Журнальный мир

АВАТАРЫ

Стиснуть зубы и дальше безвольно жить:

Каждый день обречённо встречать в ножи,

Пить усталого солнца нерыбий жир

И коллекторов слать по факсу,

Между шефом и шопом вертясь ужом.

В этой самой глубокой из мега-жоп

Только бог бережёного бережёт —

Атеисту поздняк метаться.

Просто снова в маршрутку нырять,
как сельдь,

А потом неохотно втыкать в Excel

Год за годом. Не парься — сходи отксерь.

Правда, картридж в конец изношен.

В этом мире, поставленном на репит,

Вряд ли кто-то просёк, что уже убит,

Что давно аватары могильных плит

Заметает бездарным прошлым.

ДИКИЕ ПАЛЬМЫ

Окна плачут о прошлом, которое видят не все.

Позабыты ответы на тысячи важных вопросов.

Я прислал тебе лето в последнем
коротком письме,

Чтоб оно отогрело твой не-обитаемый остров.

Там, где дикие пальмы тоскуют
по южным ветрам,

Где ворчливые крабы таскают ракушки
на берег,

Ты сидишь на песке и впускаешь в себя океан,

И молчишь о любви, но тебе даже рыбы не верят.

Мы торопимся жить, мы хватаем руками огонь,

Мы приучены к смерти, но знаем,
что траур не вечен.

Ты откроешь глаза, а кругом, как всегда,
никого —

Только ласковый вечер, и солнце ложится
на плечи.

Так прощаются с детством, сжигая свои корабли,

Так уходят из памяти — тенью по ветхим обоям:

Ты откроешь глаза, ты допьёшь из бокала шабли,

А невскрытый конверт затеряется
в сонном прибое.

ПО ДОРОГЕ СКРИПАЧЕЙ

Надо вечно петь и плакать этим струнам,

звонким струнам,

Вечно должен биться, виться

обезумевший смычок…

Николай Гумилёв

«Волшебная скрипка»

Фиолетовое небо осыпается на ветви

Перекошенных деревьев, сонно тая у земли.

Я иду навстречу ветру, я смотрю в глаза умертвий,

Мне настойчиво играет злая музыка вдали.

В перелесках и оврагах волки сумрачные рыщут.

Одинокие озёра поглощают лунный свет.

Пусть в груди моей кострище,
я не стану чьей-то пищей:

Я во мраке, словно солнцем,
дикой музыкой согрет.

Где-то там искрится скрипка,
неживой покой нарушив.

Где-то там тугие струны
пилит пламенный смычок.

Правда, мало просто слушать —
проникает прямо в душу

Эта музыка, которой сразу хочется ещё.

Звёзды видят суть предметов,
как зрачки кровавой Мэри;

Беззастенчиво-отважно
рубят истины сплеча

Полулюди, полу-звери.
Только я в одном уверен,

Что вовек не пожелал бы
страшной славы скрипача.

НЕ МОЁ

Наливать по стеночке — до краёв;

Отпивать безбоязно, сгоряча.

Всё моё, пропащее — не моё,

Всё твоё: и имя, и два ключа,

Не забывших, как открывал и жил,

На ходу выдумывая сюжет.

Наших вёсен хрупкие миражи

Смотрит небо, грея в руке фужер.

Наливать опасливо, по ножу;

Отпивать, как загодя отпевать.

Не зови, я мысленно ухожу —

Словно сон записывая в тетрадь.

Белый-белый, как ледяная ночь,

Сизый-сизый, как долгожданный дым.

Всё моё — не сдюжить, не уволочь:

Всё моё сквозит из карманных дыр.

Всё твоё — не трогаю. Вышел срок.

Только боль навязчива, как припев.

Смотрит небо в выцветший потолок,

От внезапной памяти захмелев…

НИКТО

Я никто, и звать меня никак.

А и позовёте — не приеду,

Ведь погряз на долгие века

В словно-не-своих черновиках,

Полных словоблудия и бреда:

В бездны дней срываются азы,

Пропадают ижицы и буки,

Остужая творческий позыв.

Будто кто-то тянет за язык,

А потом заламывает руки.

