Журнальный мир

#пришлавесна

В Питер пришла весна, небо живот втянуло,
солнце (дурацкий смайл) высунуло язык,
лижет макушку… нет, тычет в затылок дулом.
В ухе играет Muse — лучшая из музы́к.

Прёт из земли трава, бодро щебечут птушки,
вскрылись аорты рек, стаяли все снега.
В эту весну войти чучелом, либо тушкой,
Крезом ли, побирушкой… только себе не лгать,

что перспектив полно, что на пороге лето,
будто построен флот, и Ланцелот за нас.
Пара неловких фраз брешь пробивает где-то
в стройном ряду клише, тут же за парафраз

выданных на гора и возведённых в степень.
Множу её на ноль, чтоб не сойти с ума.
Травень, отдав концы, перетекает в серпень.
И за полгода до машет рукой зима.

ВООБРАЖАРИУМ

А если вдруг послушать темноту
и уловить мелодию не ту,
то можно кавер-версию забацать,
закрыть глаза и снять отличный клип,
пока совсем в депрессию не влип,
пока часы не про́били двенадцать.
Пока не стала тыквой голова,
не предъявила смерть свои права,
твори на ощупь, вкус и даже запах
витающих в сознании идей…
Наплюй на «никогда», «никто», «нигде»,
танцуя в темноте на мягких лапах.

ВАН ГОГ

Здесь в голове рождается вопреки
серой реальности, к пальцам моей руки
перетекает и просится в грань холста
нечто искомое, что находить устал
в дебрях обыденных, плоских, порой, вещей.
В этих развалах увязнуть легко вообще.
Но, подражая барону, себя тащу
за косу, изобретая для вас пращу
с помощью полуподобия солнца-Ра
(в этом пространстве один только он и прав).
Кажется, Ра навсегда перебрался в Арль,
не сообщив никому о приезде. Жаль.
Полно куражиться. Мысли — дремучий лес.
Боже, куда я по дурости снова влез?
Спрятаться? Можно. На время. Закрыв глаза. —
Вроде должно помогать, кто-то мне сказал.
«Если шагнул хоть раз, то не хнычь — иди» —
дёргает за ухо тот, кто во мне сидит,
тянется к пальцам нетвёрдой моей руки,
холст заполняя
желанию вопреки.

KEYWORDS

Из ключевых? — наверное — вот эти:
Октябрь. Осень. Тучи. Небо. Ветер.
Поребрик. Фонари и мостовая.
Каналы и мосты. И звон трамвая.
Парадная и лужи. Дождь и слякоть.
Депрессия. Рефлексия. Не плакать!
Беляш, баранка. Корюшка и пышка.
Опять трамвай. За ним метро и книжка.
Портвейн — и юность! Зрелость — и текила!
Проигрыватель, кругляшок винила.
Колодец. Коммуналка и перила.
«Сайгон». Два института. Закурила.
Решётка. Эркер. Бельэтаж и арка.
И стая голубей в аллее парка.
Нева. Июнь! и встреча белой ночи,
и поцелуй, как будто между прочим.
Вокзалы. Поезда. И запах кофе.
Поношенный рюкзак… да, ну, и пофиг.
Письмо в конверте. Плед. «Кусачий» свитер.
Окно. Кораблик в небе. Адрес — Питер.

ЛЕНТА МЁБИУСА

И однажды поддавшись порыву,
ступаешь на этот путь,
Бога ищешь в себе, извне,
а находишь кого-нибудь.
Нет, не то, и не так… продолжаешь топтать этот замкнутый круг,
не надеясь ни отдохнуть, ни вздохнуть,
ни на солнце взглянуть,
чтоб увидеть яйцо
той самой сказочной птицы Рухх,
чтоб его положить в карман,
а потом вдруг понять, что и это обман
и достать из-за пазухи камнем —
и сжать в горсти́,
пыль извлечь из него, или соль —
чтобы вынести и отнести
эту соль на берег и бросить в чужое море,
отпустив неудачи хвост,
малодушно себя простить,
в новый круг замыкая свою neverending story.
Зря — из точки любой всегда попадаешь
на те же места.
Мир безумен, безумен и ты —
перманентно устал,
ни до неба, ни до себя не достал.
Сколько лиц, сколько слов
и бездарно растраченных дней
или лет
или судеб.
Считал и считал до ста…
после с чистого начал листа…
а в себе? а в Ней
ты уверен? Ты чувствуешь — это именно Та?

