Журнальный мир

БАЮШКИ-БАЮ

В декабре и время на краю —

ноют старики, болеют дети.

Это бог забрасывает сети

белые, сплетённые в раю.

Ночь за ночью, словно год не сплю,

всё ношу капризного младенца.

Мне б спиной о стену опереться,

затянуть унылое «лю-лю».

Но плетусь по мягкому ковру,

не барашек, вензельки считаю.

Думаю, что я почти святая,

не живу, а значит, не умру.

Не спасают «баюшки-баю»,

и кружит душа чаинкой в чае.

Это я судьбу всю ночь качаю,

а не дочку бледную свою.

ТРИ КОМНАТЫ

Значит, первая комната — бабкина спальня,

я всегда ночевала в ней.

То ли дух, то ли запах там жил крахмальный,

он как-будто душил детей.

А вторая — огромная тёмная зала,

мне хотелось пробить её лбом.

Но я просто бежала, бежала, бежала…

и часы мне вдогонку - бом-бом!

Только в дедовой кухоньке — вечное лето

растянулось и вширь, и в длину.

Он с картошки снимал кожуру тонкой лентой,

говорил, научился в плену.

ДВЕ СЕСТРЫ

Моя свобода жила полгода,

ещё полгода была цела.

Она меня дождалась у входа

и развернула, и увела

от пьяной мамы, горы посуды,

чужого дяденьки у стола.

Она бродила со мной повсюду,

не сторожила, не берегла.

Курили с нею мы папиросы,

войдя в расхристанный ресторан,

и там, под пыльной китайской розой,

меня настигла её сестра —

любовь. Свидания, кинозалы,

день свадьбы солнечно-золотой.

Весна лучами меня лизала,

терзала утренней тошнотой.

Моя свобода жила так мало,

всего один белокрылый год,

и молоком из груди стекала

в беззубый жадный сыновий рот.

ПТИЦЫ НА КРЫШЕ

Бабка Саня в высотке у тётки теперь доживает,

а меня до окраинных улиц дорога ведёт —

где дома с дымоходами, вишни, калитки, сараи

и заброшенный, сором поросший
ремонтный завод.

Бабкин двор не пустует,
хозяйство ведут квартиранты,

но все грядки не так,
и забор непривычно белёс,

а в открытом окне
чуть колышется тюль сероватый,

и глядит на меня,
как хозяин, породистый пёс.

А у бабки моей не бывало собак, только кошки,

стайки юрких цыплят и дурная коза Сулико.

Помню, мама подбросила бабке меня
«на немножко» —

детям нужно играть, кушать яйца
и пить молоко.

Саня долго учила меня ничего не бояться

и протягивать ловко в иглу наслюнённую нить.

Не ругала за шалости, двойки, фингалы
и кляксы,

но стегала лозиной, узнав, что умею курить.

Присмотрела давно себе бабка
на кладбище место

возле блудного мужа
и мамы несчастной моей —

пили горькую порознь,
а умерли чуть ли не вместе.

Саня их навещала, бубнила:
«Скорей бы, скорей».

А теперь бабка ходит согнувшись
и будто на лыжах,

и подолгу сидит у окна, самоваром звеня,

улыбается синему небу и птицам на крыше,

и не помнит ни мужа, ни дочек, ни даже меня.

ИВАННА

— Просыпайся, доченька, Иванна, —

прошептала мама у виска.

— Неохота. Почему так рано?

— Повезём утяток, мёд, сметану —

через лес дорога не близка.

Ты спросонья, видно, позабыла,

воскресенье — ярмарка в селе.

Да вставай скорей, моя бузила,

глянь в окно — отец запряг кобылу

и наставил уйму кошелей.

Поплелась савраска за рассветом,

на продажу повезла добро.

Полдороги мать даёт советы,

что да как, ведь свадьба — прошлым летом

старшенькую высватал Петро.

А Иванка — младшая сестрица.

праздновали пять в сороковом.

— Ну а в этом надо попоститься

и, как только уберём пшеницу,

выстроим шатёр мастеровой.

— Разукрасим лентами цветными, —

не могла уняться мелкотня, —

и пообещайте, мама, вы мне,

что сижу я рядом с молодыми,

и никто не выгонит меня.

За таким серьёзным разговором

незаметно вспыхнула заря,

незаметно стриж порхнул, а ворон

закружился над сосновым бором

со стволами цвета янтаря.

— Что за шум неслыханный, нежданный

испугал детей мне да утят? —

рассердилась, растерялась мама.

— Мне не страшно! — крикнула Иванна, —

это самолётики летят.

БАБИЙ ЯР

Узнала, что багаж утерян мой,

не плачу из последних сил.

Старик в ермолке неуверенно,

но громко у меня спросил:

— Вам в город, девушка, до Киева?

— Да-да, на Дарницкий бульвар.

Когда уселась я в такси его,

сказал, что едет в Бабий Яр.

— Там кто у вас?

— Сестра, родители

и старший брат Ефим с женой.

И Мойша — домоуправитель наш,

и дядя Соломон — портной.

Цыганка Ляля с внуком Бодей там,

Абрам — знакомый ювелир,

и коммунист, из первых в городе,

товарищ Осип Креденсир.

Там ребе Якоб — родич бабушкин

с пятью своими дочерьми,

беременная Фира с фабрики,

Мария с малыми детьми,

соседка Фаечка Васильева,

мой школьный друг Палий Семён…

Он от Борисполя до Киева

читал молитву из имён.

МОНГОЛКА

Мы говорили слишком громко.

Вдруг посветлело, и тогда

приотворилась неба кромка —

там звёзд несчётная орда,

там круглолицая монголка-

луна полощет жёлтый шёлк.

И не хватало только волка,

чтоб он завыл, а ты — умолк.

***

Заварила кофе в кружке

и увидела в окне:

осень рыжая, в веснушках

уступила день весне.

Вот знакомая синица

с подоконника клюёт,

пахнут булочки корицей,

режет небо самолёт,

облака за ним поплыли,

разбавляя белым синь.

Кажется, у всех есть крылья,

но не всем хватает сил

подниматься и носиться

выше клина журавлей…

Мне потом так сладко спится

В тихой комнате моей.