Уж такая блажь — хоть режь ножом

Да куски запихивай в котомку!

Боже, я не лезу на рожон —

Я твоей любовью обожжён,

Вот и рву себя не там, где тонко.

Я никто и некто. Я — не я.

Никому не должен и не верю,

О пустом по-рыбьи вопия.

Чёрное на белом — полынья.

И уже не выползти на берег…

В СТРАНЕ ГЛУХИХ

Ни конца, ни края, ни дня без дна —

От пустых согласных до мелкой дрожи.

Светит вдаль придуманная луна,

И вино в стакане печали множит.

Умирает всякая божья тварь,

Но потом становится чем-то новым.

И зачем-то больно — едва-едва —

От случайно выхваченного слова.

Передай мне нежность своей руки,

Освети улыбкой мой тёмный угол,

Чтобы в этой страшной стране глухих

Нам не надо было кричать друг другу,

Чтобы я забыл про себя на жизнь,

И прогорклый воздух глотал без хлеба.

Но вокруг — унылые миражи.

И вино в стакане. И слово слева.

И безбрежна кажущаяся степь

Невесомых пыльных пятиэтажек.

И уже не вырваться, не успеть.

Да и просто — не докричаться даже…

ЕСТЬ И БЫТЬ

ты будешь быть, а я забуду есть,

и только пить останется со мною.

печаль мою смени немедля днесь

на чёрную пустую паранойю,

пугая пульсом сердце тишины,

шагни из ниоткуда на веранду.

все наши сны давно предрешены —

мне верить в них и надо, и не надо,

как в ангела, живущего взаймы,

как в ёлочные шарики на Пасху.

в огне не нами начатой войны

я сам себе и лодочник, и паства.

а ты уйдёшь, вздыхая о своём,

когда меня уже почти не станет,

замуровав оконный водоём

суровым льдом невысказанных ставен.

ПТИЧКА

Скоро вылетит птичка, а мы нифига не готовы:

Суетим бестолково, в хрусталь не плеснули
спиртного,

Не успели умыться, примерить
«счастливые лица»,

И вообще отдуплиться,
что нам ощутимо за тридцать;

Не успели привыкнуть к себе и уйти от себя же,

Поваляться на пляже,
попробовать все распродажи,

Снять постылые шоры,
смотаться в Большой по-большому

И увидеть, что время покажет
в субботнем ток-шоу;

Не успели одеться по моде, погоде и средствам,

Потусить, зазвездеться,
припомнить весёлое детство,

Улыбнуться капели в апреле,
заправить постели…

Мы так много чего в этой жизни ещё не успели!

Но фотограф уже зарядил, и навёл —
не отставить.

Будет фото на память,
как будто нужна эта память.

Птичка вылетит и (каждый сам за себя
и гурьбою)

Нам придётся мириться с такими самими собою.

ВАС

Вас нельзя убежать — все дороги в тупик.

И шаблонные фразы потрёпанных книг

Не подскажут ответ, но напомнят былые печали.

То ли это рассвет, то ли снова расстрел,

То ли просто готовят любовь на костре.

Я же вижу, что вы не скучали по мне, не скучали.

Вас нельзя не хотеть. Вот и я не хочу:

И дышу невпопад, и пишу по чуть-чуть.

Дни похожи на дни,
как куплеты беспомощной песни.

Отдаваясь весне в суете площадей,

Я три тысячи раз умирал на щите,

И не знаю теперь,
сколько мне полагается пенсий.

Вас нельзя позабыть. Но подобран пароль.

И трамваи уходят ненастной порой

Предавать города за букет
разноцветных ромашек.

Вас нельзя перестать — ни потом, ни сейчас.

Этот мир никогда не случится без вас:

Он стоит на краю, улыбается, плачет и машет.

ЯРОСЛАВСКИЙ

Не принимай на веру, не заходи с туза.

Преданным Агасфером небу смотри в глаза,

Чтоб не учуял боже спрятанный керосин.

Батя вручает ножик, мамка звонит в такси,

Сёстры смеются в спину — значит, давно пора.

Мелко дрожат осины, хмурится детвора,

Дворник швыряет листья. Всё, как всегда, не так.