Что ты ищешь? — иголку в сене? Её там нет.
Ты же знаешь, она в яйце —
на конце затаилась смерть.
Может в небо взлететь
или рыбам на корм сигануть с моста
под насмешки китов,
над тобою несущих куда-то Землю?
Ты уже разбудил того,
кто с рождения мира дремлет.
Может, стать Уроборосом
или кем-то ему под стать
и показывать фокус с хвостом за пару монет?
Что монеты тебе? Станешь Калифом на час,
и за них же будешь казнён и отпет.
Не беда, что, ныряя, пока никого не спас —
надо лишь захотеть…
Посметь… Пусть. Всё так и там.
И неважно, где я, где ты — в Амстердаме,
в Нью-Йорке, в Калькутте —
перемена слагаемых не играет роли для сути.
Ты прошёл семь кругов, семь грехов, семь снегов, ты сжёг за собой мосты.
А когда дошёл и нашёл, увидел —
чуда не будет…
Просто тот, кого ты так долго искал — это ты!
Подари себя людям.

ЯБРЬСКОЕ

Какой-то …ябрь, день недели, дата.
И те же облака несвежей ватой
висят над головой, кропят слезу.
Рвёт с ветки ветер идиотский шарик,
а я бреду — ногами грязь мешаю
и свой сухарик медленно грызу.

Уже за сорок, за душой — ни строчки,
бессильно в лужи падают листочки —
соратники мои в ненастном дне.
Все полегли — мне одному придётся
всю осень добывать крупицы солнца,
вычерпывая где-то их на дне

небесного треклятого колодца,
в котором даже нечем уколоться.
И прочее, и прочие, и про…
Какой-то …ябрь, день недели, дата,
где облака угрюмо-виновато
мою судьбу пересекают вброд.

ДЕКАБР-IN

Задекабрило. Скрыло. Замело.

Давай согреем терпкое Мерло

с коричным чем-то и гвоздично-тминным…

Мы будем пить у дачного камина

и впитывать каминное тепло

в молчании, качании не в такт

под тик часов внутри порожних дат.

Ты — в фоторамке на каминной полке,

я — в креслице под неказистой ёлкой,

пёс у дверей… все на своих местах.

А месяц небо переходит вброд,

и, вынув из-за пазухи перо,

мне целит в сердце, нет — в листок бумажный,

что предсказуемо и суть — не важно…

Ложится снег… воспоминаньем про…

ПАПЕ

Двенадцать лет, как ты ушёл… а мне
по-прежнему всё чудится в окне,
как машешь маме, сидя на скамье,
опять ножом выстругивая нечто.
Как врёшь потом, что вовсе не устал,
и мы едим смородину с куста,
она — до неприличия вкусна.
Ты знаешь, время всё-таки не лечит.
Не лечит, кто бы что ни говорил.
Перепревая в бесполезный ил
на дне души, оно лишает сил
дотошную, навязчивую память,
которая - и почва из-под ног,
и навсегда пропущенный звонок.
А твой Христос… глядит - печально строг.
И ничего нельзя уже исправить.

МАЛО БОЛИ

Что тут скажешь?
Полжизни пройдено — это факт.
Вдрызг подкладка —
до дыр истёрлась, и моль побила
твой пиджак выходной,
любимый цветной халат.
За спиной инфаркт…
боль надорванного ахилла.

Что ты пишешь, чудак? Кому это всё? Зачем?
Обернутся твои «измышлизмы» удачей? Мифом?
Собирая из кончиков пальцев ошмётки рифм,
Бедный ангел устал куковать на твоём плече.

Он не брит сорок зим, непонятно, во что одет.
Заскорузлой ногой качает и кроет матом
всю рефлексию эту. Ему много сотен лет.
Выбит зуб, волос сед. Изрядно лицо помято.

Но доволен собой пройдоха, плевать, что пьян,
беспрерывно гундит — а ты и развесил уши.
В этом странном союзе единственный есть изъян:
ты не знаешь, кому из вас, кто сильнее нужен.

За стеной незнакомый город —
набухший флюс
голосит: «Жизнь — игра простая,
как в чёт и нечет.
Проиграешь опять… и всё —
расплатиться нечем…»
Но вошёл во вкус твой ангел, зудит:
«Не трусь!»

До рассвета подать рукой, но пока — не срок.
К чёрту сон! Треплет шторы,
чудит косолапый ветер,
чешет нос. Ты нашёл свой «кван»
между тонких строк,
прорываясь сквозь ветошь мыслиц
и междометий?

Город-йети. Косматый. Лепит следы. Не смог
ты его ни понять, ни предать,
ни продать кому-то.
Он сжирает тебя по годам, по часам, минутам,
забивая под кожу прокуренный
мёртвый смог. —

Пусть ползёт из-под края манжеты,
из слёз твоих
выбирая по крохам,
по квантам крупицы соли.
Мало боли пока ещё!.. мало!..
Ты плачешь, что ли?
Плачь. Задумчиво курит ангел.
Закончен стих.