Журнальный мир

ТОЧКА ОТСЧЕТА

Да, конечно, я знал, что прав:
не гонялся за тем, что снится,
От добра не искал добра,
в крепких лапах держал синицу,
Насмерть вкручивал все болты,
зов дороги отправил к черту,
Потому что всегда был ты —
для сравнения и отсчета. 

В самой дикой лесной глуши,
как последний осколок чуда,
Билась искра твоей души,
ясно видимая отсюда.
И пока ты шагал во мрак,
потаенные тропки вызнав,
Я работал не просто так,
а как будто бы принял вызов. 

Но теперь ты вернулся.
Что ж, на чужбине и мед несладок.
Я гляжу, ты на диво тощ,
на одежде полно заплаток,
А на смену льняным кудрям —
темный волос, прямой и жесткий.
Сразу видно, тебя и впрямь
часто гладили против шерстки. 

Знаю-знаю, судьба слепа,
в бедном сердце ни сил, ни страсти.
Хорошо тебя потрепал
ненаглядный твой ветер странствий,
Выжал досуха, сдал в утиль,
вынул душу, впечатал в глину.
И тогда ты свернул с пути,
а иначе бы просто сгинул. 

Не смотри на меня с тоской,
это, в общем, неплохо даже:
В нашей маленькой мастерской
наконец-то пошли продажи,
Веселится гончарный круг,
за прилавком мелькают лица,
Словом, пара свободных рук
обязательно пригодится! 

Платим вовремя, а поверх —
кружку светлого в день погожий.
Скоро выветрится, поверь,
все, что въелось тебе под кожу:
Сок полынный, промозглый дождь,
путевое ночное счастье.
Ты вернулся, ну что ж, ну что ж…

Только лучше б не возвращался.

ПЛЕЙСТОЦЕН

Я вписан прочно в пейзаж окрестный
И знаю правила назубок —
Листаю ридер в вагоне тесном,
По понедельникам жду суббот. 

Но если вдруг воротник все туже,
А зубы сжаты до ломоты,
Я закрываю глаза — и тут же
Наш мир становится молодым. 

Вода прозрачная, камень твердый,
Огонь согреет и защитит,
Обрывок шкуры надень на бедра,
С голодным хищником не шути, 

У желтой ягоды горький привкус,
Зеленоватых не рви плодов,
Потреплешь Серого по загривку —
И он оближет тебе ладонь. 

Ты эти правила знаешь четко:
Ходи бесшумно, не верь врагу,
Остерегайся змеи с трещоткой
И зверя с пятнами на боку. 

Сражайся насмерть за то, что ценно:
Подруга, племя, живой очаг.
Эпоха позднего плейстоцена —
Не время грезить о мелочах. 

Здесь не бывает ни злых, ни добрых.
Здесь есть понятие «свой — иной».
И ты шагаешь, подтянут, собран,
Копье подвешено за спиной, 

Четыре шрама на темном теле
И украшение из клыка…
Но между нами на самом деле
Не так уж разница велика. 

Когда от долгого перехода
В коленях щелкает и хрустит,
Когда, отправившись на охоту,
Добычу верную упустил, 

Когда от вони гниющей туши
Готово вывернуться нутро,
Ты закрываешь глаза — и тут же
Встречаешь питерское метро.

ЛЕТНЯЯ БАЛЛАДА

И приходит к отцу Июнь, синеглазый мальчик, 
Как положено, весь искрящийся и упертый, 
Говорит, что на свете есть паруса и мачты, 
Перекрестки, меридианы, аэропорты.  

Можно топать по теплым шпалам до горизонта, 
Можно взять за рога потертый, но крепкий велик. 
Это значит, что ни единого нет резона 
Оставаться с тобой по эту сторону двери.  

И плевать, что подстерегают в потемках ямы, 
Что гремят арсеналом молний чужие выси… 
Если что-то случится, то эта гибель — моя, мол. 
Понимаешь, она от меня одного зависит!  

А потом приходит Июль, двухметровый воин, 
Через щеку шрам, в золотой бороде косички. 
Говорит, что на свете есть подлецы и воры, 
И удары исподтишка, и ночные стычки.  

И поэтому ты, отец, на меня не сетуй, 
Слишком горек теперь мне вкус молока и меда. 
Прямо в эту секунду, пока мы ведем беседу, 
По жилому кварталу кроют из миномета,  

Бронированная махина въезжает в надолб, 
Георгины распускаются на могилах… 
А случится чего со мной, горевать не надо б, 
Только этого я тебе запретить не в силах.  