Сумма характеристик не превращает в танк.

А в бунтаря — подавно. Даже ненавсегда.

Грязные говнодавы, редкая борода.

Ш-coda, дорога — вилы. Радио Ностальжи.

Вышколенный водила тоже не учит жить…

Город вставляет пробки и потрошит кошель,

Порванной книжкой Робски греет своих бомжей.

Мутит усталый разум блеском тупых реклам.

И «не алё» ни разу. Хлам его сети, хлам.

Хава твоя мобила. Запросто не отжать.

Как бы судьба ни била — тащишься, дребезжа,

Словно трамвай на стыках, медленно, ни за кем.

Город не вяжет лыка, спрятавшись в рюкзаке

Рядом с бинтом и СНИЛСом —
как же без них (нельзя).

Кто бы тебе ни снился, не добавляй в друзья.

Кто бы к тебе по-братски…
это сплошная фальшь:

Город любые сказки мелет
в червивый фарш…

Всё, что прибито — свято. Тут уже без обид.

Спляшешь Большому Брату — он тебе пособит

Вымученной плацкартой в долгое нафига.

Ворон беспечно каркнет, зашелестит фольга.

Станет ли слаще гуща, если гадать на дне?

Время плохой натурщик. Вы с ним теперь одне.

Спаяны, словно звенья. Попросту — на цепи.

Тихо скулит прозренье, требуя: «усыпи!».

Громко роняешь ложку. И никаких примет.

Это не понарошку. Это, увы, кисмет,

Как проводник, заправски просит на чай за чай.

Кажется, Ярославский. Здравствуй и… не прощай!

БЕСПРОСВЕТНОЕ МНОГОТУЧЬЕ

Беспросветное многотучье

Дней, разломленных пополам.

Я не знаю, как сделать лучше:

Ни тебе, ни себе, ни нам —

Ничего я не знаю вовсе…

Лишь считаю до десяти,

Убегаю из дома в осень

И брожу по ночам в сети.

Гложет пальцы тактильный голод.

Хоть вообще до утра не спи!

Мой приятель — почти что Воланд

(У него есть и кот, и спирт).

Я к нему захожу без стука,

Преисполненный думких тяжб.

На душе ни тепло, ни сухо.

И улыбка — сплошной муляж.

Изощрённое самоедство

Под сурдинку и майонез.

Все желанья, устав хотеться,

Улетели за тёмный срез

Повсеместного серокрышья,

Бросив мой персональный ад.

Я не знаю, как так, но вышло,

Что никто и не виноват

В этой странной осенней боли,

Утоляющей небосвод.

Мой приятель вполне доволен —

У него есть и спирт, и кот.

У меня — только редкий случай

Улыбаться по пустякам,

Беспросветное многотучье

Да неполные три стиха.

ВЕСЁЛАЯ ФЕРМА

карманные деньги, карманные книги,
карманные боги.

балконные люди, блошиные рынки,
избитые фразы.

так хочется просто быть вне пониманья
теорий и логик.

так хочется просто свихнуться —
всем вместе, надолго и сразу.

но в ярких улыбках одни только блики
кромешной рекламы.

резиновый вечер, пластмассовый ужин,
железные нервы.

так хочется просто немного надежды
и самообмана.

и вновь отвлекает от дум невесёлых
«весёлая ферма».

устало моргают стеклянные звёзды,
ненужные вовсе.

совсем прохудилось фальшивое небо,
прибитое криво.

последние строчки, последние листья,
последняя осень.

так хочется просто тряхнуть стариною
и сдохнуть счастливым.

ИМ

не подтвердить, не опровергнуть,
скупую память вороша

лишь недопитый мутный вермут
способна вынести душа —

его, обретшего свободу

её, остывшей от потерь

им не заменит свежий воздух
улыбок выросших детей

как будто в поисках покоя
и неумения прощать

остались только эти двое —
скупые рыцари плаща

непрекращающейся ночи,
где только в боли новизна,

где позывные многоточий
сгорают в пепельнице сна,

где за стеною ветер стонет

но кто-то счастьем наказал

его шершавые ладони

её закрытые глаза…