Ступени

Ступени

Рассказ о любви

Елизавете Базаевой

 

Что врачи говорят? Ты совсем худой стал, бледный. Не ешь ничего что ли? И не гуляешь, наверное, совсем. Я тебе книг принесла. Акутагаву твоего… Платье сегодня постирала синее, а оно полиняло. Теперь еще красивее стало, небесно-голубое. Сразу вспомнила, как в детстве любила лежать на траве и долго-долго в небо глядеть. Лежу и представляю, что бегу по нагретым солнцем мраморным ступенькам все выше и выше. Быстро-быстро перебираю ногами, так что уже и не касаюсь ступеней, а лечу над ними. Вокруг все сияет голубым. Лестница подо мной тоже становится голубой. И вдруг я сама как будто сливаюсь с небом: постепенно мои ноги и руки становятся голубыми, затем волосы и лицо… Дуреха да была? Ну, что ты все молчишь? Сильно плохо тебе? Ну, не плачь, дай я тебя обниму…

 

Тебе мерещились когда-нибудь зубчатые колеса?

Какие еще колеса? Ты тут совсем с ума сойдешь. Вот тут йогурт, фрукты, орехи, я все помыла, ешь.

Акутагава в своем последнем рассказе пишет, что его герой видит полупрозрачные зубчатые колеса.

Ты слишком много читаешь. Может тебе вместо этого больше гулять?

А заканчивается рассказ так: «Неужели не найдется никого, кто бы потихоньку задушил меня, пока я сплю?»

Вот зачем это писать? Людям и так тяжело живется. Не буду тебе больше книги носить. Тебе нужно отдохнуть, понимаешь? А ты еще больше себя накручиваешь…

Этот рассказ он написал незадолго до того, как выпил смертельную дозу веронала.

Ты меня не слышишь! Господи, что мне с тобой делать?

Ты уже все сделала.

Опять начинаешь? Мы же договорились никогда не вспоминать об этом. Иначе по­ссоримся. И тебе снова станет хуже.

Башлачев выпрыгнул в окно, Рыжий и Шпа­ликов повесились. А жена Шпаликова потом тоже выпила снотворное.

В смысле тоже?

Ну, как Акутагава.

И что, тоже умерла?

Умерла… У них дочь осталась. После смерти матери в монастырь ушла.

Жива?

Жива. Только ей вроде как жить негде. Там какая-то темная история.

Господи, почему одни люди радуются жизни, а другие мучаются?

Шпаликов что-то такое в предсмертной записке написал: «Всё прощание — в одиночку, напоследок — не верещать, завещаю вам только дочку — больше нечего завещать…»

Да что ты заладил сегодня про самоубийство?

У нас на этаже ночью женщина умерла.

Какая женщина?

Мать той девчонки, которая с девятиэтажки сбросилась. Я тебе рассказывал.

Аа, да, помню. Ужас какой! Ты гулял сегодня?

Да.

Если хочешь, попрошу врача, чтобы тебе давали больше гулять.

Не надо.

Поешь чего-нибудь, а? Ну, не расстраивайся так. Откуда ты вообще узнал об этом? От вас это должны скрывать, мне кажется.

У меня письмо ее есть.

Какое письмо?

Предсмертное.

Женщины?

Нет. Дочери.

Откуда оно у тебя?

Мать вчера дала.

И что там?

На, почитай.

Можно потом?

Нет, сейчас.

Давай потом? Дай мне его, я его дома сохраню.

Нет, не дам.

Ну что ты за человек такой…

Вчера вечером она мне рассказала, что дочь тоже лежала в психушке. Родилась недоношенной. Мать-то вспыльчивая, раздражительная — вот и не выносила ее. Даже кормить толком не могла, из бутылки кормила. Отец их сразу бросил. Да они и женаты не были, как я понял. Дочь с детства была беспокойная, крикливая. Ее бабка воспитывала, все прощала, покрывала постоянно перед матерью.

Тебе апельсин почистить?

