Журнальный мир

(Продолжение. Начало в № 1)

22. Трасса

– По-твоему, бывший муж Вельяминовой, дилетант и неудачник, и Николай Карамзин чем-то похожи? – спрашивает Зухра, тоскливо глядя на трассу, и я чувствую плохо скрываемые нотки раздражения.

– Разумеется.

– Тем, что оба разочаровали любящих женщин? Заставили их страдать, а свою печаль упрятали в высокое творчество?

– Нет, Зухра, они похожи тем, что оба творили историю: один – российскую, другой – всемирную.

– Творить историю – привилегия бога.

– Совершенно с тобой согласен. «Всемирную хронологию» Свечин начинает от сотворения мира и уверенно ставит дату – 4004 год от Рождества Христова, добавляя при этом: «Иные полагают до Рождества Христова 5569 лет, другие – 4250». Этот факт, безусловно, свидетельствует о религиозном мировоззрении автора, но меня сейчас интересует другое. Быстро перелистываю страницы и дохожу до карамзинской эпохи, читаю текст – и прихожу в восхищение. Это то, что я искал. Мои предположения оправдались. Разумеется, конец XVIII века проходил под знаками Великой Французской революции и Наполеона, поэтому этой теме уделено пристальное внимание. Среди волнующих Свечина тем также рождение и смерть царских особ и их приближённых, бесчисленные войны и сражения – всё то, что есть в любом учебнике истории, как же без этого. Но вот что удивительно: Свечину не менее, а может, даже и более интересны факты, касающиеся образования, науки и искусства. Его волнуют пятна на Солнце и прививка оспы, землетрясение в Мартинике и закладка Исаакиевского собора, явление великой кометы и смерть Стерна, путешествие Кука и загадочное исчезновение экспедиции Лаперуза.

Зухра притормаживает и заворачивает на заправку «Башнефти».

– Представляешь, – говорю я, – предпочтительные интересы к вопросам культуры и науки – отличительная черта просвещённого человека XVIII века. Ты знаешь, о чём спрашивал Людовик XVI у своего палача перед тем, как тот отрубил ему голову?

– О чём?

– Он спросил: «Нет ли вестей от Лаперуза?» Представляешь, через пару секунд его голова скатится с плеч на потеху кровожадной публике, а ему перед смертью хочется знать, что с Лаперузом всё в порядке. Тебе не интересно?

– Интересно, просто не хочу больше слушать про твоих женщин.

– Так я ж про Лаперуза!

– А Настёна? – Она хлопает дверцей и резко направляется к кассе заправки.

Опускаю стекло и почти кричу ей вслед:

– Но ведь я пишу роман. Как ты не понимаешь: без женщины не может быть романа!

23. Станция

Он глотнул из чашки эспрессо. Привычное тепло напитка разбежалось по телу, разгорячило кровь, и поднявшееся давление тут же отозвалось в висках звонким эхом: утренняя вялость тела постепенно исчезала, возвращались уверенность, чёткость движений и ясность мыслей.

Завтрак состоял из одного яйца. Эхна был недоволен. Всё пошло не так, как он планировал. Кстати, кофе и яйцо – странное сочетание. Эхна нервно счищал скорлупу и думал о том, как бы справиться с эмоциями. Отец говорил: «Отрицательными эмоциями мы кормим демонов». Честно говоря, и положительные эмоции он не очень-то приветствовал: в хорошей игре требуется хладнокровие – особенно, когда игра перестаёт быть игрой.

Никто не заметил, когда впервые совсем ещё юный Эхна нарушил запрет Паули и оказался внутри созданного им мира. Для него это было ребяческой шалостью, вызванной самоуверенностью и непогрешимостью собственных действий. Он не предполагал тогда, чем всё может обернуться. Жажда нового опыта и исследовательский зуд влекли его, когда он оказался на Мадере в своём собственном образе. «Запреты для того и существуют, чтобы нарушать их», – посмеивался он.

Когда Эхна сидел на станции за пультом, попивая кофе, он и представить себе не мог, насколько далёк от реальной жизни, которой ему было доверено управлять. Он-то всегда считал, что жизнь персонажей в его руках и он волен дёргать ниточки их судеб так, как ему заблагорассудится. Но действительность оказалась совершенно иной. Реальная жизнь была охвачена пожаром противоречивых чувств и эмоций, тушение которого означало уничтожение цивилизации. По какой-то немыслимой причине, а скорее всего, по вселенскому закону, который ещё не описан ни в одном учебнике, персонажи кроили историю строго по-подлому – как реакцию на свои никчемные переживания – и переставали подчиняться установленным в Великой книге правилам, предпочитая собственную логику поведения. Бывало, потакая низменным прихотям, они вообще отказывались от веры, их внутренний нравственный закон переставал действовать. Когда даже самые умные из персонажей не желали более подчиняться божественным заповедям, играть становилось неинтересно, и чего уж греха таить, Эхна забросил несколько таких миров, не видя в них какой-либо перспективы. Начало новой игры всегда динамично, есть надежда на благополучный исход, а путаница и ненужные осложнения, затягивающие игру, делают её скучной и вялой. И тогда требуется упрямство и некоторое занудство, чтобы дойти до финала.

На этот раз Эхна учёл прежний опыт и не отправился на Мадеру в качестве персонажа, а послал туда сына. И что же? Тысячу раз был прав Паули, формулируя хрестоматийный запрет! Всё пошло не так с самого начала. Во-первых, отклонилась капсула, и развитие началось на незнакомой местности. Во-вторых, даже встретившись с Неферой, он тут же её потерял. Конечно, она всегда была своенравной. Но на этот раз характер её стал намного сильнее и жёстче, и была вероятность не только не справиться с ней, но и оказаться во власти женского влияния.

Для того чтобы успокоиться, Эхна снова сходил на кухню, разжёг огонь и поставил на него турку. Кофе надо готовить только на открытом огне. Никаких кофемашин он не признавал! Голубое пламя действовало завораживающе, а ароматный напиток вызывал бодрость и желание действовать. И не только действовать, но и побеждать. В старину люди знали толк в настоящих напитках!

Эхна включил экран и, пока тот грузился, откинулся в кресле и закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Но тут опять возникли давно забытые образы. Сын и дочка, двойняшки пяти лет, играют на мелководье. Сын восхищается камешками, найденными в воде, и поминутно подбегает к нему похвастаться, а дочка, словно маленький философ, мечтает о чём-то, наблюдая за вечным движением реки. Беспечная, как небо! Они все тогда были беспечны, наслаждаясь выпавшим двухнедельным счастьем. Но, как он ни старался, великие конструкторы обнаружили его уютное гнёздышко и прислали ликвидаторов, доложив предварительно отцу. Отец поразился неожиданной слабости Эхны и с презрением отвернулся от него. Только через несколько лет у них возникло нечто, отдалённо напоминающее прежнее взаимопонимание. Но и только. Эхна попал в собственную ловушку: он не мог разорваться между Неферой с детьми и отцом. Он ко всем испытывал тёплые чувства. Эхна смалодушничал тогда и между земным и вечным отдал предпочтение вечному, чем и погубил семью. И теперь совершённое когда-то предательство не давало ему покоя. Отец в конце концов не выдержал, махнул на него рукой и оставил его. Эхна в его глазах казался слабым и нестабильным игроком, как машина с испорченной программой.

Оставшись без поддержки отца, он попытался вернуть себе покой в мире собственных персонажей. Но они отказывались подчиняться ему. Видимо, Эхна действительно старел, не успевал реагировать на молниеносно меняющиеся ситуации и вдруг оказался в ловушке, которую сам же себе и сотвороил. Что ж, случается и такое.

Эхна взглянул на экран и начал работать. Во-первых, занялся двумя новыми поселениями – городами Де-Мигрой и Каприей. Один был основан в степи недалеко от столицы, другой – на берегу широкой реки, граничащей с монстерой – родом земных джунглей. Он отправил воина искать племя зелёных муравьёв, их не было ни на востоке, ни на севере, оставалось обратить взоры на запад, поскольку с юга столицу прикрывало море.

Потом его внимание привлекли боевые действия на севере. Силы конкордийцев были истощены, но и хиулки значительно ослабли. Конкордия давно изнывала под бременем войны, ей требовались свежие ресурсы, и Эхна отослал сигнал Сутяге взять город штурмом.

24. Дирус

Сутяга с вечера осмотрел изрядно поредевшее войско и остался доволен. Воины за время осады залечили раны, окрепли, починили амуницию и даже усилили боевую мощь, наладив изготовление стрел и копий.

– Послушай, Пико, – сказал Сутяга молодому товарищу, храбрость и беззаветная преданность которого вызывали безмерное доверие. – Ты со своими воинами спрячешься на левом фланге в лесу. Против горожан мы выпустим никем не прикрытых лучниц. Их задача – нанести мощный удар и попытаться выманить противника в поле. Если хитрость удастся, то хиулки решат, что перед ними лёгкая добыча, и выйдут из города, чтобы перебить лучниц. Тогда ты не торопись, дай им увязнуть в бою, и только когда они устанут и потеряют бдительность, ударишь им в спину, сметёшь и на плечах отступающих войдёшь в город.

