Стихотворения
Стихотворения
БАРВИНОК
Опять нет парного носка.
И сигареты.
В окне бесчувственный закат,
а где-то лето…
А где-то жаркое азу
и сочный журек,
и двое семечки грызут
под абажуром…
В потёках хмурое окно
без занавески.
А ты опять не спал всю ночь —
крутил железки.
На подоконнике встречал
рассвет карминный —
смотрел как по небу печаль
плывет сардиной…
Молодожёны за стеной
бухтят спросонья,
всю ночь ругались под кино —
Антониони…
У них какао и бисквит.
А ты небритый,
надев непарные носки
и старый свитер,
идешь в предутреннюю тишь,
пока трамваи
молчат ещё. И ты молчишь,
слова срывая…
Бредёшь вдоль леса по тропе
до поворота —
сломался, чёрт возьми, мопед,
а где-то кто-то…
А где-то рядом — город плит,
лицо на камне…
Ты шепчешь: «Кать, я бросил пить…
Или пора мне?»
Песок сырой. Вороний след.
Тоска сардиной.
И фиолетово в ответ
дрожит барвинок.
Идёт незримый диалог —
тоскуют двое.
И кается уставший Бог
в столетней хвое…
СОФЬЯ И АДМИРАЛ.
СТО ЛЕТ ПОСЛЕ ЛЮБВИ
Словно по темени — времени жернова.
Лета дала притоки. Теперь Нева
прячет осколки лета на мутном дне,
холодом лечит души. И в каждом дне —
нынешнем, бывшем, новом — стирает суть
и превращает время — в когда-нибудь.
Сутки, недели, месяцы чередой
складываются в года и века. Водой,
мёртвой водой их Лета несёт в Неву…
Но пока живы, я тебя обниму,
руки сожму до боли, паду на грудь —
завтра уже не в путь, а куда-нибудь.
Манит свинцовым плёсом река Нева,
и никаких не надо ривьер, невад,
римов, парижей, мюнхенов, барселон,
аэропортов, портов, приватных зон…
Лета-Нева со дна поднимает муть,
где мы теперь неведомо — где-нибудь.
Лодок нам не досталось. Осталось — вброд.
Гнётся под невским брюхом тоннель метро,
плесень на серых стенах и конденсат —
может быть, это лестница в Дантов ад?
Память по чёрным венам течёт, как ртуть,
и превращает смыслы — в зачем-нибудь.
Жизнь мимолётна, и неуместен торг.
Вишенки съедены, и засыхает торт.
Сброшены тайны, словно в ночи пальто.
Если отмолишь, будет опять не то…
Может, столкнемся ветрами над Невой,
Или над Сеной, или над Ангарой…
Я уже не твоя.
Ты уже не мой.
Девочка с мудрым именем и герой…
…Боги отпустят нас доиграть судьбу —
где-то, зачем-то, с кем-то, когда-нибудь.
ГАГАРИН И МОРЕ
А учила ведь… ну и что? —
не даются ей эти формулы…
«Люська, ты головой того,
это просто ведь — Н2О!» —
одноклассники, словно вороны.
Не впервой ей под дружный смех
/как же можно не знать Гагарина!/
выметать, убирать за всех,
а потом замышлять побег
в эту… как её там… Болгарию!
Там, где море, как вязкий мёд,
или терпкое, как арония,
там, где вечный солнцеворот,
и никто никого не бьёт,
и не учит слова-антонимы…
После школы бредёт одна,
огибая дома — задворками.
«И в кого ты така дурна?» —
мать листает дневник… До дна —
запивает досаду горькую.
Мать хохлушка — из-под Черкасс —
не по сердцу места ей здешние…
Люська ходит в десятый класс,
из-за карих красивых глаз
хулиганы на ней помешаны.
Только всех обскакал физрук,
гастролёр из большого города —
он высок, головаст, упруг,
и под нежностью взрослых рук
Люська тает, как снег за воротом.
Физрука увезет жена,
как поймёт, что запахло жареным.