В садик почти не ходила: была несколько раз, устраивала там истерики. Воспитатели говорили, что она вытягивалась на полу «в струну» и синела. До пятого класса хорошо училась, непоседа была правда. А потом гепатит схватила и в больнице долго провалялась. Когда вернулась в школу, не смогла нагнать, стала ругаться с учителями, пропускать уроки, и вообще перестала ходить. Рассказывала всем, что она цыганской крови, а мать похитила ее из табора. Матери врала, что ее заманили в воровскую шайку: заставляют пролезать в форточки и открывать изнутри двери в квартиры. Однажды на то, что она не ходит в школу, сказала, что учитель физики склоняет ее к сожительству, за хорошие оценки. Обо всем говорила искренне, достоверно — трудно было понять, что она сочиняет… Лет в пятнадцать влюбилась в парня какого-то. А через полгода в психушку попала. После того, как очередной раз устроила истерику. Поздно вечером собралась гулять с парнем. Мать не отпускала. Та стала визжать, плеваться, укусила бабушку и выбежала на улицу, встала на четвереньки и залаяла на весь двор. Долго не могла прийти в себя. Ночью плохо спала, говорила, что под кроватью кто-то есть. Наутро сказала, что уходит в банду, потому что дала клятву кровью, и, если она не уйдет, мать зарежут. Когда мать стала останавливать, та сначала ударила ее, а потом в углу застыла на несколько часов в какой-то странной позе. Тогда мать и вызвала скорую.

Господи, бред какой.

А знаешь кто такие инфантильно-грациаль­ные микросоматики?

Не знаю. Съешь банан.

Это ее диагноз. Дай вон ту книжку.

Какую? Тут у тебя целый склад!

Ладно, сиди, сам возьму… «Инфантильно-грацильные микросоматики. Конечности короткие, миниатюрные. Пальцы на руках тонкие, с широкими истонченными ногтевыми пластинками. Диспропорции в строении тела придают больным характерный детский облик. Отмечается гипоплазия нижней челюсти».

Что отмечается?

Это значит, что уменьшена в размерах. «Короткий нос, общее несоответствие лицевого и мозгового отделов черепа в сторону преобладания последнего. Ушные раковины маленькие. Дряблость кожи и ее сухость еще больше усиливают впечатление «маленького старичка». В мимике тупое благодушное выражение, «мерцающая» улыбка, рудименты оральных автоматизмов, таких, как вытягивание губ хоботком, причмокивание, прищелкивание языком, присвистывание. Больные постоянно снуют по отделению мелкими семенящими шажками, темп которых неожиданно сменяется перебежкой с последующим возвратом к исходному ритму. При этом они что-то бормочут, хихикают».

Слушай, мне идти надо. Давай завтра дорасскажешь про неё, а?

Куда тебе? К нему?

Перестань, ты знаешь, что я ушла от него.

Так уж и ушла…

Ты не веришь что ли?

Верю. Дай банан… После выписки, когда пошла в школу, стала нервной и депрессивной. Выяснилось, что ее парень бросил. Сильно переживала это и опять перестала ходить в школу. Тогда она первый раз сказала матери о самоубийстве: «Осталось только подобрать красивый способ».

Съешь йогурт, тогда письмо прочитаю.

Хорошо, давай… Вот отсюда читай.

Большое какое! «Весь этот день я думала о том, что уже завтра буду стоять на этой грёбанной крыше». Гребаной, вообще-то, с одной «н» пишется!

Ты дура что ли?

Ладно, прости. «Опять будет дуть сильный ветер, и я опять буду бояться сделать это. С утра в школе, как и все эти последние дни, слушала бестолковые уговоры Маши не делать этого. Но что с того? Дома сразу легла спать. Ждала ночи — мне интересно было увидеть, какой он будет мой последний сон? Лежала и думала, что перед тем, как сделаю это, куплю себе яблоко, шоколадку и пиво, чтобы не было страшно. Позвоню Ирке, она, наверное, все еще сердится на меня, но ничего, когда она узнает про это, сразу простит. Да, может быть стоит позвонить всем людям, с которыми ругалась последнее время? Завтра с утра наведу порядок в комнате, чтобы маме было приятно. Помою аквариум, заберу платье из ателье. Ну что еще? Если честно, я очень боюсь это делать и даже как будто бы не хочу, но мне надоело реветь ночами и думать о тебе. Я пыталась тебя забыть, вычеркнуть из жизни, и не смогла. Как приятно перечитывать твои письма, сжимать этот маленький цветок и смотреть на эту вкусную конфету, я ее так и не съела. Внутри меня много маленьких медуз, которые каждый раз, когда думаю о тебе, жалят меня изнутри, и с каждыми разом их становится всё больше и больше. Я бы хотела, чтобы ты остановил меня, прижал к себе и сказал, что теперь мы всегда будем вместе. Помнишь, как ты называл меня: «моя маленькая, бешенка…» Хочу, чтобы и ты влюбился так, чтобы внутренности выворачивало, чтобы тебе снились сказочные сны, переходящие в кошмары, чтобы ты каждые полчаса писал ей смс, везде искал намёки на взаимность, а она говорила тебе: нет, нет и нет. Как же я боюсь, очень боюсь. На моём месте боялся бы каждый, ведь смерть — это неизвестность. Но когда я смотрю на себя в зеркало, мне хочется умереть. У меня нет больше сил. Моя любимая мамочка, если ты будешь плакать, то я восстану из мёртвых и залеплю тебе эти маленькие дырочки в глазах, из которых льются слёзы. Я тебя очень люблю и прошу прошения за все, что сделала тебе плохого. Надеюсь, ты поймёшь меня и…» — я больше не могу это читать.

