Журнальный мир

БОГОВО — БОГУ

Если неясным светом давно ведом,

Здесь, на поющих дюнах, построй свой дом.

Влагу полюбишь, станет привычной хмарь.

Утром проснёшься: вместо камней — янтарь,

Слышно, как зреет сосен смолистый сок

И, напитавшись солнцем, течёт в песок.

Море с тобой повсюду — и здесь, и там,

Льётся навстречу, бегает по пятам.

Если идёшь куда-то — бери с собой,

Если забудешь — тут же поднимет вой.

В небе клокочет пенное молоко,

Выпить нельзя, зато утонуть легко.

Только заметишь — тянет куда-то ввысь,

Ты не держись за землю, за свет держись.

Глянешь, а в небе снова зияет брешь,

Богово — Богу, этим себя и тешь.

Если боишься — в прежнюю тьму беги.

Море повоет и уплывёт к другим.

Бог у себя за облаком прячет тех,

Кто осознал, что жизнь — это смертный грех.

ПИСЬМО БРАТУ

Привет, Артём. У нас всё хорошо.

Вчера похолодало, снег пошёл,

с утра телёнка в сени запустили.

Отец не пьёт, из дома ни ногой,

всё ждёт тебя. Да, ты ж у нас какой,

родней семьи — то джунгли, то пустыни.

Ты снился мне: обрыв, тропинка вниз,

бежишь по ней, кричу тебе: «вернись!»

и падаю в траву, теряя силы.

Вдруг лес зашевелился, стал живым,

а ты ему командуешь: «бежим!» —

и вздрогнули берёзы и осины,

послушно побежали за тобой,

попарно, в одиночку и гурьбой,

но замерли внезапно у границы —

в их кронах загорелся стыд и страх,

и плакали в беспомощных руках

привыкшие к родному месту птицы.

Потом я вынимала из золы

обугленные мёртвые стволы

и красила зелёным, чтоб не броско.

Приснится же такое, ну дела!

…твоя Полина снова запила,

вчера весь день стояла у киоска.

Я снова без копейки — третий год.

Весной поеду в город, на завод,

сбегу из-под родительской опеки.

Ещё про сон… я стала хоронить

стволы… чудно, конечно… но они

давали тут же новые побеги.

НА ПОВОДКЕ

Меня выгуливает время

на поводке.

Я вижу вечный ток мгновений

в его зрачке.

…Сдаю заученный экзамен,

читаю вслух —

плывёт гомеровский гекзаметр

и майский пух.

Мелькают книжные страницы

и времена.

Во мне рифмует кто-то лица

и имена.

Когда уже любить не надо

и май затих,

я полюбила «Илиаду»

и белый стих,

чужую бруклинскую осень

и корабли.

Но имя древнее — Иосиф,

во мне болит.

Вопросы с привкусом упрёка

горчат опять.

Поэту жить в стране далёкой —

себя терять.

Отмеренную половину

он выжил, смог,

и перерезал пуповину

и поводок.

ПРЕДВКУШЕНИЕ ЛЕТА

Исхожен май и вдоль, и поперёк,

лилейник сорван, пойман мотылёк,

ещё одно мгновение до лета.

Бушует жизнь в некошеной траве —

ворчит оса, хлопочет муравей

и бабочка выводит пируэты.

Медвяный воздух сладостен и густ,

его невольно пробуешь на вкус —

он щедро нажасминен, напионен.

Когда в саду ликует соловей,

внимая, начинаешь соловеть

и можешь всё на свете проворонить.

Шальные суетливые жуки

даются в руку, падают с руки,

теряются от солнечных вибраций.

У мая много взбалмошных причуд,

когда ты с ним помаешься чуть-чуть,

скорей начнёшь в июнь перебираться.

Всё жарче дни, и в отпуск невтерпёж.

дождей, грибов — опять чего-то ждёшь,

ты пленником становишься отныне.

И эти ожидания вкусней

и ярче мимолётных летних дней,

чей след мелькнёт и к осени остынет.

МОНОЛОГ ТРАВЫ

на фильм А. Тарковского «Зеркало»

Застенчива, светла, благословенна —

Являешься откуда-то извне.

Твои стопы соскучились по мне.

Я вижу, как взлетает шмель степенно,

Как змейка ускользает из-под ног,

А ты несёшь ромашковый венок

Торжественно, как царскую корону.

Я кланяюсь. Твою лодыжку тронув,

Стелюсь под ноги и опять встаю

Живой стеной, назло небытию.

Зови меня травой, но не отравой,

Ступай, беги, не бойся придавить —

Мой сок для ног твоих не ядовит,

Я мурава. Но если мыслить здраво —

Меня когда-то здесь посеял Бог,

Чтоб я была свидетелем эпох —

Зимы и лета, суток и мгновений,

Влюблённости, замужества, старенья,

Беспечной босоногой суеты,

Нечаянной разлуки и беды.

Я помню дом, печалью утомлённый,

Вороний крик и бабий вой: война…

Четыре года ты была больна

Тревожным ожиданьем почтальона.

