Стихотворения

Стихотворения

ФРИСБИ

 

Листья в чёрных мешках вдоль аллей,
эти чучелки смерти сезонной,
эти увальни в комбинезонах
бренда «помни о ней»,
Листья в чёрных мешках,
то есть сами мешки, а не листья,
а не листья, которые в них,
каждый словно жених,
а невеста
не пришла на пикник.
Улетела, шурша унеслась
целлофановым платьем,
раз два три, это свадебный вальс,
облака и объятья.
Не лови, это просто пакет —
из Ашана, из Дикси,
вот опять ты кидаешься вслед
ускользающей мысли,
Словно рассел-терьер за тарелочкой фрисби.
Это было уже столько раз,
это классика жанра,
между небом и парком анфас,
между холодно/жарко —
танцевало, взмывало, рвалось,
парусило ничейно.
Расскажи мне про осени ось —
про пакето-верченье.
про мешки на обочине дней
специального назначенья.

 

 

***

Собака лает, ветер носит —
Собаку с будкой, листья, осень,
Клочки растрепанного дыма,
Они моя картина мира.
Летит моя картина мимо,
Меняясь неостановимо.

 

Собака лаять перестала,
И тут же ветренее стало.
Всё в мире связано незримо —
То облако с повадкой мима
И то, с котомкой пилигрима
На кучевых руинах Рима,
И прима с кисточкой для грима.
Всё зыбко, мнимо.

 

Пёс оторвался — прямо с цепью
По небу мчит, цепляя репья,
И хвост его трубой из дыма
Летит за ним неотделимо.
Всё в этом ветре повторимо,
Что не влекомо, то гонимо,
Растворено — и вновь творимо.
Скажи мне что-нибудь, помимо.

 

 

***

Вечерние скопленья окон
О чём-то взгляду говорят,
Их блюзовым тягучим соком
Привычно лакомится взгляд, —
Бездумно, вряд ли замечая,
Что сам становится теплей.
Узнать бы, что его смягчает
В случайной формуле огней?
Что в этом, собственно, такого —
Там погасили, тут зажгли,
Зажгли и погасили снова…
Так единицы и нули
Стекают вниз по монитору,
Шифруя тайну бытия.
Тебя притягивает город,
Как муравейник — муравья,
Как ноздреватый сыр уюта —
Озябшую полёвку-мышь.
«Смотри — луна! Скорей: салюты!»
И ты — бежишь.

 

 

С ИЗНАНКИ

 

Тёплый хтонический ветер,
лакомый запах Москвы.
Помню, как ехал и бредил,
гнил с головы.

 

Видел названия станций,
воющей тьмы провода.
Заповедь «Не прислоняться»
к ней никогда.

 

Надо — к чему-то — стремиться.
Ехал и чуял нутром,
как распускается в лицах
Роза метро, —

 

Словно растет прореха.
С севера на восток
Ехал себе и ехал,
Летел себе, лепесток.

 

Вся в кабелях и рунах,
Мимо мелькала жизнь
Что мне в ее лакунах?
Всё только лязг и визг

 

Мерная качка, схемы,
Лица напротив схем.
Мне бы твои проблемы.
Жизнь пролетает, мэм!

 

Нет в ней тебя — и ладно!
Может быть, ты — вон та.
Чувствовал: нет, прохладно.
Парок у рта.

 

Видел судьбу с изнанки,
стыки ее и швы,
пшики ее и знаки, —
шипы Москвы.

 

 

***

Изъеденный коррозией стрижей
Песчаный взгорок, на руины торта
Похожий,

бывала здесь уже
В тревожных снах, обрывочных и стёртых
Из педантичной памяти дневной,
Но память ночи знает это место.
Стрижи кромсают небо надо мной,
И пряди неба падают отвесно
Вокруг меня,

и тут же расползтись
Торопятся, как ящерки и змеи.
Я снова понимаю — не спастись!
Но от чего — додумывать не смею.
Не смею ни на выдох, ни на взгляд
Приблизиться к тому, что неизбежно.
Всё ниже птицы — так и норовят
Поверхности коснуться обережно.
(Так пальцами проводят по щеке.)
Всё ниже голова моя клонится:
Всё дело в этом небе и реке,
И в том, что птицы, между ними птицы…
Живая взбаламученная зга,
Мельканье крыльев, щебета стаккато. —
Дракон сощурил желтые глаза
На отдаленной отмели заката.
Там, в тишине, за горизонтом сна
Лежит его оплавленная морда.
И явь — неотвратима и больна
Отчаяньем душевного комфорта.

 

 

ОТЧЕГО ТАК?..