 

Опять с книжкой сидишь!

Платонова принесла?

Ты этим чтением доведешь себя до ручки.

Я уже до нее дошел. Принесла или нет?

Да принесла я, господи.

Дай!

Что, прямо сейчас будешь читать?

Ты все равно никогда не слушаешь.

Давай потом, а? Расскажи лучше, как ты тут? Что врачи говорят?

«Крейцкопф заболел какой-то кишечной болезнью. Его перевели в тюремную больницу. Неслышно, в туфлях, по опавшим листьям, ступала осень в природе. Выздоравливая, Крейцкопф гулял по коридору на третьем этаже больницы. Коридор кончался открытым окном в тихий парк; там пели поздние птицы. Крейцкопф подошел к раскрытому окну и долго рассматривал тающий сумеречный воздух и агонию растительного мира, потом сразу, без разбега, кинулся в окно. Его арестантская фуражка слетела с головы, а халат накрыл и его и часового, на которого упал Крейцкопф. Вонзившись в неожиданное мягкое тело, Крейцкопф захлебнулся своей кровью, хлынувшей из треснувших легких, но понял, что остался жив. Часовой лежал под ним мертвый, с ногами, упертыми в собственную голову, сломанный пополам в седалище».

Господи, что за ужасы ты читаешь?

Сломанный пополам в седалище! Никак не мог вспомнить эту фразу… Знаешь, я сегодня думал об этой девочке. Как она так взяла и шагнула с крыши. Интересно, я бы так смог? Ну, или хотя бы как Крейцкопф… Я лежал и смотрел на часы. Было пасмурно, стрелки показывали минут десять четвертого. В стекло билась жирная муха и громко зудела. Минутная стрелка догоняла часовую. И вдруг внезапно показалось солнце. Блик на часах закрыл собой сошедшиеся стрелки. Это я понял позже. А в тот момент просто не видел их. Я гнал от себя сознание того, что этого не может быть. Мне вдруг стало так хорошо. Словно жизнь остановилась. Я как будто внезапно провалился в какой-то другой мир. Мир бесконечности. В то же время понимал, что в этом мире я только на мгновение. Что я здесь временно. И эта жирная муха почему-то и есть тот мир, из которого я только что выпал. Я встал и взял газету, чтобы убить ее. Когда замахнулся, она вдруг исчезла. На часах было половина четвертого.

Как ты себя чувствуешь? Ты опять бледный.

У нас санитара положили в палату.

Зачем?

Он полгода назад лежал уже. Вот, рецидив случился. Хотя он мне всегда казался двинутым. Бывший хирург. Зашил пациенту толстую кишку в желудок. Тот умер.

Как это, зашил?

Долгое время никто даже и не подозревал, что у него давно крыша поехала. Говорили, что он подолгу сидел один, ничего не делая, а на людях наоборот шибко разговорчивый становился. На балалайке играл. Когда его положили, ему трудовую терапию прописали. Только он с такой охотой брался за дело, что приходилось его останавливать. А иногда, наоборот, уходил на перекур и больше не возвращался. Ему третью группу влепили инвалидности и выписали. Ошивался тут постоянно, оставался ночевать. Его и взяли в санитары. Так он однажды оставил больного в коридоре и ушел к себе в сарай спать. Последнее время стал выполнять просьбы больных: одному ручкой нарисовал храм на спине, другому мышьяк где-то достал.

А тебе что врачи говорят?

Опять бредил ночью.