– Мы жертвуем лучницами? – спросил Пико.

На лице его выразилось недоумение. Он ожидал чего угодно, только не этого.

– На войне жертвы неизбежны, – ответил Сутяга.

Пико заколебался:

– Среди лучниц моя жена Элис.

Сутяга вздохнул, положил ладонь на плечо Пико и тяжело сказал:

– Нам нужна победа, Пико. Жену можно найти новую, а Родину нет.

Увидев расстроенное лицо боевого товарища, добавил:

– Ну-ну, не навлекай беду, будем рассчитывать на лучшее. А сейчас – за работу.

Сутяга выстроил войско. Он обошёл ряды воинов, вглядываясь в глаза каждого, он знал их по именам, знал их родителей, братьев и сестёр. Любая людская потеря отдавалась невыносимой болью в сердце и несла великие страдания. Но им нужна была победа. Как полководец, Сутяга понимал, что новое промедление ведёт к разброду в головах и неминуемому поражению. Если от боевого настроя не останется ни следа, то можно собирать манатки и отправляться по домам: нельзя победить, если войско не желает этого.

Сутяга взобрался на небольшой пригорок и охватил взглядом боевых товарищей. В их глазах читалось напряжение. Каждый понимал, что наступает час откровения.

– Я шёл всегда рядом с вами в первых рядах, – сказал Сутяга. – Видел, как погибают мои друзья. Я часто спрашивал себя, кто дал мне право распоряжаться их жизнями – вашими жизнями. И ответ был всегда один и тот же – вы сами, когда решили, что я достоин этого, поскольку хорошо знаю своё дело и, обладая большим опытом, умею побеждать врага. Вы верили мне, и я ни разу не подвёл вас. Разве это не правда?

– Правда, – раздалось несколько голосов.

– Конкордия пока ещё слишком слаба и окружена неведомыми нам племенами. Усиление их означает растущую угрозу для наших семей – наших родителей и детей. Стране нужно выиграть время и развить свою мощь, поэтому мы с вами здесь, на чужой земле. Родина нуждается в силе, и эта сила сегодня в ваших сердцах.

Сутяга замолчал. Он ждал реакции и воодушевился, когда услышал тихий гул одобрения.

– Только один шаг отдаляет нас от осуществления желанной цели, и завтра мы совершим его. Стены города хиулков должны пасть под нашим напором.

Накал речи Сутяги всё возрастал.

– Крепки ли всё так же сердца моих славных конкордийцев? Готовы ли вы плечом к плечу сразиться за будущее наших детей? Верите ли ещё мне, вашему боевому товарищу? – вскричал он.

– Верим тебе и отцу нашему Эхне, – отвечали ему.

Тогда Сутяга вынул меч из ножен и поднял его над головой.

– Слава Конкордии!

Разрозненные воины в этот момент превратились в крепкий монолит, и единое войско прокричало в ответ:

– Слава Конкордии! Слава Сутяге!

Радостный, с сияющим ликом полководец покинул стан. Однако, как только он отдалился от воинов, на лице его отобразились тревога и горесть. И раненная в битве нога невыносимо заныла, затрудняя движение. Сутяга понимал, что ему предстоит ещё один разговор. Самый тяжёлый в его жизни. И он многое бы дал, чтобы этого разговора никогда не было.

Вечером он пришёл в лагерь лучниц. Их начальница по имени Миссия приказала было построить отряд, но Сутяга остановил её, пожелав поговорить без излишних в данной ситуации формальностей:

– Я желаю говорить с вами не как с воинами, а как с матерями и сёстрами моей страны, с которыми мне посчастливилось сражаться за наше будущее, – начал он свою речь. – Завтра предстоит великая битва. – Сутяга помолчал, подбирая слова. – Было бы подло скрывать от вас, что вы все умрёте. Настало время отдать ваши бессмертные души великому Эхне ради славной Конкордии. Скажу честно: это я принял такое решение. Принял умышленно, понимая, что воодушевления мужчин завтра хватит ненадолго, но если они увидят вашу стойкость и мужество – то, как достойно вы принимаете смерть, тогда силы у каждого возрастут вдесятеро, и они смогут сломить грозных хиулков.

Сутяга замолчал. Ни слова не прозвучало в ответ. Лучницы выжидали.

– Я пришёл к вам не каяться и не просить прощения за свой поступок, а для того чтобы получить подтверждение вашей твёрдости. Нисколько не сомневаюсь в вас, но сейчас даю право каждой подумать, хватит ли духа на великую жертву. Та, которой не по плечу поставленная задача, может до утра покинуть лагерь и отправиться домой. Никто вас за это не упрекнёт. И последнее: Элис назначается начальницей тех, кто покинет лагерь, она и доведёт вас до Конкордии.

Сутяга помолчал. Ответа не последовало. Только названная начальницей Элис вспыхнула алой краской негодования, дёрнулась было к полководцу, но подруги удержали её от дерзости.

– Надеюсь, мужчины ничего не узнают о нашем разговоре, – сказал Сутяга, развернулся и, знаком пригласив Миссию следовать за ним, направился прочь от девушек к ближайшему лесу.

– Ты считаешь меня подлецом? – не оборачиваясь, спросил Сутяга, неспешно идущую за ним женщину.

Ответа не было. Он остановился. Вечерняя прохлада упала на плечи, и Миссия обошла его и взглянула ему в глаза. Сутяга не отвёл взгляда. Он обнял женщину, поцеловал её и в наступавшей тьме повалил в сыреющую траву. Вечерний аромат травы был терпок и будоражил воспоминания о счастливом семейном счастье в далёкой Конкордии.

25. Дирус. Continuatio

Утро выдалось жарким: вставшее солнце палило нещадно – в нещадной схватке сошлись герои у стен древнего Дируса. Хиулки не ожидали коварства врага и после первого же мощного обстрела лучниц, накрывших защитников города смертельным одеялом из стрел, они яростно выдвинулись вперёд в благородном стремлении наказать конкордийцев. Жажда мести не позволила их командирам вовремя осознать неразумность такого поступка. Хиулки оказались в прямой видимости лучниц и стали лёгкой добычей нападавших, почти игрушечными мишенями. Тем не менее, в мощном порыве, не обращая внимания на потери, отряды их быстро достигли линии конкордийцев и смяли ряды лучниц, безуспешно пытавшихся отбиться.

Пико понял, что время для атаки было выбрано неудачно: взошедшее на востоке горячее солнце ослепило лучниц и не давало возможности прицеливаться. Хиулки, разумеется, воспользовались неожиданным преимуществом. Возможно, хитрый Сутяга всё рассчитал заранее, потому что теперь воины Пико, которые должны были ударить хиулкам в тыл со стороны солнца, получали стратегическое превосходство.

Пико молился Эхне и просил пощадить молодую жену, наконец он не выдержал напряжения и вместе со своими воинами, которых едва удавалось сдерживать, ринулся в гущу боя. Когда хиулки заметили опасность, было уже поздно. Их головы слетали одна за другой, словно конкордийцы бились в учебном бою с неподвижными чурбаками.

Когда всё было кончено, солнце стояло высоко над головой. Город, оставшийся без защиты, сдался на милость победителей. Пико отправился разыскивать Элис. Он не сразу узнал её. Голова была пробита вражеским копьём. Она лежала неудобно, в нелепой утробной позе. О чём думала она в последние секунды жизни, о чём сожалела? У Пико выступили слёзы. Может, впервые в жизни он был растерян и подавлен. Ужаснее всего было то, что Пико сам обрёк её на смерть и прощения ему не было. Он с ненавистью взглянул на подошедшего Сутягу. Забрызганный кровью с головы до ног, тот был страшен в неистовой неумолимости как к врагам, так и к своим товарищам.

– Ты убил её, – сказал Пико.

– Её убили хиулки, – жёстко отрезал Сутяга и, смягчившись, добавил: – Я пытался спасти её, но ни одна из лучниц не пожелала вернуться в Конкордию.

– Что бы ты сделал, если бы такое случилось с твоей женой?

– Похоронил бы. Свою я так и не нашёл. Она была в первых рядах лучниц. У неё не было никаких шансов.

– Ты отправил жену на смерть? – Пико посмотрел с недоверием на Сутягу.

– Брось, Пико, мы никого не отправляли на смерть. Наши жёны сами выбрали путь воительниц и были готовы к такому исходу. Наберись мужества и переживи потерю. Нам досталось множество пленниц, Пико, я разрешаю тебе взять самую красивую. А сейчас нужно помочь раненым.

Раненых было много. Среди них обнаружили жену Сутяги и известили его об этом. Он нашёл её в сознании, но страшная рана на животе не предвещала ничего хорошего. Миссия была бледна и тихо чего-то шептала. Сутяга наклонился к ней.

