Стихотворения

Стихотворения

Предисловие Леонида Медведко

Муза нежного возраста

Известно, что многие из писателей-прозаиков начинали с поэзии. Даже Максим Горький, советский классик, вошел в литературу своими Песнями о Буревестнике и Соколе, прежде чем перейти к рассказам и романам.

Мало кто знает, что известный писатель, прозаик Александр Рекемчук начинал тоже с поэзии. И я, как его друг и однокашник, наверное, последний свидетель и хранитель поэтического наследия Рекемчука. О поэтической склонности автора читатель может догадаться по многим страницам романа «Нежный возраст», в котором Саша вывел меня в качестве одного из персонажей под именем Ленька Медведь. Когда книга вышла, Рекемчук подарил мне ее с таким автографом: «Дорогому моему другу Леониду Медведко, свидетельствую, что появление на свет этой книги о нашей незабвенной юности я в значительной мере обязан настойчивости и медвежьей хватке Топтыгина. Спасибо! Саша. 21.07.1979г.» В этом романе рассказывается и об австрийском коммунисте Гансе Мюллере, настоящая фамилия которого была Недерле. Так звали отчима Саши, фамилию которого он принял, ведь родной отец Саши был репрессирован, обвинен в шпионаже и в 1937 году расстрелян. В годы войны мы с Сашей вместе учились в 4-ой московской артспецшколе, и я знал его как Александра Недерле. Он очень увлекался поэзией, знал много стихов наизусть. От него я впервые услышал стихи Гумилёва и Мандельштама. Долгими часами, когда мы, мальчишки-курсанты, стояли в карауле, мы читали друг другу стихи. Тогда же он начал и сам писать, а я был первым слушателем его поэтических штудий. Знаю, что Сашей было написано несколько десятков стихотворений, которые он, по неизвестным мне причинам, никогда не публиковал.

В Литературном институте, куда он поступил после окончания спецшколы, Рекемчук учился в семинаре мэтра советской поэзии Павла Антокольского вместе с такими известными поэтами-фронтовиками, как Григорий Поженян, Владимир Винокуров, Наум Коржавин и другие. После творческой командировки в Коми АССР Александр переключился, или как он писал, «перекочевал» на прозу под фамилией своего настоящего отца Евсея Рекемчука. По первым его повестям «Летние каникулы», «Мальчики» и «Нежный возраст» поставили фильмы, в которых он выступал как сценарист.

Не дожив немного до своего 90-летия, Александр Рекемчук ушел из жизни в июле 2017 года. Смерть Рекемчука совпала с временем летних отпусков и поэтому осталась как-то незамеченной ни в печати, ни в других СМИ. Да и сам я узнал об этом с опозданием от друзей. Все это и подвигло меня вспомнить стихи друга, которые все эти годы я хранил в своей памяти и душе. Мне уже 90 лет. Вполне осознавая свою ответственность перед памятью ушедшего друга, я воспроизвожу его юношеские стихи не только по памяти, но и по имевшимся у меня записям, чтобы они не канули в небытие. Ведь сколько стихов поэтов военного поколения так и исчезли и никогда не дошли до читателя. Стихи Рекемчука 40-х годов, по-моему, очень интересны и открывают еще одну грань его таланта. Они и сегодня звучат очень современно и созвучны нашему времени. Они возвращают меня в невозвратимую пору «нежного возраста» нашей курсантской юности. Эту подборку открывает стихотворение «Перепетое», которое он посвятил мне после нашего возвращения в Москву из Бийска, где наша артшкола находилась в эвакуации. Если бы удалось опубликовать книгу стихов Александра Рекемчука, мне кажется, что лучше всего ей подошло бы название «Муза солдатская».

Леонид Медведко, писатель, востоковед,
доктор исторических наук.