Вставал с кровати?

Нет.

Помню, как ты раньше ночью соскакивал с кровати, с опаской заглядывал в окно, выбегал в коридор. Первое время я не знала, что ты бредишь, а когда поняла, стала останавливать тебя. Смешно теперь вспоминать все это.

Смешно тебе, да?

Ладно, я пошутила. Расскажи, что тебе мере­щилось?

Да иди ты!

Ну, ладно тебе, не дуйся. Двигайся давай, я с тобой полежу. Какие кровати у вас неудобные, е-мое.

Я ночью свалился с этой кровати.

Серьезно?

Я проснулся, и у меня было такое неприятное чувство, как будто за мной следят. Следят именно ночью, потому что днем я это могу заметить. Они как бы просматривают мои мысли — просвечивают сознание. Проснулся от какой-то энергетической силы, идущей снизу через кровать. Словно электромагнитные волны сдавливают мое тело, живот, поясницу. Приподнимаюсь, пытаюсь прислушаться к этому воздействию. Чувствую какое-то движение рядом, будто те, кто следят за мной, не успели скрыть свои следы. Было такое ощущение, что они пытаются влиять на меня через этот провод от лампы: вижу, как выключатель ползет по проводу — это слежка! Думаю: что делать? Как себя вести? Берусь рукой за выключатель, чтобы остановить его, он легко останавливается. Понимаю, что я их обнаружил, и теперь они знают это, и могут попытаться убить меня. Вдруг из стены вылезают длинные металлические шипы, их много. Отскакиваю и падаю с кровати.

 

Здравствуйте.

Добрый день, вы жена больному?

Да.

У него припадок ночью был.

Мне уже сообщили.

У вас какие с ним отношения?

Ну, как сказать…

Вы часто ссорились?

Последнее время мы не жили вместе.

Раньше у него случались припадки?

Да.

Он злоупотреблял алкоголем?

Да, раньше да. Потом нет.

Сколько лет вы знакомы?

Мм, он с армии пришел… десять лет получается.

У него хронические заболевания есть?

Инфаркт был год назад.

Вы знаете, что ваш муж с детства состоял на учете у психиатра?

Да.

Помимо припадков, вам что-нибудь казалось странным в его поведении?

Не знаю даже… Ну, вот он может дурачиться как ребенок и тут же часами говорить о смерти, о самоубийстве, о каком-то невидимом мире, якобы шире нашего. Сны эти его. Вечно ему кто-то передает какой-то сигнал, он встает, ходит по квартире, ищет это послание. Заглянет в телефон, долго смотрит в него, ничего не нажимая, подойдет к трубе, возьмется за нее и стоит так, пока не положу его в кровать. Залезет под стол и что-то ищет там. Я его спрашиваю, что случилось? Он говорит, труба лопнула. А там никакой трубы нет. Иногда снится, что дом рушится. Это даже не сны. Ему мерещится всякое ночью: то дыра в стене, то змея под кроватью. Плачет часто.

Ночью?

Нет, днем.

От чего он плачет?

Когда читает или музыку слушает. На улице может заплакать. Увидит старика, или кота старого, или голубя при смерти и заплачет. Успокаиваю его, мне стыдно, что мужик плачет на улице… Еще у него черта такая странная: то молчит долго, то говорит так, что не остановишь — красноречиво эмоционально, даже как-то взахлеб, до болезненности.

Вот его выписка из психиатрического стационара и заключение комиссии врачей-психиатров: у вашего мужа истерический реактивный психоз, синдромом бредоподобных фантазий. Вызвано это тягостной психотравмирующей ситуацией, связанной с потерей матери в раннем детстве. Сумеречные нарушения сознания формировались в условиях напряженных отношений с отцом. Был поставлен диагноз — фобический невроз. Затем была ремиссия. Однако в дальнейшем наблюдалось более глубокое расстройство сознания, в ходе которого отмечались яркие, калейдоскопические сцены из прошлой жизни. Постепенно депрессивная картина усложнялась за счет возникающих психогенных галлюцинаций (по преимуществу в ночное время). Расстройства восприятия имели яркую истерическую окраску: зрительные и слуховые обманы, вызывавшие «ужас, отвращение, непередаваемую жуть».

Когда я могу его увидеть?

Он сейчас спит. Приходите завтра.

Мне врач про тебя все рассказал. Почему ты ничего не говорил, ни разу не позвонил даже?!