– Не говори сыну, – сказала она. – Пусть подольше не знает.

– Успокойся, – ответил Сутяга, – ты будешь жить, только смотри, больше не просись со мной в походы.

Он вспомнил, что среди хиулков есть прекрасные лекари и велел найти такого. Старик-лекарь сначала напрочь отказался лечить врагов, но потом, увидев страдания женщин, приготовил снадобье, которое велел дать всем тяжелораненым.

– Что это? – спросил Сутяга, указывая на лекарство.

– Сок монстеры, древа забвения, – ответил старик.

После снадобья жена Сутяги успокоилась, заснула и через два часа скончалась без всяких мучений. То же произошло и с другими. Воины хотели отрубить старику-отравителю голову, но умный Сутяга по достоинству оценил его поступок, он понял, что таким образом хиулк избавил умирающих от страданий, и поэтому сохранил ему жизнь.

Погибших похоронили в одной общей могиле, полагая, что нельзя разлучать тех, кто пал, сражаясь плечом к плечу за общее дело. Сутяга подумал, что хорошо бы положить на могилу цветы. Он отправился искать их и вдруг дошёл до того самого места, где вечером предавался с женой прощальной страсти. Миссия всё не хотела размыкать объятий. Она понимала, что больше в её жизни никогда ничего не будет, и в трепетном её теле любовный огонь постепенно смешивался с холодным ожиданием смерти. Здесь, вдали от своих воинов, Сутяга дал волю слезам отчаяния и зарыдал.

Он набрал охапки терпкой хиулкской травы и отнёс на могилу. Конкордийцы его были в унынии. Он понял, что их нельзя оставлять в бездействии, дабы избежать дурных мыслей и поступков. Нужно было создать проблему и отправить воинов решать её. И такую проблему Сутяга нашёл. В городе наверняка жили колдуны, долгое время не позволявшие конкордийцам взять город. На них Сутяга взвалил всю вину за гибель отряда лучниц.

– Найдите этих колдунов, – приказал он воинам. – Вы узнаете их по преклонному возрасту, по враждебным взглядам и тайным меткам в их домах. Разрушьте их храмы и сожгите колдовские книги. За работу!

Приказ был с воодушевлением исполнен. Воины хватали всех, кто казался им подозрителен, и в первую очередь стариков. Несчастных связывали и, как дрова, бросали в костёр очищения. И таких костров были тысячи, и от запаха жареного мяса невозможно было спать.

Это не было местью Сутяги. Он вершил суд во имя великого Эхны, понимая, что у побеждённых нужно отнять прошлое и веру.

26. Трасса

– Почему без женщины не может быть романа? – Зухра вернулась за руль, и мы снова движемся к бескрайнему горизонту раскаляющегося шоссе.

– Потому что роман – это любовь, а женщина даёт чувственное начало, к которому искусство всегда апеллирует.

– А тебе не приходила в голову мысль, что твои романы никому не нужны?

– Ну, во-первых, они нужны мне, Зухра.

– А во-вторых?

– А во-вторых, люди, не читающие романов, страшны. Это не люди. Бойся тех, кто не читает романов.

27. Де-Мигра

Чёткого плана у него не было, и он отправился в соседнее поселение просить помощи и защиты…

Стрекоза, изгнанный из родного города, шёл в Де-Мигру, основанную не так давно, но уже ставшую известной благодаря мудрости правителя Лоренцо. Он надеялся поступить к нему на службу, хотя и понимал, что изгнанников принимают без всякого энтузиазма, а попросту говоря, надежды на то, чтобы быть принятым правителем, у Стрекозы не было, если бы… Если бы не Рената – художница, с которой он сдружился, когда она по приглашению Зву Раба расписывала в Конкордии храм великого Эхны. Лоренцо благоволил к ней, и Стрекоза надеялся при её поддержке попасть на приём к правителю.

Дорога, если можно назвать дорогой узкую извилистую тропу, шла сначала через лес, а потом через поле. Идти по полю было особенно утомительно, понадобилось несколько переходов с ночёвками под открытым небом, прежде чем показались первые дома Де-Мигры.

Горожане встретили чужака неприветливо, узнав в нём конкордийца. Де-Мигра, находясь в подчинении у Конкордии, давно соперничала с ней в том, чтобы называться столицей. Хитрый Лоренцо создал условия для преимущественного развития культуры: открылась невиданная доселе библиотека с тысячами манускриптов, и учёный люд потянулся в Де-Мигру со всей окрестности, рассчитывая на щедрое жалование. Был создан первый университет, в котором обучалась лучшая молодёжь не только Де-Мигры, но и соседних городов. Развивались искусства, в почёте были поэзия и живопись. Поэты состязались в сочинениях стихов, и лучшие из них получали не только славу, но и заслуженное уважение горожан. Поэтому не удивительно, что слово Ренаты-художницы имело значительный вес, а сама она была вхожа в среду городской аристократии.

– Да будет мир над тобою! – поприветствовал Стрекоза художницу, входя в её мастерскую.

Рената уже неделю бездельничала, находясь в дисгармонии с собственными мыслями, и ничего не писала. Поэтому она была рада юноше, к которому испытывала симпатию.

– А-а-а… это ты? Ну, заходи изгнанник, я ожидала тебя, – насмешливо протянула она, потягиваясь в постели, раскинувшейся прямо посреди мастерской.

В помещении было накурено. Стрекоза не любил запах курева, но Ренате, как великой художнице, прощалось всё.

– Откуда тебе известно, что я изгнанник? – удивился Стрекоза.

– Молва идёт быстрее тебя, голубок, – рассмеялась Рената. – Пока ты летел ко мне, каждый, кому не лень, пересказал эту новость по-своему. Были и такие, кто считал, что тебе, скорее всего, отрубили голову. А я ещё гадала, как же ты доберёшься до меня без головы.

– А с чего ты решила, что я приду к тебе? – смутился Стрекоза.

– Побитый мужчина всегда хочет, чтобы его пожалели, и идёт к женщине, – пожала плечами Рената, – а мне казалось, что мы с тобой неплохо провели время в Конкордии и даже чуточку сдружились. Ведь ты приставал ко мне, мерзавец.

Рената расхохоталась и вскочила с постели.

– Ну, давай рассказывай, что у тебя на уме, а я приготовлю нам завтрак.

Стрекоза оглядел мастерскую: во всех углах комнаты были прислонены картины в рамах, он с любопытством рассматривал их, извлекая из кучи одну за другой. Рената была старше его на целых десять лет. От не в меру растолстевшего отца ей досталось прозвище «Бочонок», которое совсем не вязалось с её стройным станом. В своих работах она казалась наивной, простодушной девушкой, впервые открывавшей мир. С каждой картиной Ренатина душа представлялась Стрекозе всё обнажённее и беззащитнее. Его тронуло изображение провинившегося мальчика, стоящего на коленях перед грозным отцом и ждущего неминуемой кары за совершённый проступок. В глазах мальчишки хотя и было раскаяние, но в то же время читалось своенравие и упрямство. «Уж не обо мне ли эта картина? – подумал Стрекоза. – Ведь и мне когда-то предстоит встреча с отцом». Следующее полотно показалось ему безнравственным и безбожным: тот же самый отец стоял на коленях перед повзрослевшим сыном. Увиденное не понравилось Стрекозе, но он не считал себя критиком-искусствоведом и поэтому не стал ничего говорить Ренате, а лишь развернул картину к стене.

Рената приготовила напитки и бутерброды и пригласила за стол. Столом служил огромный куб, причудливо расписанный художницей. Каждая сторона куба была посвящена одному из сюжетов недавней демигрианской истории и рассказывала о том, как доблестные горожане отражали нашествия варварских племён.

Стрекоза был голоден, и яства, предложенные радушной хозяйкой, моментально исчезли со стола. Рената внимательно следила за ним, попивая напиток, и придвинула ему свою порцию.

– Ешь, я не голодна.

Стрекоза посчитал, что после долгого пути ему не стоит стесняться, и продолжил трапезу. А потом сделал большой глоток из обсидианового бокала. Горло обожгло, и он задохнулся, вытаращив глаза на Ренату.

– Что это было?

– Напиток богов, – улыбнулась та. – Нектар и амброзия. Не бойся, пей, это подкрепит тебя.

Стрекоза рассказал свою историю. Сцена обручения молодых людей перед неминуемой смертью растрогала Ренату. Она отпивала из своего бокала и при этом незаметно от юноши протирала уголки глаз. Через час измотанный переходами Стрекоза «подкрепился» настолько, что свалился бесчувственно на постель Ренаты и заснул крепким сном, каким могут спать только повзрослевшие дети, вернувшиеся после долгого отсутствия к материнскому теплу родного дома.

Рената, посмотрев на него, только пожала плечами и стала готовить кисти. У неё появилась тема для новой картины.