 

Выхожу одна я на пробежку
Позднюю, в двенадцатом часу.
Осень, неохватна и кромешна,
Кажет миру буйную красу.
Распирает хлипкие ограды
Вширь и вкось — «Горшочек, не вари!»
Или нет, не прекращай, не надо!
Пусть мелькают дылды-фонари,
Словно группа слаженной поддержки —
Взмах помпоном света… снова тьма.
И рябин промокшие мережки,
И берёзок волглая сурьма.
Тянет клён аляпистую лапу —
мол, отбей! Дрожит осинок рой.
Гривы яблонь взбалмошно кудлаты,
Гривы ив: ночное, водопой.
Словно зверь в загончике из «лего»,
Спит стихия в пышной тесноте.
Ночь длинна. Аллея внемлет бегу
И вон той, мерцающей, звезде.
Ночь темна, звезда горит недужно,
Лермонтов со школы нелюбим…
Отчего так людям это нужно —
Выходить куда-нибудь одним?

 

 

***

Рыба, кто ты по гороскопу —
Красноперка, треска, налим?
Подь сюды, притулись-ка сбоку.
Вот и поговорим.

 

Расскажи мне, рыба, куда бы ты бы
Улетела, насквозь пройдя
Многоярусных туч магрибы,
Подвесные сады дождя,

 

Акведуки стрекозьих радуг,
Магеллановы миражи.
Синагрида моя, дорада,
Не молчи уже, расскажи!

 

Отчего такая ты неулыба, —
Веско выпячена губа,
Плавничок ирокезным дыбом
Над упрямым наплывом лба.

 

Мы могли бы понять друг друга,
Не поверишь, но я — уже.
Я ведь тоже рыба, зовусь калуга.
Поймана в Селемдже.

 

Всё, сдаётся мне, было просто,
И забылось бы, только вот
Между жабер калёный воздух
До сих пор нестерпимо жжёт,

 

Словно жадный глоток сивухи,
Той, что глыкали рыбаки.
Это правда, что люди глухи —
Мне открылось у той реки.

 

Уж я билась, уж я кричала,
Да услышана не была.
Только на́ небе ярче стала
Желтобрюхая камбала.

 

К ней, родимой, сквозь ночи глыбу,
Плавниками ловя волну,
Я ушла — так уходят рыбы
В сладкозвучную глубину.

 

 

***

Помнишь, как были стрижами,
Рыли пещеры в песке,
Рядом бездумно лежали,
Слушали плёс вдалеке.

 

Словно куда-то летели,
Или куда-то текли,
Как в перевёрнутом теле-
Скопе, на донце Земли.

 

В вогнутой линзе июля,
В выпуклом знобком теньке,
Даже не то чтоб уснули,
Просто ушли налегке.

 

Цвиркнув, стремительно взмыли
В пёстрое небо стрижей.
Помнишь, душа моя, или
Не вспоминаешь уже?

 

 

ОСКОЛОК ФРЕСКИ

 

Здесь нынче итальянский ресторанчик,
А раньше заведенье было — Dolls.
Сюда мы приходили с бывшим мужем,
Когда вставал и волновал вопрос:

 

Не освежить ли наши отношенья?
Нам было далеко до тридцати.
От двадцати мы также отдалились,
И жажда изводила нас в пути.

 

Мой муж смотрел с поддельным интересом
В меню: «А дайте Б-52».
И ухмылялись девушки-топлессы,
Прекрасные, ночные, как Москва,

 

Со всех сторон, со всех шестов-пилонов,
И продолжали томно танцевать.
А я просила соли и лимонов.
Ах да, ещё текилы — запивать.

 

Я лихо опрокидывала стопки,
Пока
она давала интервью,
Устроившись у мужа на коленях.
Про дочку, про учебу, про семью…

 

За эту информацию просила
Всего-то ничего — бокал шабли.
И два соска надменно и спесиво
Смотрели мне в глаза, но не смогли

 

Пересмотреть глаза мои ни разу.
Потом домой мы ехали в такси.
Светало. На Москве тускнели стразы.
Обрушивались целые куски

 

Кварталов, осыпались улиц фрески.
А мне хотелось только спать и в душ.
(Но прежде — спать!) «У первого подъезда
Останови» — ронял бомбиле муж.

 

 

КАРРАРСКИЙ МРАМОР

 

«Прости меня, и я тебя прощу».

И. Рыпка

 

«Прости меня — и я тебя прощу!»
Влетает время камешком в пращу,
Раскручивая вспять плечо Давида.
Он отступает, камень свой кладёт,
Легко, пластично движется вперёд
Спиной, пока не скроется из вида.

 

Прекрасен ликом, статен и высок,
Нагим он входит в мрамора кусок,
Стремительно «всем лишним» обрастая.
Не юноша уже, а монолит
Каррарский перед Мастером стоит.
Что делать с ним? Задача непростая.

 

Что делать с ним? Задача в самый раз
Для гения, что, разощурив глаз,
В тень пятится, взыскательно-раздумчив.
Рассветная Флоренция в огне,
И, нежась, прижимается к спине
Своей подруги молодой натурщик.

 

Нет будущего… Это всё равно.
Теперь есть настоящее одно —
Парить в твоих объятиях, как в лодке,
В сплошном потоке солнца-сквозняка…
И нам ещё неведомо пока
Проклятие обратной перемотки.