Не кричи.

Я не кричу!

Что он тебе рассказал?

Да все! И этот припадок твой. Ты помнишь хоть что-нибудь?

Ты какая-то странная сегодня. Дай воды.

Я ночь не спала. У меня из головы теперь не выходит все это…

Успокойся. Ничего страшного не случилось. Ты прекрасно знаешь, у меня уже было такое.

Это когда ты по полу катался?

Поставь стакан. Да хоть и это…

Пообещай, что такого больше не будет.

Обещаю!

Паясничаешь все, господи, что мне с тобой делать… Да. Помню тот день. Ты стучишь в дверь, я открываю. Стоишь, улыбаешься, в глаза не смотришь. Заходишь в комнату, подходишь к Кешкиной клетке, берешь его на руки, играешь с ним. Он летит от тебя. Ты смотришь на него как очумелый. Меня не замечаешь.

Мне казалось, что он говорит со мной. Я понимал его крик.

Ловишь его, идешь на кухню и садишь на шкаф. Он делает несколько шагов и летит в сторону плиты. Ты бросаешься за ним, но не успеваешь поймать. Там сковорода на огне. Кешка сел на нее и заорал как резаный. Ты кинулся к нему, а он полетел обратно.

У него лапы были очень горячими. Я испугался, что он их обжог.

Ты как сумасшедший стал просить у него прощения. Упал, катался по полу, рыдал. Хватался руками за голову. Как будто, не знаю, Кешка погиб на месте. Я успокаивать тебя стала, положила на кровать, легла рядом. Говорю, все хорошо, я здесь, с тобой. Ты притих, обнял меня и уснул.

Все-то ты помнишь…

А еще, когда мы только познакомились, ты ко мне в поселок приехал весь зареванный. Идешь по двору, рыдаешь. Мне стыдно к тебе подходить. Пошла тихонько за тобой. В переулке где-то схватила тебя и повела в лес. Ты там тоже с ума сходил. Не узнавал меня. Бесов гонял. Потом вырубился и проспал полдня. Я с тобой лежала и тоже ревела.

Я вот помню, как ты гульнула нечаянно…

Ты дурак? Я просила тебя не говорить об этом!

А че тут такого? Тогда тоже припадок был. Хотя и не сильный вроде. У вас было тогда?

Дурак! Я пошла!

Да ладно тебе, сиди. Я помню, все во двор вышли, а вы в домике остались. Через окно смотрю, а у вас там шуры-муры вроде как намечаются. Свет выключили. Ну, думаю, все, пропала девка. Выходите веселые такие, шутки шутите. Ну, и я с вами шутки шучу. Потом не помню, что было.

Что было… Хохотать стал как придурок! Водки выпил сразу рюмки три. Взгляд у тебя помутнел, веки припустились. Перед тобой тарелка с макаронами и сосиской. Ты смеешься и пытаешься проткнуть вилкой сосиску. Все видят, что у тебя не получается и смеются. Еще раза два-три ткнул, и как дал со всей силы по тарелке. Тарелка разлетелась. Сидишь, смеешься. Вилку выбросил и попросил другую. Эта непослушная, говоришь. Все затихли разом. Стало ясно, что у тебя припадок начался. Кто-то убрал все вилки и ножи со стола. Ты говоришь, а че хлеба-то нет на столе, и пошел в дом. Выходишь с огромным ножом и булкой. Режешь ее и смеешься. Потом рыдать стал. Упал на пол. Я подняла тебя, увела в дом.

Не помню ничего.

Да с твоей памятью что запомнишь?

Да не в памяти дело… Я помню первый припадок. Еще в детстве. Тогда мать только умерла. Лежу один в квартире отца. И внезапно артерии стали пульсировать с такой силой, что я чувствовал их биение, даже как будто слышал их. В ушах появился шум. Я лежал и разделял этот шум на отдельные звуки: тяжелый и глухой гул, более ясный звон, очень резкий свист и это биение артерий. Я считал удары, не щупая пульса и даже не дотрагиваясь руками до тела. Ночью плохо спал. Как в бреду. Поднимаю голову, смотрю полуоткрытыми глазами. Лунный свет бьет из кухни в комнату на стену, в темноте луч кажется ослепительным. Всю кухню заливает свет луны и трудно понять, день это или ночь. На кухне кто-то бормочет. Их двое, они о чем-то спорят, каждый доказывает свою правоту. И мне кажется, что в этом споре как будто решается моя судьба.