Стрекоза проспал весь день, а проснувшись, увидел перед собой полотно. Оно было сумрачным – сквозь дремучий лес продирались полчища муравьеобразных врагов. И только центр картины был осветлён восходящим солнцем, в его лучах юная Оми с натянутым луком готовилась выпустить стрелу, а Стрекоза вплетал крупную жемчужину в косу девушки.

Рената ревниво наблюдала за произведённым впечатлением. Стрекоза, не ожидавший увидеть ничего подобного, только и смог вымолвить:

– Ты же никогда не видела Оми, как ты смогла так точно передать её облик?

– Это просто, – ответила Рената. – Я так чувствовала. Приводи себя в порядок, мы идём обедать к Лоренцо.

– Обедать? Ночью? – изумился Стрекоза.

– Для особых гостей у него обед ночью, – расхохоталась Рената. – А мы же с тобой особенные гости?

Стрекоза не стал возражать.

28. Де-Мигра. Continuatio 1

В Конкордии не было дворцов и замков. Жилища конкордийцев были просты и практичны. Не то было в Де-Мигре. Даже идя по ночной, освещаемой лишь луной улице, нельзя было не удивиться мастерству демигрийских архитекторов. Каждая деталь, предназначенная, казалось бы, для украшения, несла в себе смысловую нагрузку, а в целом величественные строения свидетельствовали о богатстве и… гордыне мужественных горожан, посмевших вступить в соперничество с самой Конкордией.

Стрекозу и Ренату беспрепятственно пропустили во дворец.

– Магистр ждёт вас, – сообщили им.

– Почему «магистр»? – шёпотом спросил Стрекоза у Ренаты.

– Не обращай внимания на подобные мелочи, – предупредила та. – Лоренцо страдает манией величия. Воспринимай это как игру.

Стрекоза кивнул:

– Хорошо, буду воспринимать как игру. Только мне нужна реальная помощь, а не игрушечная.

– Веди себя достойно, и всё у тебя будет, – ответила Рената.

– Хорошо, я постараюсь понравиться ему.

– Постарайся понравиться не ему, а коту. Кстати, – Рената извлекала откуда-то небольшой флакончик, – дай-ка сюда ладонь.

Удивлённый Стрекоза протянул правую ладонь, а девушка капнула на неё капельку пахучей жидкости.

– Что это?

– Масло валерианы, разотри его. Антониус, кот Лоренцо, будет в восторге. В этом дворце всё решает кот. Понравишься ему – понравишься хозяину.

Стрекоза в недоумении пожал плечами и, решив ничему не удивляться, сделал то, что велела Рената.

Появился Лоренцо. Он был высок и строен, в движениях гибок, как лиана. Чёрные волосы, смазанные каким-то жиром, блестели и выглядели неестественно, словно ношеный парик, позаимствованный на время у нищего актёра. У Стрекозы возникло желание стянуть их с черепа Лоренцо и повесить на гвоздь как неуместную в присутствии дамы шляпу. В остальном магистр оказался таким, каким его изображала Рената: тонкие брови, тонкие губы, острый нос и чуть скошенный подбородок. И глаза… глаза Рената передала особенно точно: веки Лоренцо были полуприкрыты, и он глядел сверху вниз, с едва заметным надменством.

– Да будет мир с вами, – поприветствовал Лорецо поздних гостей и жестом пригласил пройти в соседний зал, где был накрыт стол.

Стол оказался небольшим, и это огорчило Стрекозу. По рассказам Ренаты, Лоренцо различал ранги гостей. И чем выше был ранг, тем больший стол накрывался. Скромные же размеры говорили о том, что посетителям делается снисхождение.

Однако Рената не придала этому факту никакого значения, а, как только они присели, сразу перешла к делу. Без каких-либо предисловий и фамильярностей.

– Ты возьмёшь юношу на службу, – бесцеремонно заявила она. В это время Стрекоза заметил, как в дверях зала появился огромный чёрный кот, который неторопливой вальяжной походкой направился к накрытому столу.

– Даже если это поссорит меня с Конкордией? – усмехнулся Лоренцо.

– Особенно если это поссорит тебя с Конкордией, – подтвердила Рената и хитро посмотрела на магистра – Стрекоза почувствовал, что она имеет на Лоренцо значительное влияние.

Лоренцо обдумывал предложение. Стрекоза с волнением ждал, пытаясь отгадать, какие мысли сейчас проносятся в голове магистра. В это время чёрный кот подошёл к столу и лениво наблюдал за гостем маленькими нагловатыми глазками на толстой от частого переедания морде. На первый взгляд он показался Стрекозе уродливым, только ярко-белые брови да роскошные длинные усы скрашивали неприятное впечатление.

– А вот и наш Антониус, – сказал Лоренцо, заметив кота. – Иди, дорогой, ко мне, я угощу тебя вкусненьким. – И он протянул руку, чтобы погладить любимца. Однако кот отстранился от него, словно уловил неискренность в голосе хозяина, а потом резким прыжком взобрался на колени Стрекозы и, довольно мурлыча, стал тереться мордой о его ладони. Не ожидавший такого неожиданного доверия Стрекоза вздрогнул, но нашёл в себе мужество погладить чёрное чудовище.

Лоренцо молча наблюдал за происходящим.

– Предложение принимается, – произнёс он наконец. – Я думаю, что для начала…

Он задумался.

– Ты думаешь, что для начала он будет в чине капитана, – подсказала Рената.

– Нет, – хитро улыбнулся Лоренцо. – Он будет служить в чине стрекозы в моём собственном ордене.

– Но ведь этот чин давно отменили?

– Не в Де-Мигре, Рената, не в Де-Мигре…

Рената была поражена: Лоренцо во всём хотел подчеркнуть противостояние с Конкордией.

– Дай ему воинов, Лоренцо. Он должен вызволить из плена несчастную девушку, свою невесту. А это тебе подарок в память о нашем договоре.

Рената развернула написанное утром полотно, и Лоренцо не смог скрыть радости. Казалось, что он счастлив. И дураку было ясно, что утонченный магистр безумно влюблён в Ренату.

Стрекоза и Рената стали прощаться с Лоренцо, так и не притронувшись к яствам. Магистр вышел из-за стола и протянул Стрекозе руку:

– С завтрашнего утра, молодой человек, вы на моей службе.

Стрекоза хотел было ответить рукопожатием, но глаза его округлились, когда Лоренцо наклонился, словно хотел поцеловать его руку. Но он только принюхался, почувствовав запах валерианы.

– Ух и хитрющая Рената! – расхохотался Лоренцо, обо всём догадавшись.

– Мр-мр, – подтвердил Антониус, потёршись о ногу Стрекозы.

29. Де-Мигра. Continuatio 2

Стрекоза возвращался взволнованным и взбудораженным: он не ожидал такой блестящей перспективы и, кажется, впервые по-настоящему поверил в то, что удастся разыскать и спасти Оми. Он был признателен Ренате и расчувствовался.

– Разве тебя не учили скрывать эмоции, Стрекоза? – спросила Рената, когда они вернулись в мастерскую.

– Прости, иногда и мужчине хочется побыть слабым.

– Пусть это будет в последний раз, – потребовала Рената. – Мне нравятся наглые храбрецы, а не сентиментальные недоумки.

Она прилегла на постель и поманила его.

– Иди ко мне. Кажется, я заслужила благодарности?

– А как же ужин? – спросил Стрекоза, целуя её в губы.

– Ужин надо ещё заслужить, милый.

30. Де-Мигра. Continuatio 3

Ужина так и не случилось. Впрочем, как и завтрака. Стрекоза проснулся в напрочь прокуренной мастерской, утренняя свежесть рвалась в раскрытое окно, и было зябко. Задвинув раму, Стрекоза попытался было разбудить Ренату, но ему это не удалось. Художница была пьяна. Укрыв её одеялом, Стрекоза вышел на улицу. Сегодня должно случиться то, о чём он мечтал в последние дни, о чём страстно молил великого Эхну. И всё это благодаря Ренате.

Он прошёл вчерашними улицами, и город ещё более поразил его своим величием. Миновав широкую площадь, Стрекоза оказался перед воротами дворца Лоренцо и стал громко стучать в них. Долгое время никто не выходил, потом появился заспанный стражник.

– Тебе чего? – спросил недружелюбно.

– С сегодняшнего дня я состою на службе у великого магистра, – гордо ответил Стрекоза. – Запомни меня и впредь не заставляй ждать.

– И в каком чине изволишь служить, приятель? – Стражник подмигнул, явно не поверив ему.

– В чине стрекозы, – ответил Стрекоза.

Стражник переломился от смеха.

– Ой не могу, насмешил, – сказал он наконец. – Знаешь что, проваливай подобру-поздорову, пока я не проткнул тебя пикой и не отправил на свидание с Эхной. Лоренцо выехал на охоту и вернётся поздно вечером.

Железные ворота с грохотом закрылись.

