкнет нас, ближе!
Друг на дружку он нас нанижет.
Погляди – и замкнулся круг.
Расцепить невозможно рук.
Друг!
Сшит колпак не по-колпаковски…

* * *
Любит тело чужие души.
Так и ластится, так и льнет.
Голос глуше и губы суше,
И рука перчатку мнет.
Любит тело. О дайте, дайте
Надышаться одной тоской,
Постоять на одном асфальте,
Погрустить над одной строкой.
Но, до писем чужих охотник,
Пожиратель чужих сердец,
Не душа у меня, а сводник,
Сладострастный и нежный лжец.
Любит тайны чужих подушек
Слушать, прошлое вороша…
Любит тело чужие души.
И чужие тела – душа.

* * *
Ветер дует в свою дуду.
Курят женщины на ходу.
Не пеняй на свою судьбу.
О любви ни гу-гу.

Целый день кручусь, как в аду.
А потом вся ночь, как в бреду.
Отпусти! Я так не могу.
А отпустишь – куда пойду?

На потом

Я прошу тебя жить. Оставляю тебе на потом
Светло-серое небо, которому нету конца,
И красивую девушку с ярко накрашенным ртом,
И чужого мальчишку с повадкой большого птенца,

Пыльный запах июля и формочку в виде коня,
И трамвайчик речной, и цветные флажки на ветру…
Я так много тебе оставляю на после меня,
Что того и гляди пожалею, назад заберу!

* * *
Ты волен дверь не открывать.
Прогулкам при луне
Ты волен предпочесть кровать
И не видать во сне

Ни этих черных облаков,
Ни желтого огня.
Ты волен не читать стихов
И не любить меня.

* * *
А про счастье – то витийство и вранье.
В подреберье пустота и колотье.
Этот воздух – не дыханье, а питье.
Вот и все существование мое.

Три послания Катуллу

Vivamus, mea Lesbia, atque amemus…
G. V. Catullus

1.
Горевать, неужели?
И о чём же, мой добрый Катулл?
В этом доме ни щели
Нет, в которую б ветер не дул.
Но, дурному сословью,
Нам, наверно, туда и стезя,
Где не то что любовью
Заниматься – раздеться нельзя…

2
Возле горла певучее лезвие
Напружинилось, так и звенит.
«Будем жить и любить, моя Лесбия,
Раз нельзя ничего изменить!»
Будем петь, задыхаясь от ужаса,
Будем нежность смертельную пить.
Собери, мой Катулл, свое мужество!
Это нужно, чтоб жить и любить.

3
Напои меня, Катулл, из уст в уста.
Почитай мне вслух музыку с листа.
Я уйму свою ненужную тоску,
Твоему я научаюсь языку:
Все равно на нем, что жить, что умирать –
Не приходится особо выбирать.