Журнальный мир

* * *
Пока декабрь от слякоти разбух,
Пока часы бьют в барабаны времени,
Приблизиться на вытянутый слух,
Короткий взгляд, подснежное волнение,
На комнату, на локоть, прошептать,
Что мир, как мальчик, ждущий на продлёнке,
Провел по полю белого листа
Еловые каракули зелёные
И человечков. Это я и ты,
Как мишурой покрытые хребты,
Стоим под снегом, что от ветра прядает,
Окутанные ливнем золотым.
Приблизиться. Быть рядом.

* * *
Я попалась. Ты осален.
Сифа. Вода. True-ляля.
Снег лежит – большое сало,
чернохлебная земля.
Я маасдамовый, я норный;
эволюционный крен.
С гордым видом корабля
тазик наш вплывает в новый
год две тысячи N N.
Кружка где? Взревем трехкратно:
«Сила, счастье на века!».
Майонезные пираты,
Мандариновы войска.

* * *
Да. Человек – это путь на гору, лавина, лес, котлован, цунами.
Ты говоришь, что узнал другого. Джон, ты себя-то почти не знаешь.
Хочется рядом, сиди, дай лапу, просишь, бывает, – возьми на ручки
и от любви начинаешь плакать, такой бесхозный, такой дремучий.
Вдруг между вами войну объявят? Ходили в гости, лежали в штиле,
а тут бомбежка, воронки, ямы, а тут границы разворотило.
Если он набок пророс и вызрел и по пути твою крону смял он…
Будешь древесный, глухой огрызок, вросший в тело врага корнями.
Как трепетало, как колыхалось, чувство, что мир для двоих вас сверстан,
и вот уже подступает хаос, другое солнце, другие звезды.

Но ради этого «между нами», таянья ради большого снега,
ты говоришь – я дорогу знаю, я подготовлен, читаю небо,
чтоб из себя потайное вынуть, чтобы и в спину не страшен выстрел,
ты говоришь – не боюсь лавины. И притворяешься альпинистом.

Love is

Такая нежность тайная, темноты,
как будто заперт в ребрах соловей,
и сколько звука в нем, дождя и сил!
Как будто и не кровь в тебе – глинтвейн,
в ней колются добавленные ноты:
гвоздика, кардамон и апельсин.

Ползет над парком желтая улитка.
Листва еще дрожит на ряде свай.
Прощаешься до будущих чернот,
целуешь на прощание, бывай….
И ночь, из земляной прохлады выткана,
в которую врываешься, как крот.

И так лежишь, сиянием охвачена,
и нежность, ослепленный поводырь,
выводит сердце прыгать на карниз.
Напоминает розовый пузырь,
старательно надутый из жвачки.
Пожалуйста, не лопайся. Love is.

* * *
Гремучий свет залазит под листву.
Что ищешь ты в игольчатом стогу?
Опять живешь? На берегу живу.
На берегу горячем. На бегу.

На пляж ношу театр и инжир.
В коричневом пальто скучает Майкл.
– Тебе не жарко, Майкл?
– Не скажи.
Вот фоточка. Вот я и мо…ре\эм.
Лайк.

И дынный жар – в разбитое окно.
Сметана начинает прокисать.
А виноград проходит через сад
сквозь стену на бутылочное дно.

Хожу на пляж. Сметана и инжир.
И машут с корабля – давайте к нам.
Нет-нет. Я на бегу. Я по волнам.
Банановый прибрежный пассажир.

* * *
Ничего, это жар. Кто обидел, обжег?
Как тонки твои стены, простудно-легки.
Взять и чмокнуть в плечо, как целует снежок,
Все отдать, будто просто суешь пирожок.
Только будь, не покинь меня, ты не покинь,
Ну, подумаешь, ходят у стен дураки,
Причиняют неправду, меняют коней.
Просто прямо сейчас кто-то крутит колки,
Чтоб настроить тебя на полтона точней.