31. Пальмула

– Выполнять! – приказала Оми.

Оми обходила строй будущих лучниц. Непонятно, как ему это удалось, но Том сдержал слово: все воительницы были одеты в строгие военные костюмы. Была и проблемка: можно было и не считать, и так было ясно, что девушек осталось значительно меньше. Треть претенденток ушла, отказавшись смывать с тела зелёную краску. Оми понимала, что погорячилась: надо быть осторожней с чужими традициями. Девушки, отмывшие лица, предстали неуверенными и беззащитными – так, словно их обнажили прилюдно. Но была и хорошая сторона предпринятого манёвра: Оми знала, что те, кто остался, будут преданы ей и беспрекословно выполнят любые её приказы. А что может быть важнее в военном деле?

– Как звать? – спросила она крепкую и, если уместно такое слово в военном контексте, пышнотелую девушку, без смущения выдержавшую острый взгляд начальницы.

Крупные формы девушки подсказывали Оми, что та, как и многие в отряде, – представительница Большого поля, пришедшая на службу в надежде на лучшую участь.

– Меня зовут Гертруда, первая воительница.

Оми покоробило такое обращение, но что делать – надо привыкать к новому чину.

– Назначаю тебя… – Оми задумалась. Ей была нужна заместительница, а названий младших чинов, принятых в Пальмуле, она не знала, – главной болотной ведьмой, – неожиданно для себя выпалила Оми.

Это была шутка с её стороны, поскольку Гертруда своей нелепой внешностью походила на гигантскую болотную лягушку. Никто не засмеялся. Видимо, шутка была неудачной. Оми уже хотела извиниться, когда заметила радость в глазах девушки. Та была довольна, что её выделили из остальных. «А что, – подумала, Оми, – вроде, неплохое название? Враги прознают и будут бояться одного имени».

Оми приказала Тае принести зелёную краску и кисти и собственноручно раскрасила лицо, руки и ноги Гертруды – все открытые участки тела – замысловатым узором, ею тут же придуманным. С краской на лице девушки будут чувствовать себя привычно и увереннее, думала Оми, и в то же время краска покрывает не всю кожу – это был своеобразный компромисс.

– Слушайте меня, ведмочки, – обратилась Оми к девушкам, – приказываю немедленно украсить себя подобными узорами. Главная болотная ведьма проследит за выполнением задания и доложит мне.

Решение нанести боевой раскрас на тело девушек, как оказалось, было своевременным, поскольку желтолицая Бекки приказ выполнять отказалась и донесла на Оми правительству. Там восприняли произошедшее как бунт и немедленно вызвали для объяснений Тома. А потом пришли стражники и увели ещё не успевшую освоиться со своим новым положением Оми.

Оми привели прямиком к консулу Гарри, который уже отчитывал Тома как мальчишку.

– Я лишу тебя всех полномочий, – кричал консул. – Ты позволяешь чужеземке менять наши обычаи. Она даже не союзница, а представительница враждебного племени, притесняющего нас с востока. Рано или поздно мы будем вынуждены вступить с ними в схватку. Будут ли надёжны лучницы Оми и не переметнутся ли на сторону противника, растеряв наши традиции, отказавшись от веры своих родителей?

Том пытался возразить:

– Мы постигаем азы военного искусства, консул. Я полагаю, то, что делает Оми, относится к вопросам организации и дисциплины. Её предложения вполне разумны…

– Вы ошибаетесь Том, – перебил его консул, – здесь могу полагать только я, а вы должны подчиняться приказу.

– Бекки, – подозвал он желтолицую девушку. – Какое ваше мнение о чужестранке?

– Моё мнение такое же, как и выше, консул, – сказала Бекки с почтением. – Ясно как днём, что чужестранка готовит смуту и учит лучниц пренебрегать законами Пальмулы. Нельзя допустить усиления её влияния в войске. Её задача – научить девушек искусству лучниц, а потом Оми можно будет ликвидировать.

– А как ты думаешь, для чего я тебя приставил к чужестранке, Бекки? – вдруг рассердился консул. – Ты должна была стать начальницей отряда, но не сумела проявить крепость воли. Не исключаю в этом и вину Тома, но власть берётся в первые секунды знакомства с подчинёнными. Ты упустила решающий момент, и теперь ты для них никто.

– Привели чужеземку, – доложил в это время стражник.

– Введите её!

В дверях появилась Оми, обворожительная в новом военном наряде. Консулу бросилось в глаза, что в её косу была вплетена большая жемчужина. Пальмульским девушкам не разрешались такие вольности. За спиной у Оми был лук со стрелами.

– Это и есть то самое изделие Стива? – спросил консул и, протянув руку, добавил: – Дай мне взглянуть на него.

Оми безропотно передала оружие консулу, понимая, что, скорее всего, это уловка, предпринятая, для того чтобы разоружить её. По закону Пальмулы никто не имел права лишать свободного человека личного оружия.

Но консул с искренним интересом рассматривал составной лук Стива и в конце концов остался доволен.

– Научи меня пользоваться им, – попросил он Оми.

Оми снова оказалась при оружии. Она почувствовала себя уверенно, поскольку могла вмиг перестрелять всех присутствующих, включая стражу за дверью. Но на доверие принято отвечать доверием. Она натянула лук и выпустила стрелу в висевший на стене портрет молодого человека. Стрела пролетела мимо опешившей Бекки и угодила в лоб неизвестного юноши на картине. Том ахнул: это был портрет самого консула в молодости. Сейчас, когда на кону их жизни, Оми допустила непростительную дерзость.

Консул подошёл к портрету и, поражённый стремительностью, с которой всё произошло, вытащил стрелу, с изумлением уставившись на испорченный портрет. Бой лука был такой силы, что, прорвав полотно, стрела вошла в каменную стену. Он снова протянул руку, и Оми, как и раньше, позволила себя обезоружить. Консул вложил стрелу в лук и хотел было натянуть тетиву, когда в зал, растолкав нерасторопную стражу, ввалилась Гертруда.

– Госпожа первая воительница, вы просили доложить о выполнении задания. Докладываю: все лучницы окрашены в боевые узоры и ждут вашего приказа.

Консул вытаращил глаза на ворвавшуюся в зал дикарку, потом перевёл взгляд на растерянных стражников, виновато застывших за спиной Гертруды, но ничего не сказал, а выглянул в окно: на площади в походном порядке выстроилось двести девиц в одинаковых зелёных одеяниях, с устрашающими раскрасками на лицах.

– Пальмуле нужны надёжные войска. Разве можем мы довериться чужестранке в формировании элитных подразделений? – спросил он.

Том понял, что это риторический вопрос и промолчал. Бекки же была настроена решительно.

– Нет, консул, эти лучницы не подчиняются нашим законам, – сказала она. Нужно распустить отряд Оми и набрать новый.

– Хорошее предложение, – ответил консул. – А ты как считаешь? – обратился он к Гертруде. – И вообще, кто ты?

– Я главная болотная ведьма, – заявила та с гордостью, – и готова идти на смерть с моей первой воительницей ради процветания Пальмулы.

– Гавная… кто? – спросил консул, ошарашенный простодушным ответом девушки.

– Главная болотная ведьма!

– Ну да? – удивился консул и добавил: – А впрочем, я бы мог и сам догадаться по твоему виду. А что, остальные тоже ведьмы?

– Ещё какие! – улыбнулась Гертруда.

Гарри обернулся к Тому.

– Том, ты умный человек, которому я привык доверять. Не ошибаюсь ли я в тебе? Ты же понимаешь, что нельзя допускать смуту. Ведь так?

Голос консула был устрашающе спокоен, Том от волнения судорожно сглотнул и кивнул.

– Ты мне не оставляешь ничего другого, как погасить смуту в самом её зарождении.

Он натянул тетиву лука и направил стрелу в сторону первой воительницы. Оми представила, как холодный металл стрелы пробивает её сердце, и в голове быстрой чередой понеслись картинки совсем недолгой жизни. Она увидела себя маленькой испуганной девочкой в тот самый момент, когда старейшина Зву Раб на её глазах зарубил её отца и отсёк голову застывшей в ужасе матери. Обезглавленное тело тогда неуклюже осело и повалилось на спину. Огромный живот её – она была на сносях – навсегда запечатлелся в памяти девочки. Мать так и снилась с тех пор – без головы и с большим животом, и Оми кричала во сне: «Не-ет!» – и просыпалась от крика. Потом она увидела Стрекозу с раскроенной головой, упавшего к ней под ноги от удара зелёного пальмульца. Ей не жаль было свой жизни: она видела смерть много раз и могла достойно принять её. Но неужели придётся умереть, так и не расквитавшись с обидчиками? Не-ет! Оми не была готова к смерти. Она нащупала на косе жемчужину, подаренную Стрекозой, и крепко сжала её в кулаке. «Сейчас мы встретимся с тобой, любимый, – мелькнула мысль. – Не оставляй нас, великий Эхна!»

