Театр после коронавируса
Театр после коронавируса
«Евгений Онегин» и «Демон Онегина»
Постановщики мюзикла сделали акцент на эротизм, религиозность русского человека и мистицизм, о которых не принято говорить на уроках литературы при изучении романа.
Из критической статьи Ирины Афанасьевой
«Онегин» — опера, последний ряд партера.
Перчатки сняты, маски на ушах.
Все в первый раз — у нас, друзья, премьера
И первый после вируса аншлаг.
Соседка справа щелкает айфоном
И посылает селфи в Instagram.
Привычны и до чертиков знакомы
Традиции у полусвета дам.
Купить в буфете двести грамм просекки
И с красной рыбой стильный бутерброд,
Занять весь стол, смежить надменно веки:
«Нет, здесь фланирует не тот уже народ»…
А я сидел, весь в думах о сюжете,
Об авторах и музыки, и слов.
Надеялся: под рампой, в желтом свете,
Не наломает нынче Ленский дров.
Но — наломал! Последняя надежда —
Помирятся два друга на заре,
Возьмут вина, и будет все как прежде,
Не будет места скуке и хандре…
Но выстрел — в сердце, точно как в романе.
Закончен дружбы незатейливый сюжет.
Пройдет два года, прежде чем к Татьяне
Придет Онегин с бала на фуршет.
И может быть, есть шансы у обоих?
Увидим мы лирический дуэт?
В который раз надеялся, не скрою, —
Финал изменится за двести с лишним лет.
«Онегин, я тогда моложе…
Я лучше, кажется, была…»
Все как всегда, Татьяна только строже:
«Мой жребий жалок…»
Нет прощенья зла.
И зал молчит. Всем стало очень грустно:
«Онегин, право, должен быть прощен!
Два сердца встретились, два нежных чувства…
К тому же в Пушкина стрелял совсем не он».
Соседка плакала, ругая режиссера —
Она запомнила лишь в мюзикле финал:
«Там все не так: решает “Демон” споры,
Прощен Онегин, и в 3D весь бал».
Мы вышли в масках, словно из больницы.
В театре не были как будто сотню лет,
Но открывать не торопились лица:
Спектакль закончился, а пандемия — нет.
Кармен
(пятый акт оперы Бизе или размышления о судьбах героев)
Кармен красуется, красотка,
Тореадора из Гранады,
Как замухрышка и сиротка,
Ждет каждый вечер у ограды.
На узких улочках Кордовы
Любовь клинком заходит в сердце.
К смертельной страсти не готовы.
Удар судьбы или блаженство?
Стук каблучков и кастаньеты.
Песок и кровь, и звук гитары.
Жизнь на кону, а не монеты.
Тореадору чувства мало.
Он ждет корриды как балета.
Смертельных па танцоров ада.
На расстоянии мулеты
Промчится смерть с тобою рядом.
Жара сжигает душу жаром.
Слепые страсти правят телом.
Кармен! Отдайся лучше даром
Хозе желаниям несмелым.
В раскладе карт раскрыто жало.
Любовь рифмуется с навахой.
В испанской крови столько жара!
Страсть привела Хозе на плаху.
Песком замоют крови пятна.
Был бык умнее матадора
И трактовал весьма превратно
Игру со шпагой у забора.
Нам все давно уже известно
И все предсказано заранее.
Ей выпадали только крести,
Когда гадала на свиданье.
Хозе смертельные объятья.
Театра занавес старинный.
На жизнь героев слез не тратьте:
В театрах жизнь их будет длинной.
Богема
Опера Пуччини о жизни в Париже
художников и драматургов середины XIX века
Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,
Где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже
Девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги
Надолго сосредоточивается на вилке или ноже.
Иосиф Бродский
Сжечь рукопись, чтобы согреть
своих друзей — на это имеет право лишь автор…
N. N.
Зима. Париж. Холодная мансарда.
Камин заброшенный скучает без огня.
Философы, художники и барды
Творят ночами, избегая дня.
Художник, без вопросов, мастер цвета
Шедевры кисти пишет задарма.
И верят все друзья: его портреты,
Наполнят скоро кошельки и закрома.
Успех на миг, омары, шансонетки,
Рекой шампанское, безудержный канкан,
Прекрасные блондинки и брюнетки.
И вновь — безденежье, и за два су стакан.
Век девятнадцатый, холодная квартира
Под крышею. В мансарде новый век.
Там без архаики, не сотворив кумира,
Часы прогресса ускоряют бег.
Друзей согреть и помечтать о славе,
Признании… Рулетки суеты.
Сжигает пьесу автор. Он лишь вправе
Быть судией средь буден маеты.
Играют пьесу искры, и в камине
Дотла сгорая, роль прошепчет лист.
И фабулу нам не узнать отныне,
Ведь нет ролей, актеров и актрис.
Монмартр, Богема, старая мансарда.
Искусством жили, умирали в тридцать лет.
А мне порой становится досадно,
Что нынче жить искусством смысла нет.
Давно уж нет мансарды, и в Париже
Цвета другие ускоряют бег.
Горят машины, и в огне не вижу,
Куда идет наш просвещенный век.
Лишь в стареньком театре на бульваре —
Пуччини опера раз в месяц, три часа.
Я прихожу, коль мне возможность дали
Услышать прошлого бельканто голоса.
Печальный зал, сидения из плюша,
Протертого за двести с лишним лет.
Маэстро кашляет, но вкладывает душу
Из старичков сложившийся квинтет.
И вновь под крышами — искусство и интрига.
Надеждами пропитанный сюжет.
Любовь и дружба! И сгорает книга.
Сгорел тот век, к нему возврата нет.
После коронавируса
Вот все закончилось. Страна опять открыта.
Я захожу без маски в ресторан.
Прощайте, вирус! Ваша карта бита!
Налей вакцины, бармен, мне в стакан.
Усталые собаки отдыхают,
Гуляет дом, о черных днях забыв.
В квартире пять жена на мужа лает —
Дней карантина новый рецидив.
По улицам несутся самокаты.
В автобусе полно свободных мест.
Духовно стали несказанно мы богаты
С крушением земных своих надежд.
Пенсионер гуляет без опаски,
Не прячется от патруля в подъезд,
И все вокруг вновь обретает краски…
Соседка едет ставить мужу крест.
«Он был врачом, и вот — не уберегся.
Сказали — приступ. Очень уставал.
Как сердце в противочумном костюме бьется!
Сгорел, как многие, когда больных спасал».
Статистика с намеком на победу,
Парад на площади и праздничный салют…
«С друзьями в Сочи завтра я не еду —
Звонил главврач. Меня в больнице ждут».