Журнальный мир

ТОТ

в этом вечере – стылый ветер

и качание ивняка.

тот, кто знает про всё на свете,

не случился ещё пока,

не придумался во седьмицу,

не откликнулся на «агу».

плачут песню свою зегзицы

и воробышки на снегу.

во путивле ли, во самарре,

на горе ли фернандо по

о непарном страдают твари,

колоколя «по ком, по ком».

открывают кассандры вежды,

христофоры – индийский след,

агасферы куют надежды,

несчастливый жуя билет.

бьются айсберги о титаник,

с челубеями – пересвет,

бьётся маня, готовя манник

для нахлебника вредных лет.

зацветают морковь и донник

на страницах дисплейных книг,

на комоде отставший слоник

осалфечен и тем велик.

он трубит о своём, домашнем –

киндер, кюхе, рассада, кот,

правда зеркала – «ты не краше» –

и незыблемое «пройдёт».

маргаритка – не маргарита,

озаренье убей платком.

протограбли и пракорыто –

архиматрица точка ком.

тот, кто знает, случится тихо,

смех и поступь его легки.

вечер.

ветер качает мифы,

мироздание,

ивняки.

ТОВАРКА

она прилетает, графитная с сединой,

и с крыши сарая обкаркивает меня:

мол, кто ты такая – с лопатою снеговой,

тебе не досталось горящей избы, коня?

ни алого паруса где-то в морской дали,

ни алого цветика где-то в глухих лесах,

ни туфельки – где там богемские хрустали,

ни пэра, ни пьера…

лишь белая полоса

огульного снега.

кидай себе и кидай.

растут терриконы, скрывая вишнёвый куст,

бывалый штакетник, поленницы сирый край,

ползут тихой сапой к провалу овражьих уст.

ах, злая товарка по схиме снегов-лопат,

не страшен мне ворох зерна из небесных сит

пока вьётся к дому расчищенная тропа

и чайник на печке горячий мотив свистит.

СЕНТЯБРЬ УХОДИТ

сентябрь уходит. вянут георгины,

махрово-жёлтый запах истончён.

в авоське перелётной паутины

жужжит билайном пара диких пчёл.

жу-жу, арахна-осень, хелицеры

твои так цепки – голод по теплу.

но всяк насельник выстывшего сквера

о лете ворожит в своём углу,

его поёт, то громко, то чуть слышно,

и рвётся из тенёт за облака,

где золотится солнечная крышка

прожжённого господнего горшка.

А СНЕГ ЗАБЫВАЕТ

а снег забывает, что был изумлённо-бел.

кукожится, никнет, стыдливо сползает с крыш,

бросается оземь.

ну где же твой джингл белс,

зайчата в колготках, лисички, чей голос рыж?

за снегом.

за снегом, которому нет конца.

качаются липы, встревожены и черны,

как старые девы, сбежавшие от венца

на край полусвета в древесные полусны.

качаются звуки – то ритм поездной, то стук

отбойного дятла, то пёсий брехливый батл,

то кары вороньи на перья своих подруг,

то женское трио – языческий бабий ад.

качается время от «минуло» до «вблизи»,

ссыпает петиты измятых газетных тем

за шиворот знаек с комплектом энап-мезим

насильною манной холодных и злых морфем.

порхают обрывки заметок о том, о сём,

невнятных портретов на фоне бегущих дней,

и на развороте – «мы сами себя спасём» –

хоругвью для тех, кто молитвою всех сильней.

не зная молитв, не кроша голубям зерна,

не клея на тумбы анонсов про даждь нам днесь,

лишь стену разрушишь – за ней помощней стена.

и бьёшься,

и бьёшься

и раз-би-ва-ешься весь…

затёрт циферблат, онемел часовой движок,

посёлок оплыл до развалин пещер «сим-сим»…

а я всё сжимаю в руке ледяной снежок,

ко мне прилетевший из века невзрослых зим…

ПАРИЖ

а нам с котом до городу парижу

как до китая киселя хлебать.

мы лучше здесь – понятнее и ближе,

свои шесток, рубашка, благодать.

свой бежин луг, подснежники в овраге,

кудлатый пёс в дозоре у ворот,

матёрый сом под илистой корягой

и пескариный суетный народ.

полдневный зной с водою из колодца –

скрипучий ворот, цепь, гремит ведро…

подсолнух поворачивает солнце.

и дед адам клянёт своё ребро

великим и могучим с перебором,

а бабка ева шанежки печёт

с морковкой и ревенем.

за забором

гудит пчелиный вылетный расчёт.

дни мелют новостийные емели,

а мы с котом глядим на окоём…

вот ощенится найда на неделе

и мы щенка парижем назовём.