Но стрела уже неслась к ней с огромной скоростью. Взгляд Оми на мгновение выхватил её в воздухе возле лица, словно остановил, она даже успела рассмотреть в деталях искусное изделие мастера Стива, а затем смерть пролетела мимо и вонзила острое пчелиное жало в шею желтолицей Бекки. Та захрипела, свалилась на спину, и забилась в предсмертных судорогах.

– Том, не разочаровывай меня больше, – приказал грозный консул. – Через месяц у Пальмулы должно быть боеспособное войско.

Он вернул лук Оми.

– Я рассчитываю на тебя, девочка. Оправдай моё доверие.

Оми отсалютовала своим оружием – так, как это было принято у конкордийцев, – и вышла к ожидающим её лучницам.

– Слушайте мою команду… – начала она, но тут сказалось недавнее нервное напряжение, и Оми тихо добавила: – Все за мной в поле.

Том шёл рядом с первой воительницей и тихо объяснял ей:

– Пойми, в этой стране другие законы. Мы привыкли подчиняться им. Это очень удобно. Не нужно ни о чём думать и ежедневно принимать какие-то решения. Всё установлено давно богами-страхами. Жизнь бесконечна и движется по вечным законам. Ты называешь нас муравьями. Это сравнение верно отчасти. Но мне больше по душе сравнение с пчёлами. Догадываешься почему?

– Потому что они жалят?

– Нет, совсем не поэтому. Потому что, изо дня в день выполняя одну и ту же рутинную работу, пчёлы наполняют соты лечебным мёдом. Ты понимаешь, к чему я клоню? Разумные – поскольку они божественны – законы жизни при их неуклонном соблюдении приводят к исцелению.

– Всё это прекрасно, Том. Я понимаю. Никто ни о чём не думает. Просто идеальный мир для правителя. Есть только одно «но».

– Какое же?

– Я не больна, и мне не требуются лекарства.

– Но ты же понимаешь, что это иносказание.

– Понимаю, Том. Где мишени, которые ты должен был приготовить?

Том довольно улыбнулся: мишени Стив поставил к сроку, они давно ожидали лучниц.

– Первое, чему вы должны научиться, – обратилась Оми к девушкам, – уверенной стойке лучницы. Из любого положения, в котором бы ни находилось ваше тело, вы должны уметь стремительно принимать надёжную позицию для стрельбы, при которой рука тверда, а лук устойчив. Сегодняшний день мы посвятим только этому.

Оми поделила девушек на двадцать подразделений, в каждом назначив декадницу. И упражнения начались.

– Зачем же ты требовала мишени, если они сегодня не нужны? – возмутился Том.

– А затем, Том, что обо всём надо заботиться заранее.

Том промолчал. Хорошо, заранее так заранее. Его очень удивлял тот факт, что девушки, впервые увидев Оми, даже зная, что она чужеземка, с первых же минут беспрекословно подчинились ей. Эта хрупкая на вид девушка обладала таинственной силой. А что, если она и на самом деле ведьма? Даже консул был очарован ею и убил законопослушную Бекки. Всё-таки следовало быть осторожней с первой воительницей.

Считая, что пока всё в порядке, Том решил отправиться в город и дома за ужином хорошенько обдумать будущие действия. Но не тут-то было.

– Ты куда это, Том? – послышался грозный оклик.

Том, удивлённый, обернулся. На него сурово смотрела Оми.

– Разве я отпускала тебя?

– Ты забываешься, девушка, – рассердился Том. – Я не подчиняюсь тебе.

– Для тебя я госпожа первая воительница, – ответила Оми. – Придётся подчиниться, если не хочешь потерять доверие консула.

Теперь глаза её были презрительно насмешливы.

– И что дальше? − рассердился Том.

– И останься. Ты нужен мне как мужчина.

32. Трасса

– Итак, я была права. Если роман – это любовь, из этого следует, что ты пишешь книгу только потому, что влюбился. Признайся наконец, что в Ульяновск ты поехал из-за женщины.

– В какой-то мере – да.

– Ты влюбился?

– Очень. Влюбился сразу и бесповоротно.

– В Настёну?

– М-м-м, нет. В Настасью. Только в другую. Она из Москвы.

– А у тебя ещё и в Москве Настёна?

Зухра удивлённо таращит глаза и неестественно смеётся.

– Смотри на дорогу, Зухра, сейчас должен быть поворот.

– Да я не успеваю следить за твоими поворотами. Так-так-так, рассказывай.

– Видишь ли, я влюбился в женщину, с которой разошёлся во времени лет эдак на двести. Однажды, когда я занимался Карамзиным, мне попало в руки письмо Настасьи Плещеевой. Адресовано оно было масону Кутузову, жившему тогда в Германии.

И тут я должен сказать по секрету, что время от времени делаю экспертизу текста для «компетентных органов». Обычно мне дают для анализа анонимный текст, и по нему я должен попытаться воссоздать психологический, социальный и какой угодно портрет автора. Поскольку занимаюсь я этим уже не первый год, то обладаю некоторыми навыками. Могу, например, с той или иной степенью уверенности сказать, кто писал – мужчина или женщина, какого возраста, какое учебное заведение окончил автор и кто он по профессии. Как выглядит, где проживает, фамилию, имя, отчество и номер телефона. Про телефон, конечно, шучу.

– А про отчество?

– И про отчество тоже. Вообще-то, читать чужие письма некрасиво. Но письмо Плещеевой уже давно обнародовано, то есть опубликовано. Оно меня поразило. До дрожи. Искренностью эмоций. И я почувствовал эту женщину. Ярко представил, какая она – как выглядит, как ходит. И как страдает. В письме она пишет, что ненавидит Карамзина, так как он, будучи в Женеве, не написал ей ни строчки. Грозится, что на порог его больше не пустит и читать его романов не станет.

Я держал в руках её письмо, выведенное на принтере, и в каждой буковке ощущал невыносимую боль. Незаживающую душевную рану. Так «ненавидеть» может только любящая женщина. И неожиданно я влюбился в девушку, которая умерла 200 лет тому назад. И позавидовал тем людям, которым довелось жить рядом с ней и общаться. Позавидовал Карамзину.

Правда, горько было осознавать, что Николай Михайлович тоже чуть-чуть разошёлся с ней во времени. Она была старше его на двенадцать лет. И это незначительное с точки зрения вечности расхождение оказалось трагическим. Настасья была замужем и воспитывала двоих детей.

Она влюбилась в него сразу, как только его увидела, и довольно долго не могла признаться в этом даже самой себе. Почему? Да потому что было страшно. Это было противно тогдашней морали: она была отдана другому и должна была быть верна ему весь свой недолгий век. Кстати, никто не знает дату её кончины, что, несомненно, символично.

Настасья не могла и дня прожить без Карамзина, и тот не нашёл ничего умнее, как поселиться в их доме. Муж ни о чём не подозревал и принял молодого человека весьма радушно.

К слову сказать, молодой Карамзин мучился из-за двусмысленности своего положения. Не случайно и любовь героев его повестей раздираема противоречиями, связанными или с инцестом, или с социальным неравенством. Разве что о любви к замужней женщине он прямо не пишет, избегая прямых отсылов к собственной ситуации, хотя и не может скрыть истинных чувств в стихах, посвящённых Плещеевой. В любом случае несовершенство общественных законов, по мысли Карамзина, приводят к страданиям и трагической развязке.

И вот двум симпатичным людям пришлось расстаться, и только теперь я понимаю почему.

33. Дирус

Сутяга делал всё во имя великого Эхны, понимая, что у побеждённых нужно отнять прошлое и веру.

– К тебе хиулк, полководец, – голос воина-стражника разбудил задремавшего после тяжёлой дневной суеты Сутягу.

– Пусть придёт утром, – проворчал Сутяга. – Ночь – плохое время для серьёзных разговоров.

– Он говорит, что дело не терпит отлагательств.

Сутяга хотел было рассердиться, но тут узнал в воине, стоявшем на страже, Тигра – сына своего погибшего с южным отрядом товарища.

– Сынок, – сказал он устало, – я ни для кого не делаю исключения: утро мудро, ночь глупа.

– Извини, полководец, я просто подумал…

– Это хорошо, что ты думаешь, – улыбнулся Сутяга.

– Я подумал, что настало время перемен. И этот человек нам поможет, − закончил Тигр.

– Да-а? – иронично протянул Сутяга, не ожидавший такой дерзости от молодого воина. – И кто же этот человек?

– Это Отравитель, полководец.

Сутяга вздрогнул. Вот кого бы точно он никогда не желал видеть, так это Отравителя. Он гневно посмотрел в глаза воина. Тот не смутился и выдержал взгляд. «Чего же ты хочешь? – спросил сам себя Сутяга с усмешкой. – Ты же сам воспитывал в воинах твёрдость духа и учил думать в бою. Кажется, научил. Они уже и решение готовы вместо тебя принять. Этот Тигр у дверей точно годится в военачальники».

