Стихотворения

Стихотворения

Дом на набережной

Время уходит.
Время.
Время всегда уходит.
Девочками на пляже
просит не провожать.
Путается в тельняшке тканевый пароходик.
Падает на лужайку чистый чужой пиджак.
Дети кремлёвских спален слушают пианино.
Радионяня Сталин ловит остывший дым.
Время летит над всеми набережной недлинной.
Время летит над нами Чкаловым молодым.
Фабрика-комсомолка не выключает примус.
Главная рыба рыщет, маленькая клюёт.
Скоро шальную шею у головы отнимут.
Синий платочек треплет радуга-самолёт.

 

* * *
Не для счёта, не для денег
в луковице дня
жил какой-то неврастеник,
не было меня.

Собирал ошмётки звуков,
с мразью выпивал.
Он бубнил, шипел, мяукал –
никому не лгал.

Трехколёсен, многоушен,
шестипал, умён,
был он ровен, был он душен,
я совсем не он.

Он бы рифму с ходу выпек,
продал большинству.
Ну а я купаюсь в гриппе.
Начерно живу.

 

* * *
Когда пощады нет,
но нет и чистой боли,
когда спешишь в ощип,
прозрачен и пернат,
то харкает гортань смолою алкоголя,
то гукает земля над жабрами солдат.

Когда идёшь к тому,
кто был тебе не нужен
ещё вчера, ан нет:
«Всё кончено, малыш», –
внутри тебя шумит и звякает снаружи,
и бабушка зовёт, и дядя, и Черныш.

Когда-куда-зачем,
не всё ли… оборванцу,
не всё ли… воробью, чей коготок увяз.
Приходится смирять.
Приходится смиряться.
Приходится молчать.
И плакать через час.

 

* * *
– Что за холмик на картоне?
нарисован как?
– Это леший пни хоронит
в юбках сосняка.

Как схоронит, на поляну
вынырнут свои –
дятлы, иволги, жуланы,
сойки, соловьи.

Как запляшут для потехи,
как возьмут в полёт…
Плащ полуденницы ветхий
огоньком мелькнёт.

Выйдет в косах, выйдет в белых,
поцелует в лоб.
И останется от тела
кожаный сугроб.

 

* * *
Придёшь домой, ненастный, хмурый,
и ну под лампочкой мерцать.
Скрипят земные арматуры,
дрожат тарелок озерца.
А ты стоишь – забытый, трезвый,
не подчинённый никому.
Глядишь, как зеркало надтреснуть
успело за зиму, лишь муть
в нем отражается. Твой голос
засох, как выпечка, застыл.
Здесь шерсть на свитере кололась,
кряхтел под ковриком настил.
Здесь близко всё – и, близоруко
не различив прошедший год,
ты обнимаешь сверху внука
и проступаешь сквозь него.

 

Колобок

Унеси меня, лиса.
Ты не видишь, что ли,
замыкает полюса
от ресничной соли.
Заблудился, занемог
маменькин разведчик.
Преврати меня в замок
на воротах речи.
Где приставок тополя,
где глаголов корень,
где купается земля
в громе колоколен,
всякий светел, всяк спасён,
всякий безупречен.
Унеси меня, лисён.
Мне спасаться нечем.

 

* * *
Заливал певцу штабному
беглый инвалид:
«Человек один другому
не принадлежит».
В этой музычке кондовой
средство от потерь.
Человек подобен совам.
Заполярный зверь.
Только крылья промелькнули,
только вымок взгляд…
Но совсем не верить, Юля,
иногда so hard.
Так ли больно? по-другому?
больно – вообще?
Человек – труба без дома.
Ящик без вещей.

 

* * *
Что будет, если я тебе скажу,
мол, катится сентябрь по этажу,
в капрон скрывая ласточки лодыжек?
Тепло уходит, мало ли нам бед,
зато приходит маленький сосед,
раскутывает маленькие лыжи.
Консьержка заменяет сухостой
на астры, в их строении простом
присутствует желание пробиться.
А я, скорее, бархатец. В дожди
я погибаю с легкостью в груди,
подобно миллионам чернобривцев.
Отставить меланхолию зовут
день города, день выборов, салют.
Оставим их для грусти разрешённой.
Что будет, если я тебе солгу,
мол, солнце не останется в долгу
и вытеплит ложбинку для влюблённых?

 

* * *
Поезд дальше не поедет.
Просьба выйти из вагона.
Чай, не маленькая. Чаю!
с медом, с мятой, с молоком.
Черепна моя коробка.
Тяжела моя попона.
Кто там щёлкает грозою?
Кто хрустит дождевиком?
Кто мелькает в сиплых тучах,
притворившись гражданином
с нижней лестничной площадки?
Или, скажешь, не похож?
Поезд дальше не поедет.
Забирай своё, рванина.
И вот этого Ивана,
И Степановну – под дождь.
И пошли они отрядом,
кто с пакетами, кто с внуком,
кто с тележкой продуктовой,
кто с ровесником вдвоём.
И остались только пятна.
И осталась сетка с луком.
И остался тихий поезд
под невидимым дождём.

 

Мурава

Дано мне тело, что мне делать с,
когда вокруг поэты собрались
и спорят в любознательности гадкой.
Я существую дольше, чем живу.
Осталось наблюдать сквозь мураву,
как время прорастает сквозь лопатки.
Зачем балет с игрою на губе,
когда предмет не равен сам себе,
но равен отражению кирпичик.
Зови меня по имени, я – хор
капризных братьев, вымерших сестёр,
жаль, страх не избавляет от привычек.
Как маленький порок у соловья,
как мышцы от движения болят,
как раскалённым дням циклона темя,
дано мне тело. Разве что взамен.
Уходит в воду трезвый Диоген.
И ничего не остаётся, Женя.