Мать увязнет в желе канав
в фиолетовом платье стареньком…
И, впервые купив вина
на все сто, физруком подаренных,
запивая беду до дна,
Люська в космос летит одна.
И на море потом — с Гагариным…
ГДЕ РАНЬШЕ СТОЯЛ ХРАМ…
В этом городе все поезда проходящие.
Даже летом, когда приезжают чаще —
на пару дней и ночей подлечить нервы,
проведать бабку и деда, последних из могикан,
этим глухим местам по-дурацки верных.
Пойти на рыбалку —
прекрасен в этих краях сазан, —
и ощутить, как тоску уносит река…
Поприветствовать единственного
на улице старика,
поздороваться с согнутыми в три погибели
бабками,
спросить у незнакомого пацана,
ходят ли теперь на дальний пруд
за раками с майками и рубахами…
И узнать, что раков эти новые,
редкие здесь дети
вообще никогда не видели —
только в банках стеклянных мидии.
И поехать к пруду на ржавом велосипеде —
обнаружить, что пруда давно уже нет,
Есть гнилая усохшая лужица,
и лягушки здесь, как пришельцы
с иных планет, —
экзотический вид. Прислушаться
к гулким крикам невидимых юрких птиц —
не сороки, не иволги,
не соловьи и не стайка синиц —
а какие-то странные кликуши. Царь…
Говорят, что несчастный царь — последний —
тоже бывал здесь.
Спешил в местный храм к обедне,
пил чай под навесом на веранде
у старого батюшки
и слушал его с интересом.
А потом гулял в роще под склоном,
где всегда было сонно и затишно…
Пахли душицей и мятой дожди досужие,
переливались через края канавы,
ручьи и лужи,
раскинулся на весь лог
старый кувшинковый пруд,
ивы стояли в воде по колено,
сочные, как изумруд…
Люди жили-тужили-служили благословенно
и не думали бренно, что когда-то умрут…
Но родятся другие. Потом.
Положат здесь шпалы и рельсы,
вырастет здесь горком —
из малых советов сельских.
И дети чинов и чинуш в столицы
поедут первыми,
порой будут возвращаться —
поспать, подлечить нервы,
проведать старуху и старика —
последних из могикан,
наслушаться былей и боли, вестей,
анекдотов, драм,
Бурча про себя:
«Достали…полгорода, блин, в запое…»
И снова на площади привокзальной,
где раньше стоял храм,
ждать проходящий поезд…
ПРИЕЗЖАЙ
Приезжай, пожалуйста, скорее.
Лён цветет. Тепло. Черешня зреет.
Не поверишь, сделали дорогу —
до порога!
И до церкви… чисто ходим к Богу —
Не по хляби.
Заработал лагерь!
Помнишь, был когда-то пионерский?
А теперь …купили иноверцы,
Тренинги ведут. И что за слово?
А такую чушь несут! Полова!
Ну да ладно, есть зато работа,
Я там по средам и по субботам
Убираю…
Помнишь, тетю Раю?
Сын ее забрал к себе, в столицу.
Как царицу…
Пишет, что скучает
По цветам, по липовому чаю,
По росе, по иве у колодца,
И по солнцу…
Остановка — прямо у калитки.
Колька бросил пить. Вернулся к Ритке…
Приезжай, хоть выспишься, здесь тихо.
Ой, чуть не забыла, умер Тихон
Не от водки! Говорят, что тромб…
Собирали всем селом на гроб,
Самый лучший справили — дубовый.
Приезжай…
У нас коза, корова,
Детки поедят хороший творог,
И малину…
Мне скотину порать,
Так что до свиданья.
Приезжай —
Может быть, под новый урожай…
Сумки соберем тебе на зиму,
Все ведь лучше, чем из магазина.
В общем, новостей подсобралось,
Только почта снова на авось…
Пятое письмо пишу — молчишь…
Как ты, Миш?
Вот такая наша эпопея.
Мать болеет.
Может быть, успеешь…