– Хорошо, сынок. Пусть войдёт.

В дверях появился хиулк-лекарь, отравивший тяжелораненых лучниц, и боль потери снова объяла сердце Сутяги.

– Я тебя простил, Отравитель, но это ещё не значит, что ты можешь тревожить меня по ночам.

– Прости, Сутяга, – сказал старик. – Я не ждал горячего приёма, и меня не обижает твоя грубость. Но если в тебе осталось хоть немного благоразумия, спаси свою душу и останови кровавую бойню.

Сутяга посмотрел на старика с презрением.

– Ты занимаешься не своим делом Отравитель. Оставь наши души священникам. Не юли и скажи прямо, чего ты хочешь.

Старик упал на колени и заплакал.

– Твои воины схватили моего сына. Это всё, что у меня осталось, он смысл моей жизни. Если ты пощадил меня один раз, пощади и во второй. Я буду предан тебе и выполню любые твои приказы. Моя жизнь отныне принадлежит только тебе.

– Я не торговец жизнями, – ответил Сутяга. – Я полководец и поступаю справедливо, как велят законы военного времени.

– Разве есть справедливость в гибели невинного юноши?

Сутяга хотел было вытолкнуть старика за дверь, но тут вспомнил слова молодого стражника и подумал: «А ведь правда, хиулки, как и этот старик, поставлены на колени и готовы смириться со своей участью. Но если и дальше проявлять к ним жестокость, покорность перерастёт в ненависть и жажду мщения, которые станут передаваться из поколения в поколение. Если же проявить сейчас великодушие, они примут его с благодарностью и будут преданно служить тебе».

– Я приму решение, Отравитель, – сказал Сутяга. – Но запомни, сегодняшней ночью ты продал свою свободу. Отныне ты мой раб и будешь делать то, что я скажу.

Старик поднялся и склонил голову.

– Я твой раб и буду делать всё, что прикажешь.

Сутяга позвал Тигра:

– Отныне ты в ответе за жизнь Отравителя. Никто не смеет обижать ни его самого, ни его сына.

Сутяга ещё раз присмотрелся к воину. На лице – беспристрастность и ни капли эмоций. «Хорошая выучка, – подумал Сутяга. – От такого будет толк».

34. Дирус. Continuatio 1

Утром Сутяга приказал прекратить избиение горожан и объявил воинам, что намеревается заключить с хиулками мир. Правителем города назначался Отравитель, а советником при нём – Пико. К войскам хиулков было решено отправить парламентёров – сына Отравителя Предивино и одного из воинов Сутяги − Тигра, обратившего на себя внимание полководца смекалкой и выучкой.

– Всем ли всё ясно? – задал вопрос Сутяга выстроившимся воинам.

– Да, полководец, – ответили воины.

– Нет, полководец, не всё, – тихо прошептал Пико, и никто его не услышал.

– Тогда за работу! И верните хиулкам их храмы: нельзя лишать людей веры.

35. Дирус. Continuatio 2

Парламентёры вернулись спустя двое суток, и Сутяга внимательно выслушал их.

Хиулки тоже устали от войны и искали мира. Их вождь Инепта предложил Сутяге встретиться, но не знал, обладает ли тот полномочиями правителя Конкордии. Встречу предлагалось провести на широкой реке, разделяющей противоборствующие войска. Для этого с обеих сторон полагалось выстроить деревянный мост, посередине разделённый дубовыми решётками так, чтобы никто не мог перейти на противоположную сторону. Вызвано это было осторожностью, однажды одного из вождей хиулков обманом заманили на подобные переговоры и коварно убили вместе с сопровождавшими его полководцами. Хиулки опасались повторения кровавого сценария.

– С обеих сторон на переговорах должно быть по десять человек, – сказал Предивино. Только есть у меня одно недоброе предчувствие.

– Какое же? Выкладывай свои сомнения.

– Я хорошо знаю реку, на которой произойдёт встреча. В том месте, где намечается мост, она мелкая.

– Это разумно, – сказал Сутяга. – Тем легче будет строить мост.

– Там мост не нужен, в десяти метрах реку можно перейти вброд. Это ловушка.

– Мы позаботимся о своей безопасности, – Сутяга одобрительно кивнул Предивино, дав понять, что опасения приняты во внимание.

Когда мост был построен, Сутяга удивился искусству местных строителей. Сооружение оказалось величественным и даже пышным – украшенным портиками и другими хитрыми изысками – и соответствовало значимости будущего события. Запах дерева смешивался со свежестью реки и напоминал Сутяге, жителю лесного края, запах отчего дома, вызывая давно забытое чувство тоски по родной стороне. «Вот заключим мир, вернусь домой к сыну и буду простым плотником. Война – удел молодых», – подумал он.

– Полководец, время выдвигаться, – заметил Предивино.

Сутяга кивнул.

– Если у тебя дурное предчувствие, можешь остаться, – предложил он неожиданно. – Я всё пойму и не стану осуждать тебя.

– Я одобряю твои действия, полководец, и хочу разделить ответственность за смелый, благородный поступок. Думаю, если рядом с тобой будет хиулк, переговоры пройдут успешнее.

Сутяге нравился этот юноша, другого ответа он и не ждал.

– Что ж, тогда вперёд, за работу, – обратился он к своему отряду.

Когда солнце стояло прямо над головами, одновременно с двух сторон берега на мост взошли два отряда во главе со своими предводителями. Правители впервые видели друг друга, поэтому, пока шли к решётке, разделявшей переговорщиков, Сутяга с интересом разглядывал своего противника. Инепта, вождь хиулков, улыбался во весь рот и, толстый, как бочонок, шёл вразвалку, тяжело ступая по деревянному настилу. «Да он трус», – подумал Сутяга, улыбнувшись в ответ. Неимоверная толщина хиулкского вождя говорила не столько о его невоздержанности к еде и питью, сколько о том, что под его одеждами скрываются доспехи.

Инепта и Сутяга подошли к барьеру, за ними выстроились лучники и копьеносцы с оружием наизготовку. Правители поприветствовали друг друга.

– Парламентёры сказали нам, что вы готовы к миру. Действительно ли это так? Если да, то давайте обсудим условия, − начал Инепта.

– Точно так, – подтвердил Сутяга. – Настало время прекратить бойню и договариваться о мирном хозяйствовании и сотрудничестве.

– Мы нуждаемся в подтверждении ваших благих намерений. Думаю, будет справедливо, если в знак примирения вы вернёте нам город.

В это время недалеко по течению реки раздались шум и крики.

– Что это? – наигранно удивился вождь хиулков, всматриваясь в сторону завязавшейся между конкордийцами и хиулками стычки.

– Думаю, это Пико с Тигром пытаются разрешить недоразумение, – ответил Сутяга, сохраняя спокойствие и не поворочивая головы в сторону боя. – Видимо, ваши воины ошиблись дорогой и решили перебраться на нашу сторону, нарушив условия перемирия.

– Мы не поняли друг друга, Сутяга, – сказал хиулк и, приняв из рук воина шлем, надел его на голову. – Было приятно познакомиться с тобой.

Видимо, это был знак, потому что мгновенно длинное копьё хиулкского воина проскочило сквозь решётку и проткнуло грудь не успевшего отреагировать Сутяги.

Инепта развернулся и пошёл прочь с моста, пока оставшиеся воины убивали друг друга, осыпая копьями и стрелами.

36. Дирус. Continuatio 3

Пико привёз тела убитых переговорщиков в город. Он был в ярости и корил себя за то, что не послушался предостережений Предивино, который сейчас мёртвым лежал рядом с Сутягой. Безутешный отец обнимал тело своего сына, и Пико ничем не мог ему помочь.

– Вы принесли горе на мою землю, – сказал наконец Отравитель. – Я проклинаю вас. Предрекаю, что на конкордийцев обрушатся все несчастья, которые только можно испытать на Мадере. Болезни, самые страшные, пусть поразят ваших детей. Пусть матери и отцы вечно оплакивают воинов, ушедших в поход, ибо им никогда не вернуться. Я призываю мой народ сжигать свои дома и уходить из опоганенного города, пока хоть один конкордиец находится…

Пико не дал ему договорить. Уставший и ещё не пришедший в себя после тяжёлого сражения, он в гневе выхватил меч и отрубил старику голову. А когда сообразил, что натворил, было уже поздно.

Тигр набросился с упрёками на Пико:

− Что ты наделал? Я обещал Сутяге, что старик будет под моей защитой.

− Прости, брат, − сказал Пико. − Сутяги больше нет, и ты свободен от данного ему слова.

С сожалением посмотрев на убитого, он приказал похоронить конкордийцев и хиулков в одной могиле: пусть общая земля примирит их хотя бы после смерти.