И последним приходит Август,
сухой, прожженный, 
Преждевременно поседевший,
глотнувший лиха, 
Говорит, что в саду за домом
созрел крыжовник, 
Теплой мякотью наливается облепиха.  

Можно сесть на скамейку и ничего не делать, 
Можно просто прикрыть глаза, улыбаться немо. 
Только братьев уже десятую нет неделю, 
А кому их спасать от гибели, как не мне, мол?  

Не подумай, что я о ком-то из них скучаю. 
Мы, конечно, родные, но дело не в этом вовсе… 
Он хватает куртку, позвякивает ключами 
И уходит, не оглянувшись, из дома в осень.

***

Тимка рисует в альбоме чаек,
Батареи береговые,
Броненосец, который вот-вот отчалит,
И флаг, пробитый навылет, 

Белых акул с огромной пастью
И еще всякое…
У Тимки на левом запястье
Родинка в форме якоря. 

Он мечтает о море, что пахнет йодом
Вперемешку с машинным маслом.
У каждого крейсера до последней йоты
Знает осадку, длину и массу, 

Называет любую веревку шкотом,
Цунами не путает со штормом.
У него на полке Буссенар со Скоттом,
Карточка отца в черной форме — 

Плечистый, смотрит на кого-то,
Не попавшего в кадр…
А в закатных багровеющих водах
Идет Вторая эскадра. 

Так далеко, что даже слишком —
Почта свихнется, пока догонит!
Тимка показывает мальчишкам
Открытку с пагодой и драконом. 

Вбегает вечером, весь вихрастый,
Проголодавшись за день.
Нянька ворчит на него — хоть раз ты
Можешь прийти без ссадин? 

А рядом, как будто пробита осколком,
Такая белая, что невыносимо,
Застыла мама, телеграмму скомкав:
Цусима…

АВГУСТОВСКОЕ

Это лето было прекрасным, уверен первый.
Мы ходили в походы — палатки,
костры, консервы,
Солнце снова нас прожарило до нутра.
Мы писали стихи, мы соседям трепали нервы,
Обрывая струны в четыре часа утра, 

Нам стучали по батарее взамен оваций.
Мы готовы были куда угодно сорваться:
— А давай на денек в Карелию? — А давай!
Забирались в места, куда не стоит соваться,
Пропускали стаканы, работу, свой трамвай, 

Поднимались на крыши — неважно,
кто был зачинщик.
Там огромные звезды, там воздух светлее, чище,
Если встать на цыпочки, можно достать луну.
Это лучшее время для тех, кто чего-то ищет,
Убеждает первый, подтягивая струну. 

Это лето было мучительным для второго:
За окном полуночный хор гопоты дворовой,
Сигареты, жестянки пива, пошел ты на…
А наутро в небе взрывается шар багровый
И вытягивает из мелкого полусна. 

Не укрыться от голубей, зазывал, туристов,
На любом перекрестке пробка часов на триста,
От окрестных болот поднимается черный чад.
Самолеты взлетают, суда покидают пристань,
Лишь бы только в этом городе не торчать. 

Никакой надежды — ртутный столбик все выше.
И не в том беда, что ты до кровинки выжат,
Просто летом не расслышать ни слов, ни нот,
Потому что музе в этом аду не выжить,
Говорит второй, отшвыривая блокнот. 

Я иду по улице шумной, горячей, пестрой,
А со мною рядом братья мои и сестры —
Злые, добрые, в рот ни капли, навеселе.
На исходе августа вдруг понимаешь остро,
Что никто из нас не останется на земле. 

Эти песни, стихи, проклятия, драки, споры
Слишком скоро закончатся,
слышите, слишком скоро!
Так какая, к черту, разница, кто там прав?
Войско осени входит в уставший от лета город,
Занимает вокзалы, почту и телеграф.

ВЕСНА НАИСКОСОК

Ты живешь в каких-нибудь там Минводах,
в каких-нибудь там Черкассах. 
Половина города — на заводах,
в чиновниках и на кассах. 
Разговоры только на тему наций,
футбола да криминала. 
Ты закончил школу, тебе семнадцать,
и это уже немало. 

Не теряя времени на притирку,
тем более на огранку, 
Получай прописку, проходку, бирку,
в шеренгу вставай по рангу. 
На обед картошку вари в мундире,
к одиннадцати — в кровати. 
А не хочешь, топай на все четыре,
никто за рукав не схватит.  

Выходя из дома, идешь налево,
а может быть, и направо. 
Пацаны кивают тебе —
налей вон шибающей в нос отравы, 
Закуси-занюхай, давай по новой,
а дальше — унылый прочерк. 
Ты встаешь наутро, тебе хреново,
обычное дело, впрочем.  

