Журнальный мир

Не говори с тоской: их нет;

Но с благодарностию: были.

В. А. Жуковский

С Галиной Сергеевной Гампер меня познакомил Александр Семенович Танков. Это было весной 2004-го года. Прошел почти год после кончины моей мамы. Надо было как-то продолжать пока еще жить. Студенты стали просить меня возродить литературное объединение в ЛЭТИ. Я обратился к директору Клуба студентов и сотрудников ЛЭТИ Светлане Васильевне Петуховой. Она отвечала, что конечно надо, что мне тоже пора уже приходить в чувства, и что она всемерно поможет воссозданию ЛИТО в ЛЭТИ. Стал вопрос о руководителе, и я обратился с этим к создателю ЛИТО в ЛЭТИ 1973 года А. С. Танкову. Танков дал мне телефон Г. С. Гампер и посоветовал попросить у нее руководителя для ЛИТО в ЛЭТИ (руководителя нам нашли с помощью Галины Сергеевны, им стала Алла Иосифовна Михалевич). Первый раз я увидел Галину Сергеевну тогда же, весной, на творческом вечере Халуповича. Потом она позвала меня к себе и разбирала со мной мои стихи. Это было летом 2004 года, а с осени я стал регулярно посещать ее семинары.

Тогда мне казалось, что жизнь, в общем-то, кончена.

Как там — вы помните? — на смерть держи равненье…

Так пастырь трогает дрожащую овцу

— повторял я, как молитву, строки любимого поэта. Но скоро так получилось, что Галина Сергеевна стала для меня самым близким по духу и самым дорогим человеком. От нее исходило то же тепло людей старого закала, которого было так много в мои детские годы. С нею я чувствовал себя так же, как со своими старшими родственницами или с бабушкиными приятельницами в далеком детстве. Это были люди, выросшие и повзрослевшие еще в дофевральской России. То же сияние духовной красоты, та же культура Серебряного века. Тогда, в юности, я заранее жалел о неизбежном уходе из жизни этого поколения и даже спрашивал у сверстников: «Что же будет, когда это поколение уйдет?». Галина Сергеевна была последней из этой когорты, на много лет пережившей других носителей той великой культуры прекрасной дофевральской эпохи. И пусть меня обвинят в кощунстве, но я все равно скажу: именно ее несчастье, именно то, что она была с детства практически парализована, сделало ее в буквальном смысле слова последней русской госпожой Серебряного века. Анна Андреевна Ахматова говорила, что не умеет сварить суп и, уж конечно, она никогда не держала в руках метлу или тряпку. И она это делала из принципа. А Галина Сергеевна не держала и не могла держать в руке даже рукопись по причине своей болезни. Она не ходила по улицам, не встречалась с хамами, с теми, кого Фет называл интеллектуальной чернью. Всю жизнь она прожила, окруженная аристократами духа, а часто и крови, которые ее справедливо боготворили. Она была по образованию и филолог, и художник. Всегда доброжелательная ко всем, без тени озлобленности (которая иногда бывает у прикованных к инвалидной коляске людей), всегда корректная, объективная, без малейших примесей «вкусовщины», столь частой в людях искусства. Она сохраняла в себе совершенно детское восприятие жизни, восхищалась красивым деревом или холмом. В последний день своей земной жизни она собиралась наутро ехать любоваться картинами золотой осени. Всегда прекрасная, всегда молодая, даже, казалось бы, остававшаяся ребенком, она была в курсе всех последних достижений философии и искусства. Она лично общалась с Натальей Петровной Бехтеревой (которая отнеслась к ней очень тепло) и с Азой Алибековной Тахо-Годи (духовной вдовой Алексея Федоровича Лосева, которая отнеслась к ней, почему-то, довольно холодно). Ее дух парил везде в этом мире, она все знала, все видела, все понимала. С нею я чувствовал себя, как в детстве. С нею обсуждал разные стихотворные, философские, религиозные вопросы.

При первом, кажется, моем посещении ее дома, зашла как-то речь о загробной жизни. Она сказала: это придумано, чтобы люди не боялись умирать. И это не было словом атеиста, нет, это было слово глубоко верующего человека, но верующего умно и глубоко. Ведь только примитивные, весьма далекие и от математики, и от философии люди могут всерьез писать книги вроде «Бог как иллюзия». В таких книгах, доказывая иллюзорность, во многих случаях, нашего ощущения присутствия Бога, потом они делают вид, что доказали не импликацию «тогда», а импликацию «только тогда», о которой в их книге вообще не было ни слова. Галина Сергеевна была глубоко верующим человеком, носителем многовековой культуры ее славного рода. Ее предок был великим полководцем времен царствования Екатерины Великой, участником Бородинского сражения, он изображен на полотне Доу среди прочих генералов — участников Бородина. Ее дедушка был священником Дворцовой церкви, уничтоженным большевиками. Духовник Галины Сергеевны, отец Михаил, который ее регулярно причащал, из той же церкви Святой Равноапостольной Марии Магдалины, где служил дедушка Галины Сергеевны, говорил на похоронах, что Галина Сергеевна никогда не жаловалась ни на здоровье, ни на внешние условия жизни, а всегда только на творческий кризис, на то, что плохо пишется. И это при том, что ею написано огромное количество прекрасных стихотворений!