А я была ненужной. И со зла

Густела, созревала и росла,

Мужала. А когда меня косили,

То будто придавали новой силы.

Мы выжили. И давняя беда

Связала наши корни навсегда.

КОРНИ

Корни мои родные — косточки, позвонки —

воздух над вами стынет, травы плетут венки,

траурно ветер воет, лижет прохладу плит.

Наземь роняя хвою, рыжий сосняк гудит.

Насмерть укоренился сытый чертополох —

кормит его живица, делится влагой мох.

Словно из плоти сделан —
он ни цветок, ни зверь,

мы корневой системой связаны с ним теперь.

Голубь — крылатый постник — землю,
как хлеб, клюёт.

Всё тяжелей на кости давит гранитный гнёт.

Корни мои земные, светлые имена,

мёртвые, но живые, скоро врастут в меня…

***

Незрелый март, как взрослый, пунктуален,

но как дитя — капризен и несмел.

Всё глубже дышат скважины проталин,

тяжёлый снег под солнцем разомлел.

Мыть окна в марте холодно и рано,

но хочется закрасить и забыть

расщелины в потрескавшихся рамах

и собственные линии судьбы.

Сюжет весны непрост, но постоянен:

я предана пожизненно земле,

как косточка, и корень, и крестьянин,

вода болтлива, камень не истлел,

струится в небе жилка золотая,

играет слово нежное во рту,

но я его, не высказав, глотаю,

в себе укореняя немоту.

Мятежный март сродни моей природе.

Я слышу всё отчётливей весной,

как тает снег и как в бутылках бродит

не выпитое за зиму вино.

Откуда знать мне, что это за время,

где выход, где начало — не пойму.

И каждый день — мелькнувшее мгновенье,

живое, но спешащее во тьму.

НАЧАЛО

Не стой в дверях, иди за стол, солдат.

Сейчас не нужно помнить старых дат,

Чтоб выпить. Жизнь берёт своё начало —

Сегодня обнулят календари.

Рассвет в тревожном мареве горит,

Но небо тишину пообещало.

Давай же пей, солдат. А после пой

Про шёлковый платочек голубой,

Засевший крепко в памяти усталой.

Про синие карельские леса,

Про маму — с белой прядью у лица,

Про девушку — с далёкого Урала.

Ликует май — твой новый мирный май,

Давай, солдат, вторую наливай…

Цветут сады, смотри, сирень какая!

А солнце, закалённое в бою,

Кладет ладонь на голову твою,

Из памяти плохое выжигая.

ЗА ДВОИХ

Солю грибы, варю варенье —

Опять нашлось немало дел,

И я с обещанным смиреньем

Стараюсь жить, как ты хотел.

Наш мир с нехитрыми вещами

Мне помогает. Неспроста

Полы и стены освящает

Разлёт оконного креста.

За ним — косматый ежевичник

И сад, где радостно скучать.

Сердца спешащих электричек

По расписанию стучат.

…Я привыкаю, всё в порядке —

Ты видишь, ты же знаешь сам —

Добреют овощи на грядках,

Ромашки смотрят в небеса,

Пылает мальва у сарая,

К забору жмётся девясил…

И я счастливой быть стараюсь

За нас двоих, как ты просил.

МНЕ НУЖНО ЗНАТЬ — ТЫ ЕСТЬ…

Мне нужно знать — ты есть. И этим жить.

Ещё воспоминания свежи,

и я иду на их упрямый зов

по тёмной безысходности дворов,

встречая в беспокойной темноте

случайных,

и не нужных,

и не тех —

они проходят молча сквозь меня.

…Ты ничего с тех пор не поменял:

в квартире шторы, мебель и жена,

окно, где я была отражена.

Меня забыли рамы и стекло,

ворчливый дождь, кочующий циклон,

скамейка, две берёзы, фонари,

разболтанная ручка на двери.

И только ты один настороже.

Горит окно на первом этаже —

твоё. И я опять к нему иду

доказывать свою неправоту.

…А вдруг ты выйдешь выгулять жену,

И я, нарушив вашу тишину,

шагну… и оступлюсь на мостовой,

которая забыла нас с тобой.

Не выходи!

Мне нужно пять минут —

узнать: ты есть, смириться и взглянуть

на тёплый глянец рыжего окна,

в котором снова я отражена.

МЫ ТЕНИ

Мы тени, мы трепещем на ветру,

цепляясь за тепло случайных встречных,

за всё, что нас устойчивей и крепче —

за новый день,

за мир,

за май,

за труд,

за вздорность слов,

за чей-то нервный всхлип,

за лай дворняг в соседней подворотне,

за бурю, набежавшую сегодня,

за тучи над семьёй лохматых лип,

за марь над беспризорностью травы,

за ломаную линию заката,

за всё, что было дорого когда-то,

когда ещё мы не были мертвы.

Мы таем, исчезая всё быстрей,

закат у наших ног ступени чертит.

И в рубрике вечерних новостей

не будет ни строки о нашей смерти.