37. Дирус. Continuatio 4

Когда Эхна переключил внимание от вновь созданных городов на отряд Сутяги, он ужаснулся произошедшим событиям. Город пылал, хиулки услышали призыв Отравителя и покидали родные места, оставляя в огне дома и пожитки. Конкордийцы, потерявшие полководца были в смятении. И Пико, тридцатилетний парень, ещё слишком молодой для того чтобы принимать решения от имени всей Конкордии, тоже был в растерянности. Эхна понял, что необходимо срочно вернуть управление над войсками и городом. И сделать это предстояло Пико. Все остальные командиры пали в бою, а новых ещё не взрастили.

Эхна принял экстренные меры. Единственное, что оставалось делать при таком положении вещей, – это объявить Пико диктатором и передать ему единоличное управление. Что и было немедленно сделано. А чтобы никто не сомневался в его преемственности, Пико были торжественно переданы доспехи и нож погибшего Сутяги. «За работу, Пико!» − приказал Эхна. Он не сомневался, что его слова будут услышаны молодым полководцем.

На следующее утро, после крепкого сна, Пико почувствовал в себе прилив сил и уверенность в собственных действиях. Ему были нужны надёжные помощники, и он призвал их. Неожиданно собралась команда молодых конкордийцев под началом Тигра, к которым примкнула хиулкская девушка Смила, помогавшая Пико в городском управлении при Отравителе. Отец её в своё время был знатным торговцем, с чьим мнением считались, и Смила знала лично многих влиятельных хиулков. Пико надеялся с её помощью переломить настроение горожан и вернуть их к мирной жизни.

Он издал указ, по которому собственность оставшихся в городе хиулков объявлялась неприкосновенной. Те из них, кто соглашался работать на правительство, получали чины и значительные вознаграждения. Их семьи обеспечивались всем необходимым и находились под защитой конкордийцев. Тех же, кто препятствовал деятельности диктатора, разрешалось убивать на месте.

Хиулки подчинились, и в результате решительных действий в течение каких-то двух недель Пико получил полный контроль над городом, который конкордийцы не зря прозвали Дирусом – проклятым местом. В Конкордию был отправлен посланник с докладом о произошедших событиях. В нём говорилось о расширении влияния конкордийцев на территориях хиулков, сообщалось также о нехватке воинов для продолжения вторжения и необходимости заключения мира.

38. Трасса

– Мне кажется, не сложно догадаться, почему расстались Карамзин и твоя Настёна.

– Настасья. Зухра, её звали Настасья – и только так. Не обижай женщину, которую ты совсем не знаешь.

– Разве я сказала что-нибудь обидное?

– Мне показалось, что ты иронизируешь. Ну да ладно, слушай дальше. Ты человек взрослый и, разумеется, знаешь, что детей находят в капусте. Так вот, ты, наверное, очень удивишься, когда узнаешь, что в капусте его не нашли.

Зухра рассмеялась фирменным раскатистым смехом, заставив меня замолчать. Неожиданно я вызвал целый фейерверк восторгов, и какое-то время был вынужден ехать молча, выжидая, пока она вдоволь посмеётся над нелепой синтаксической конструкцией. Я смотрел на её профиль и улыбался глупо. Да, почему-то мне так кажется, что улыбка была глупой, хотя вполне вероятно, что она была просто доброй. Или даже добродушной.

– Зухра, тебе покажется странным, но Карамзин нашёлся в жёлтом шкафу. Дело в том, что мать его умерла, когда он был пяти лет от роду или около того. А от матери остался жёлтый шкаф, набитый книгами. В основном романами. Чуть повзрослев, Карамзин прочитал все эти книги. Я думаю, что не без трепета, так как понимал, что их страниц касались руки его благословенной матери.

– Видишь ли, Зухра, я думаю, что люди конца XVIII – начала – XIX столетий не могли ещё по достоинству оценить положительное влияние романов на общественное сознание. Даже такие просвещённые, как Свечин или Бекетов. А в первой половине XVIII века чтение романов вообще считалось бессмысленным препровождением времени, его «погублением». «Пользы от них мало, а вреда много, – писал Сумароков. – Из романов в пуд весом спирту одного фунту не выйдет».

Однако романы вошли в моду, и читали их в основном юные девушки. Рассказывалось в романах об отважных благородных героях, которые совершали немыслимые подвиги ради прекрасных дам, помогали страждущим и были нетерпимы к несправедливости. В романах утверждались такие понятия, как честь и достоинство, – складывались нравственные критерии просвещённого человека.

А потом девушки повыходили замуж и нарожали детей, которые впитали вместе с молоком матерей и новую нравственность. Повзрослев и осознав себя личностями, они возжелали участвовать в общественной жизни, а не быть беспечными пешками в руках властителей. И тогда под давлением общественного сознания появились сначала «Манифест о вольности дворянству», а затем «Жалованная грамота дворянству». Вот так романы утверждают новую мораль и изменяют мир.

– Про романы всё понятно, – сказала Зухра.

Её веселье куда-то улетучилось, и вдруг она стала грустной и меланхоличной. Ну правильно: зачем надо было забивать ерундой голову девушки?

– Но мне интересней история твоей Настасьи, продолжала она. – Почему они расстались с Карамзиным?

– Они не расстались. Он попытался от неё сбежать.

– Сбежать? Куда?

– Ну куда можно было сбежать в конце XVIII века? На Женевское озеро, конечно.

39. Де-Мигра

Железные ворота с грохотом закрылись.

Магистр вернулся с охоты ближе к ночи. Вернулся – это мягко сказано. На самом деле его привезли абсолютно невменяемым после трапезы на свежем воздухе. Лоренцо переусердствовал с крепкими напитками, которые ему подливали приятели из Каприи, и не был расположен к серьёзной беседе. Стрекоза слышал, как потешались над ним два каприйца, доставившие тело до дворца.

– Нам повезло, что Де-Мигрой правит пьяница, – сказал один из них. – При безвольном правителе можно легко прибрать к рукам все сокровища города, даже не захватывая его.

– Отчего же «не захватывая», – рассмеялся второй. – Сдаётся мне, что мы сегодня взяли город без единой капли крови. Посмотри вокруг: эти дворцы и храмы – теперь будут принадлежать нам. Завтра утром придём продолжить веселье и дадим Лорецо подписать бумаги на совместное пользование.

– Ты действительно хочешь опустошить казну Каприи и вложить деньги в Де-Мигру? Не слишком ли это рискованно?

– Чем мы рискуем, когда взамен получаем Де-Мигру вместе со всеми жителями, даже с этим бродягой – каприец показал на прислонившегося к ограде Стрекозу.

Тот вспыхнул, но, вспомнив, что эмоции не лучший способ решать проблемы, решил переждать. Наказать обидчика никогда не поздно.

– Но Лоренцо может помешать нашим планам, если почувствует, что власть уплывает из его рук.

– Когда он опомнится, будет слишком поздно. Мы представим народу магистра как безвольного пьяницу, действия которого ведут к обеднению горожан, а себя выкажем спасителями, вложившими кругленькую сумму ради спасения города. Тогда Лоренцо не удержится у власти и дня: народ сам сметёт его, если, конечно, он прежде не умрёт, скажем, от цирроза печени.

– Убийство?

– Почему бы и нет? Все только вздохнут с облегчением, избавившись от сумасбродного тирана.

– Но нам понадобятся помощники среди демигрцев. Возможно, придётся формировать новую аристократию.

– Нет ничего проще, вот этот юный бродяга станет одним из них.

– Бродяга?

– Позволь молодому человеку подняться, и он будет предан тебе всю жизнь.

– Как звать тебя, юноша? – обратился к Стрекозе каприец. – Судя по тонким чертам лица, ты благородных кровей.

– Так и есть, – ответил Стрекоза. – Я Стрекоза из Конкордии, ищу службу при дворе магистра Лоренцо.

– Я принц Вермикула из Каприи. Я бы с удовольствием сам взял тебя на службу, полагаю, такие, как ты, сметливые парни на дороге не валяются, поэтому не стал бы держать тебя перед закрытыми дверьми. Владеешь ли ты оружием?

– Мечом и копьём в совершенстве, – гордо ответил Стрекоза.

– Предлагаю тебе чин капитана и дворянский титул в придачу, если возьмёшься возглавить охрану моего представительства при дворе Лоренцо. Проявишь смекалку – будешь получать достойное вознаграждение.

Предложи такое Вермикула днём раньше, и Стрекоза согласился бы без колебаний. Но со вчерашнего дня он уже был в чине, дав слово служить Лоренцо, и это меняло дело. К тому же ему не понравилось, что каприанец назвал его бродягой. Было понятно, что его пытаются использовать в нечестной игре. Тем не менее он решил извлечь выгоду из неожиданного предложения и подыграл каприйцу, изобразив на лице радость и выразив готовность преданно служить новому хозяину.

– Могу ли я получить аванс в знак того, что это не шутка?

– Мне нравится твой подход к делу, – расхохотался каприанец. – Приходи сюда завтра ближе к обеду. И всё получишь.

(Продолжение следует)