* * *
А что ты грустишь? Разве стелют сегодня жестко,
и разве люди слишком темны на вид?
Отбросив коньки, от падения сбережешься,
оставив надежду, спрячешься от любви.
Споткнемся лучше заранее там, где ровно,
войдем не с парадного, а, как всегда, с торца.
Разбитое зеркало, спрятанное в уборной,
не выдержит больше ни одного лица.

Ты просто плыви по выпавшей простокваше.
Я буду больной, ты – сетью глухих аптек.
А что ты грустишь? Подумаешь, очень страшно
и мается у подъезда приблудный снег.

Война

Будешь плакать, Мария, сорвешься, мой милый листок,
на прохладную землю, где больше не бредят пионы,
ты лежишь, и в тебе разрывается юго-восток,
слышишь, пули от жалости стонут,
не расти здесь пионам, Мария. Мария, постой,
здесь и воздух расколот.
Как страна, как и сам человек, заблудившийся в трех
ни березах, ни соснах, а правдах, а, может, неправдах,
на дома опускается с неба безжалостный молот,
я с тобой говорю без стеснений, родная, на равных,
это я, в том числе, не закрыл тебя и не сберег.
Я решал свой удел, я бродил по соседнему краю,
иногда до обеда посматривал на пепелище,
чтоб за ужином, черт, о, моя дорогая,
обсудить тебя под приниманье какой-нибудь пищи,
дескать, жаль, умирают. О чем только думают выше?
Мне тебя не понять. Многоточье.
Мой увядший цветок, мой оторванный с ветки листочек.
О, Мария, не будет победы с шампанским.
Но конях прогарцуют с обеих сторон проститутки.
Но луга о тебе зацветут на рассвете бесстрастно,
и по ним, словно волны, пройдут на восток незабудки.

* * *
Для чего была? Для чего? Для…?
Слышать – рядом с овцами воют шакалы,
видеть во сне, что надвигаются скалы
на корпус долгожданного корабля,
жалеть времени, которого недостанет,
чинить набойки на башмаках,
считать монеты, брошенные в фонтаны
и трещины на руках.
Если все, как надо и поделом,
если завязывается манка из облаков,
поить молоком, закрывать крылом
любимых, сбитых из крови и мотыльков.
Раздать вишню из сада, калитку открыть-закрыть,
вытащить того, кто не должен был быть спасен.
Стоя на разломе земной коры,
верить, что это еще не все.
………………..Это еще не все.
…………………………Не все.

* * *
Ушла зима, и жизнь твоя
Сошла, что снег, с низин оврага,
Белесый день разлит, как брага,
По перегонам бытия.
Я жду, когда ты просквозишь
Вот там за почтой вдоль фасада,
Как возвращаются осадки
Бить в барабаны теплых крыш.
Ты как бы в тучах говоришь,
Звучишь из сна, тумана, с краю.
Все оживет, я это знаю.

И льется желтый лимонад
На блюдца луж, коты дуреют,
В киоски дамы за форелью
Вершат негромкий променад.
Воробушек, как государь,
По крышке люка чертит хорды.
И легкость на меня нисходит,
Как будто солнечный удар.

Орут, кипят говоруны,
снимают в ночь со споров пену
и постепенно, постепенно
отходят в царствие луны.
Под облаками одеял
Лежат себе среди подушек.
Закрыты форточки и душно,
Как будто август обуял.

А я стараюсь взглядом даль
прощупать в поиске фигуры
твоей. Напрасно. Едут фуры.
А бакалейщик прострадал
Всю ночь, как я, и опоздал,
И не спешит, спокойно бреясь.
Весна, какая дурь и прелесть!

Под утро жар ползет в кровать.
И я, забившись в край постели,
Скучаю по тебе всем телом,
И хочется поцеловать
Случайный шрамик за плечом,
Ресницы, губы, пальцы, локоть.
За дверью дамы, словно лодки,
Плывут в киоск за куличом.
Расплакались дома с торцов,
И под щелчки прямой капели
Дворы весну навзрыд запели
И к Богу подняли лицо.