О ее величии скажут другие. Не мне грешному об этом судить. Она была великим поэтом и учителем и великим человеком. Это знают все.

О ее удивительном мужестве тоже говорили очень многие. Она ничего и никогда не боялась. Всегда первой бросалась в бой, защищая правду. На смертном одре она еще спрашивала меня, смогу ли я приходить, если семинар перенесут с четверга на среду (кто-то из ее учеников был свободен по вечерам только в среду).

С ней всегда было легко, уютно и весело. Та простота в обращении в сочетании с высокой культурой, которая только и бывает у людей подлинно светских, буквально струилась в ее обществе. Первыми ее словами при нашей первой встрече были: «Что у тебя с позвоночником? Почему ты так стоишь?» Я ответил, что здоров, просто дурно воспитан, поэтому так держусь, и отдал на ее суд свой сборник. При одном из первых моих посещений она спросила: «Хочешь чаю или чего-нибудь покрепче?» Конечно, я отказался. Другой раз как-то я ответил, что врач сказал мне, будто бы, принимая психотропные лекарства (тогда меня выводили из депрессии, в которую я впадал каждые три года после кончины мамы), нельзя ни грамма алкоголя. Галина Сергеевна ответила: «Да брось ты, я всю жизнь на психотропах. Главное – не запивать психотропы коньяком». Мы говорили о великом А. Ф. Лосеве, о его «Диалектике мифа», я принес Галине Сергеевне эту книгу. Потом она сказала, что книга у нее затерялась (ведь ей приносили горы опусов и рукописей). Я обещал принести другой экземпляр той же книги, но так и не принес (жмот!). Еще я обещал привезти прошлым летом двадцатилетней выдержки «Арарат» и тоже не привез, думал, осенью, ко дню рождения. Как, право же, важно спешить делать приятное людям, а не откладывать в долгий ящик, потом часто бывает уж поздно. И сколько раз в жизни я обжигался этим и все не поумнел! Хорошо еще, что каждое занятие семинара у Галины Сергеевны мы находили предлог, чтобы принести вина и коньяка. Всегда надо торопиться пить вино с дорогими людьми, пока они еще с нами и пока мы сами еще здесь.

И сколько тепла и радости было на наших семинарских занятиях! Дружественная, всегда семейная атмосфера. Всегда смех и шутки. И люди росли и развивались в этой среде под ее руководством, как на дрожжах. Это тепло останется навсегда с нами.

Все прошедшие одиннадцать лет мысленно я всегда заранее прикидывал, о чем надо поговорить с Галиной Сергеевной. Теперь вдруг сразу стало не к кому идти и не с кем поговорить о жизни здешней и нездешней, о любви, о Лосеве, Честертоне, Бехтеревой и Юнге, о Боге.

Спасибо Вам, милая, дорогая Галина Сергеевна! Вы были для всех нас второй мамой. Мы все, Ваши ученики, стали одной семьей.

В тот роковой день, в пятницу, 25 сентября, я пришел с работы поздно вечером. Весь день хотелось плакать, было тошно и незачем жить. Горе само изливалось в слова, конечно, это не были те стихи, которые мы пишем, иногда по несколько дней, подбирая слово к слову. Нет, это было просто безыскусственное излияние, которое я, естественно, не стал читать в обществе профессиональных поэтов:

Галине Сергеевне Гампер

Казалось, мне уж нечего терять:

Двенадцать лет назад скончалась мама.

И где еще гнездилась благодать?

У Вас в гостях и в обаянье храма.

Но за одиннадцать последних лет

Мне не было дороже человека.

При Вас горел, как в детстве, ясный свет

Носителя Серебряного века.

Спасибо, что в театр я не пошел,

Все ждал звонка от Вас в последний вечер,

Облокотясь на свой рабочий стол,

И вспоминал тепло последней встречи.

Теперь мне больше не к кому идти

С моими непутевыми стихами,

Чтоб рассказать о новостях в ЛЭТИ

Или заплакать об ушедшей маме.