 

Ненастье

Дождь вперемежку со снегом
Хмурый октябрьский ветер.
Все на свете нагое,
Мокрое все на свете
И устрицы туч уползают
По горизонту мглистому,
В такую погоду хозяин
Собаку не выгонит из дому.
Такая погода студит
Оставленными кострами.
В такую погоду все люди
Мне кажутся редакторами

 

Перепетое

Лёне Медведко

В этой теме и личной и мелкой
Перепетой не раз и не пять
Я кружил поэтической белкой
И хочу кружиться опять.
Что больше: дружба иль любовь?
И что ценней на свете?
На это может ответить любой
И никто не может ответить…
Девушки сразу огнят и пленят
И выбирать – где уж тут?
Но девушка есть у меня одна –
Вам бы такую девушку.
Друзья не находятся легко и вдруг,
Друзья выбираются туго.
Но есть у меня замечательный друг –
Вам бы такого друга!
О нем я не думаю день и ночь,
Как о ней я думаю.
Ему посвятил это одно,
А ей – целую уйму.
Знаю, губы толсты у него
И так горячо не жалят,
Но мы с ним целуемся раз в год
И то, когда разъезжались.
Правда, он предпочитает стихам
Магию черствых секансов*,
Но одноэтажных Америк нам
Не открывать в конце концов.
Я от радости могу чуть ли не петь,
Встретив ее, одну мою.
Но если за нее на смерть,
То я еще подумаю.
А за него, а для него
В любые погоды и годы,
Пойду в воду, пойду в огонь,
Пойду, куда угодно.
Я слово нового не рожу,
Не буду лить елей
Кого люблю и с кем дружу –
Только не говорите ей.

 

Летний дождь

Спускаемся по лестнице и ждем,
Что вечер выйдет скучным и сухим.
А улица встречает нас дождем –
Искрящимся, июньским, проливным.
С холодным звоном рушится вода
На глухость стен, на грохот крыш,
Ты дашь мне руку
Ты ведь не из тех, кто любит сухо
Ты ведь тоже я
И мы пойдем вдвоем с тобой
Навстречу летнему дождю.
И вот скользнула капля,
А за ней еще одна,
Десяток, тьма
Бегут, гуся мне кожу по спине
А снизу пробираются в башмак
И к черту все сухое:
Беседы, отношенья, башмаки…
Я свеж и молод
И жаль нам тех, за окнами, сухих
Нет, это очень хорошо бежать,
бежать и захлебнуться
И в конце концов остановиться,
Обнять и расцеловать
смеющееся мокрое лицо.

Это стихотворение написано и было прочитано мне Сашей 25 июня 1945 г, на следующий день после состоявшегося в Москве парада Победы на Красной площади. Помню, как мы курсанты артиллерийской спецшколы страшно были расстроены неучастием в том параде. Разразившийся после парада проливной дождь расстроил всех москвичей, так как из-за него была отменена демонстрация трудящихся, которая должна была состояться на Красной площади после парада. (Комментарий Л. М.)

 

Капитан-лейтенанат

В окопах в ресторанах, в портах
Сходились наши тропы узкие,
Надраенный, как солнце, кортик
Нафабренные* пики-усики.
И шириною с душу клеши,
И взгляд веселый нагловатый,
И весь он русский и хороший.
И фронтовой и франтоватый.
Любая, не боясь огласки,
К нему в объятия упала бы.
Ему Одесса строит глазки
Когда выходит он на палубы…
Но пуля рядом с сердцем впилась,
Лицом вперед упал на траву…
Одесса ливнями залилась
И дымом облачилась в траур.
Эх, выпил чашу черноморец,
И вновь к родимому порогу.
Москва – Чита умчался скорый,
А он застрял на полдороге.
Влюбился быстро и до боли,
И все спустил на полустанке
С цыганкой жаркой как уголья,
Как уголь черною цыганкой.
Попробуй, утоли такую!
Не папиросы и не крошки,
И на вокзале он торгует
Трофейною губной гармошкой…
Кто там и что сказал о чести _
Не будем жить с оглядкой!
Мы с ним пропьем в пивнушке вместе
Мою последнюю тридцатку.
И когда будет мир подернут,
И мы опять нальем стаканы,
Нам улыбнутся в окнах черных
Санкт-Петербургские уланы.