Да, ты уже в детстве психом был…

 

Иду вчера от тебя через дворы на остановку. На меня едет машина. Я хочу ее обойти, и вдруг с дерева прямо под колеса падает что-то черное, размером с кулак. Машина проехала. Подхожу, вижу, что это стриж. Он ползет по асфальту, помогает себе одним крылом, другое сломано, в крови. Беру его в руки. Он взъерошен, дрожит и громко дышит, открыв клюв. Вижу, как его гортань шевелится.

Зачем ты его взяла?

Он мне когтями вцепился в руку, и вся рука моя была в его крови. Испугалась, что могу заразиться, достала платок и накрыла его. Платок сразу намок.

Делать тебе нечего…

Зашла в магазин, купила емкость для рассады, чтобы положить его туда. Но он стал барахтаться, выпрыгивать. Казалось, сейчас кровавое крыло совсем отвалится. Опустила его на землю. Слышу, рядом кто-то говорит: смотри, летучая мышь. Я его опять завернула в этот кровавый платок и пошла на остановку. Подходит какая-то девушка и дает корм для попугаев, говорит, что он ей больше не нужен. Она, видимо, решила, что я купила себе домашнюю птичку.

Она что, не видела, что он в крови?

Не знаю. Села в маршрутку, пока ехали, он сидел тихо. Похоже, что он пригрелся, и ему было хорошо. Принесла его домой, поставила большую коробку на стол, на дно постелила кусок мешковины и положила туда. Кешка когда увидел его, орать стал.

Ты искупала его? Я тебя просил…

Да искупала я его, успокойся. Посмотрела, в общем, в интернете, что их можно поить из пипетки теплой водой с сахаром. Он совсем немного проглотил, почти не открывая клюв. Через час где-то смотрю, его нет в коробке, только кровавый платок лежит. Я думаю: он что, улетел? На секунду даже поверила в это, у меня будто камень с плеч упал. Но тут же опомнилась и стала искать его по всей комнате.

Ты принесла поесть что-нибудь?

Да, на вот, сам открой… На столе вижу пятна крови и рядом на полу тоже. Он забился, оказывается, под стол в самый угол и лежит там неподвижно. Я решила, что он мертвый, коснулась его, он не шевелился, как будто окаменел. Взяла его в руки, смотрю, а он вцепился лапами в провод от лампы. Пытаюсь отцепить его от провода и не могу. Выдергиваю вилку из розетки, ножницами отрезаю участок, зажатый в его лапах, опускаю в коробку. Он медленно закрывает и открывает глаза, словно умирает. Положила коробку на пол и пошла спать.

Есть еще что-нибудь вкусное?

Ну, посмотри там в пакете. Не перебивай меня.

Ты на целый роман уже наговорила. Чем дело-то кончилось? Он дома сейчас что ли?

Ночью кошмары какие-то снились, вскакивала несколько раз с кровати. С утра смотрю, он лежит неуклюже как мертвый, а глаза открыты. Подумала, что он умер с открытыми глазами. Но он вдруг пошевелил головой. Разогрела опять сладкой воды, поставила коробку на стол и хотела напоить его. А он неожиданно как-то выскочил из коробки. Я не успела среагировать. Пару раз прыгнул по столу и опять свалился на пол. Пыталась поймать его под столом. Он барахтался, вырывался из рук, скакал по полу. Из крыла опять пошла кровь. Он кинулся в коридор, на кухню. Я боялась взять его в руки, он казался таким хрупким, что при малейшем неловком движении я просто убью его. Чудом каким-то удалось положить его обратно в коробку.

Мать Тереза прямо!

Да кого там… Сижу, в общем, в комнате, чувствую запах его крови, сладкий, металлический, смотрю на кровавые следы по всему полу, на кровавые платки, на железную миску, в которой грела ему воду. И думаю, зачем вообще подобрала его, дура? Потом, представляешь, отнесла его в зоомагазин, во дворе который у нас, и они его взяли, сказали, шину наложат — может выживет.

Заняться тебе нечем… Что снилось-то?