По щекам похлопай, смени футболку,
побрейся и вымой шею, 
И опять туда же, на ту же полку,
в родную свою траншею. 
А вокруг ландшафт типовой застройки
изломан, но не нарушен. 
Под ребром колотится — клетку вскройте
и выпустите наружу!  

Этот город режет тебя на дольки
и варит в дешевом супе. 
Мой рассказ опять получился долгим,
поэтому сразу к сути: 
За окном рассвет полыхает алым,
тебе глубоко за двадцать; 
Если ждешь какого-нибудь сигнала,
то можешь и не дождаться.  

Выходя из дома, стоишь минуту,
вдыхая весну поглубже. 
Ничего тебе говорить не буду,
ты знаешь все сам не хуже. 
Распахнув ветровку, посеяв кепку,
шагаешь себе куда-то 
наискосок

КРЫЛАТЫЕ

«Признайся, что нет никаких грифонов, 
Хотя бы с собою-то будь честна…» 
Звонок надоевшего телефона 
Тебя вырывает из полусна.  

И сразу привычная лихорадка 
Ключей, светофоров, коллег, подруг. 
Ты хочешь, как лучше, такой характер, 
Но все расползается из-под рук.  

Слетают заказы, горят дедлайны, 
Лагает по-страшному «Фотошоп». 
А ты улыбаешься миру втайне, 
Поскольку он выдуман хорошо.  

Для тех, кто стоит на земле, как камень, 
Корнями врастает до самых недр, 
Крылатые кошки — удел кунсткамер, 
А впрочем и там их, конечно, нет.  

Но ту, что с рожденья живет на свете, 
Как будто заброшена в мир иной, 
На лестничной клетке однажды встретит 
Создание с крыльями за спиной.  

По знойным проспектам (рехнулся Цельсий!) 
К тому, что откроется впереди, 
Шагай, городская моя принцесса, 
А если по-честному, то — лети!

БИЛЕТ ДО ЛХАСЫ

Ты думал, мой друг,
что скоро придет пора и тебе 
Свой город сменить на горы,
желательно — на Тибет, 
В окошке авиакассы
(напрасно кассир хамит!) 
Билет попросить до Лхасы
с тремя пересадками. 

А дальше рюкзак за плечи —
и в долгий неспешный трип 
По миру, который лечит изломанное внутри, 
И чтоб непременно яки
по чахлым брели кустам… 
Послушай меня, приятель,
не рано ли ты устал?  

Плевать, что невыносимо ярмо
ежедневных битв — 
Я знаю, какая сила под кожей твоей кипит, 
Какие творятся чары, слетают замки с ворот, 
Когда ты берешь гитару, как женщину,
в оборот.  

Пока не придут на смену моложе и горячей, 
Шагай-ка себе на сцену —
в скрещение всех лучей, 
Невыбрит, охрип, простужен,
измучен огнями рамп. 
Тебе говорят: ты нужен, а стало быть —
не пора!  

В огромном концертном зале
грохочет твой лучший хит… 
По парку, прикрыв глаза, я иду,
бормоча стихи, 
Беря из воздуха фразы,
рифмуя любую жесть. 
А в куртке — билет до Лхасы,
просроченный лет на шесть.

АТЛАНТИДА

Заметно это не сразу:
шагаешь в шумной толпе 
И вдруг различаешь фразу,
что брошена не тебе, 
Но в ней гудящим набатом,
на миг тебя оглушив, 
Звучат имена, когда-то затверженные,
как шифр. 

Оглядываешься быстро
и смотришь через плечо 
На вечный табор туристов,
болтающих ни о чем. 
Все тот же проспект,
привыкший к восторженной суете, 
Все те же каналы, крыши…
А впрочем, уже не те.  

Немного размытый контур,
едва уловимый сбой — 
И вместо маршрутки конку
ты видишь перед собой. 
Закатным солнцем подсвечен,
под лай бродячих собак 
Выруливает навстречу какой-нибудь
«Руссо-Балт».  

Среди случайных прохожих
ты встретишь наверняка 
Купца, мудреца, вельможу,
эсера-подрывника, 
Поклонницу Лиды Чарской,
процентщицу, фам фаталь, 
Расслабленное начальство,
юнца «принеси-подай».  

На улице знаменитой
последний мирный рассвет 
Встречают блудница, мытарь,
а вместе с ними поэт — 
Все те, кто мелькают в титрах
серебряного кино, 
Бессмертная Атлантида,
отправленная на дно… 

За глянцем парадных линий,
проспектов и площадей, 
За бархатом паутины в окраинной нищете, 
За морем витрин горящих,
за надписями «В. Цой» 
Твой город упорно прячет
подлинное лицо.