 

Муза солдатская

Посв. ст. лейтенанту Сергею Спасскому

У поэтов есть кабинеты,
В кабинетах сидят поэты
Там, обвившись колечком «Дели»,
Так приятно поэмы делать!
Там за креслами бродят рифмы
На столе, в глубине чернильниц
Шум прибоев и мрачных рифов
И глаза голубее Нила.
А у нас кабинетов нету.
Здесь казармы, а не кабинеты.
Здесь туманы махорки горькой
И огрызком листок исчеркан.
Навалились погоны грузом,
Чтобы мысль в голове – тупее.
К нам в погонах приходит Муза,
Перетянутая портупеей.
«Ты не занят?» – не спросит даже,
Но родятся во тьме, в грязи окопной
Громовые стальные строки.
И такие родные песни,
Что нигде не найдешь чудесней.
Эти песни кроятся кастетом
В головах кабинетных эстетов
И пускай ни Бальмонта, ни Фета
Не видали в бою у лафета,
Но ведь было, клинками блистая,
Вел Давыдов гусарские стаи.
И чахотку с водкой мешая,
Жил поэт и солдат Полежаев.
И за 200 метров от пруссов
Над тетрадью склонялся Брюсов.
Это было, есть и будет
И мы больше других люди
И за грубой шинельной серцой
Поэтичней других сердце.
По уставу жизнь и смерть нам,
Потому мы лучше видим.
Мы уйдем незаметно,
Никого никогда не обидев.
И сидите себе в кабинетах,
А мы выпьем большую чашу
За солдат, за солдат-поэтов,
За солдатскую музу нашу.

 

Усталый трамвай

Вперясь жадными глазами
В негу просеки зеленой,
С рельс сошел трамвай и замер
Утомленный, запыленный…
С аварийною машиной,
с матерщиной трехаршинной
Как-то подняли на рельсы
И пошел…
Снова скрежет ухо режет
На подъемах дышит реже.
Крутодугий старый вол
И никто, никто не понял
Как хотелось старику
Забежать подальше в чащу
И залязгать буферами,
Чтобы шишки с сосен чаще
Падали, стелясь коврами.
Чтоб из веток высечь искры
Электрической дугою
Как все это близко- близко,
Но рычаг стальной рукою
Человек отводит круто,
Не дает свернуть с маршрута.
И опять в лицо трамваю
Остановки перегоны
И такие же вагоны
Вечно также подвывают.
Ну – покой. А он на кой мне!
Хоть на рельсах жизнь спокойней,
Путь кончается, где начат.
Люди глупы, люди ноют
Если не по рельсам рейсы.
Хорошо, когда зигзагом
Очень плохо, если рельсы.

 

Пиратское

Я хочу летать по свету,
А душа – бурлящий кратер.
Если б не был бы поэтом,
То наверно стал пиратом.
Хорошо на птице-шхуне
И под розовою тенью
От сирокко до тайфуна
Океаны перепенить.
День и ночь я пил бы виски
Я б придумал чудо-клички
Для коллег бы на английский
Перевел «сарынь на кичку»
Грабил шхуны б, жег корветы
И окончил – горло в петлю.
Впрочем, можно и поэту
Заниматься делом этим.
Я б на шхуне вдохновенья
Пересек моря и грезы,
И свое растратив, смело
На чужое шел в атаку,
Лихо грабя каравеллы
Луговских и Пастернаков.
Критик лысый и ужасный
Преступленья мои взвесит,
Приговор в газете даст мне
И на солнышко повесит.
Ну и пусть! Ну что мне это,
Если я – бурлящий кратер.
Если б не был бы поэтом –
все равно бы стал пиратом.

Июль 1946 г.

 

На старте

Будто бы вырвался первым от старта
Несусь – в ушах свист.
Лыжи выносит на холм покатый,
и вихрем несут вниз.
А где-то справа в движеньях точных,
пригнувшись к лыжам тугим,
Лыжники разноцветной цепочкой
бегут один за другим.
Но не сдаюсь и ломая кустарник
Бегу всем наперерез.
Но не отстать, не отстать, не отстать.
Если меня кто-нибудь спросит
что самое страшное мне,
Отвечу самое страшное в кроссе –
когда не по той лыжне.