Да дребедень всякая. Вспоминать даже противно… Кошка у нас как будто живет дома, в дальней комнате. Я совсем забыла про нее, не кормила уже может быть месяц. И вот я встаю ночью и иду туда. Открываю дверь, там темно, смотрю, она бежит ко мне худая очень, за ней котята, тоже худые, а некоторые лежат словно мертвые. У меня такая истерика началась во сне. Проснулась вся зареванная… Еще птица снилась, большая, красивая. Расправила крылья и внезапно одним крылом себе череп размозжила. Ну, у меня опять слезы. Так и проревела всю ночь.

Слушай, может тебе мои таблетки попить, а? Мне они больше не нужны. Меня выписывают…

Я же просил не звонить мне!

Мне страшно.

Че тебе опять страшно?

Не знаю. Кошмар опять приснился.

Выпей снотворного.

Выпила.

Ладно, не плачь. Хватит.

Еще этот дождь… он меня пугает. Во сне, кстати, тоже дождь был. Мне приснилось, что у нас родился ребенок, мальчик. Хожу по дому плачу, ищу его, а его нигде нет. Мне кажется, что я его где-то забыла, и он умирает. Зашла в свою комнату, встала перед зеркалом и зачем-то разделась. Уже темно было. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю: худая, длинная и серая. Подошла к окну — дождь стучит по стелу так сильно, еще немного и разобьет его. Слышу сквозь шум дождя, что наш мальчик плачет где-то на улице. Выбегаю в подъезд, спускаюсь по лестнице и выхожу во двор. Там темно, фонари не горят. Пошла на плач ребенка, нашла его в ямке полной воды, завернутого в одеяло. Развернула, а он уже холодный, весь белый, губы синие. У меня так сдавило горло, я стала задыхаться, ноги подкосились, и я упала в эту яму. Она оказалась большой и очень холодной. Голова под водой, дышать нечем. Ничего не могу сделать. Держу над собой на вытянутых руках ребенка, смотрю на него из-под воды. И он вдруг шевельнулся, поднял ручку и открыл глаза.

Тебе к врачу надо…

 

Ну, как ты тут? Я фрукты принес, все помыл. Слышишь меня? Подвинься, я посижу с тобой… Знаешь, ты будешь смеяться, наверное, но я все-таки расскажу тебе. Вчера вечером я не мог уснуть. Отвык уже от квартиры. Я долго и как-то отрешенно смотрел в темное окно. И мысли мои вдруг стали такими плотными, я их, можно сказать, видел. Они так четко вырисовывались у меня в голове, что мне не хотелось сопротивляться им. Я расслабился и воспринимал их как собственное откровение. Я видел нас с тобой в огромной ржавой трубе. Ты тащишь меня вперед, а я валюсь с ног. Какая-то болезненная слабость у меня в ногах. Скулы сводит от тошноты. Ты вытаскиваешь меня в длинный темный коридор. В конце него яркое от света распахнутое окно. Когда мы подходим к нему, оказывается, что это не окно. Мы стоим перед огромной блекло-желтой фотографией. На ней изображен большой парк, залитый ярким солнечным светом, с каруселями и огромным чертовым колесом. Фотография размыта, и плохо видно, что происходит там внутри. Я смотрю в нее как в свое прошлое. Даже узнаю какой-то отрывок из детства. Хочу прикоснуться к фотографии, но боюсь подойти ближе. Ты делаешь шаг, и мы проваливаемся в какое-то новое пространство. Картинка не исчезает, а напротив, становится четкой. Хорошо и ясно видно стремительно идущих людей, вращающиеся карусели — все вокруг становится объемным и подвижным. Чувствую в своей руке твою руку. Другой рукой ты указываешь на угол старого трехэтажного барака напротив парка. На верхнем этаже под кухонным окном висит небольшой железный ящик. Узнаю окна своей квартиры, в которой жил еще с матерью. Мы бежим с тобой к этому дому. Но когда добегаем, он обращается в высокое каменное здание. Поднимаемся по огромной круглой лестнице с гладкими деревянными перилами. Лестницу как будто только что помыли, на ней осталась еще мыльная вода, я скольжу и боюсь упасть, ты меня тянешь за собой. Не чувствую под ногами опоры. Однако мы продолжаем двигаться вперед. Мы летим, держась за руки, в пролете лестницы. Этаж за этажом. И это мелькание этажей так смешит нас. Мы смеемся непонятно чему, нелепо дурачимся, и тянем руки кверху, чтобы ухватиться за… Что? Что ты там шепчешь себе под нос? Ну? не плачь. Дай, я тебя обниму…