Журнальный мир

Душа начинает свой познавательный поиск с тела. Погрузившись в материальный мир, душа забывает о своем небесном происхождении, и в мире чувственно воспринимаемых вещей должна открыть, припомнить знания, которыми обладает потенциально, то есть до соединения с телом. Этими припоминаемыми знаниями объясняется врожденная предрасположенность, способность к тем или иным занятиям. При этом душа – это также и приобретенные знания, которые достигаются обучением и размышлениями. Последняя награда в конце земного пути – возвращение души к Источнику.

Высшая цель человеческой жизни – знание, оно оправдывает наше существование. «Из всех частей человека познающая часть является самой благородной. Вместе с тем надлежит искать познание последней причины, ради которой человек существует; ведь всё подпадает под действие воли Единого, да святится Он и будет благословен! Аминь!» Об этом я и пишу в «Источнике жизни». В соотношении Воли Бога и воли человека, последняя служит постижению божественной мудрости. «Ты мудр, и мудрость – источник жизни – изливается из Тебя».

О познающих возможностях человека пишу также и в трактате «Усовершенствование души». Душа является отражением воли, которая выстраивает нашу жизнь. Можно сказать по другому: свобода дана человеку для борьбы со страстями; земная жизнь – это возможность совершенствования души, которая является производной Интеллекта. Три души, проистекающие из Интеллекта, – рациональная, животная и растительная, – в действительности одна душа, которая заряжается энергией активного божественного разума; она не только предшествует телу, но и переживает его смерть. Здесь воззрения иудеев и неоплатоников совпадают. Причем душа, остающаяся после смерти, – не та, которая возникает в момент рождения и является лишь предрасположенностью к восприятию, способностью к той или иной деятельности.

Мои философские размышления неотделимы от чувств и желаний. Я вживаюсь в Универсальную душу – чистую и бесконечную, приобщаюсь к Интеллекту, наполняющему мир своим светом, и стараюсь понять Волю Творца – источника мироздания. Воля Бога, отождествляющаяся в некотором смысле с Логосом – Разумом, является опосредующим звеном между Творцом – первой сущностью, и Его первыми порождениями – универсальной материей и универсальной формой. Единством Воли и Интеллекта обусловлено сочетание материи и формы.

Наука о Божественной Воле двойственна: на верхнем уровне предполагается её познание независимо от материи и формы, на нижнем – познание Воли, «вписанной» в материю и форму. Она является причиной всякого движения в мироздании и всякого стремления в жизни. И если душа человека может быть сопоставлена с волей, то его разум – с первой Сущностью – Богом. Цель этого постижения – последняя награда в конце долгого пути – возвращение души к её Источнику. Таким образом, преодолевается смерть, ибо смерть и жизнь имеют отношение только к материальным вещам; и «когда душа вернется к чистому источнику Интеллекта, она соединится с Волей, которая выше всех духовных материй и форм». «Когда ты изучишь науку души, ты познаешь единство вечности и отдельной жизни, приобщишься к бессмертию Творца».

Ты живой. Эта жизнь не имеет истока

И от века не знает начального срока.

Ты – живой, но живешь без души и без тела,

Сам всемирной душой управляешь всецело.

Ты живой, но живешь без томленья и страха,

А не так, как живут дети тленья и праха.

Ты живой: кто коснулся сокрытой причины

И вкусил – тот вовек не увидит кончины!

Пер. Дм. Щедровицкого

Я уяснил для себя путь познания: человек должен сначала отдалиться от не необходимых, чувственно воспринимаемых вещей, сосредоточиться только на умопостигаемых вещах и обратить все свои помыслы к Богу; тогда Всесильный поможет ему дойти до конца пути и возьмет к себе в вечную жизнь.

При всех моих умственных построениях я всего лишь беспомощный, зависимый от обстоятельств человек, и мое естество часто берет верх над разумом. Должно быть, каждый в моем положении осознаёт трагизм отданной духу жизни, где только от Бога можно ждать помощь и просветление:

Искуситель препятствует мыслям моим и оскверняет

произнесенное слово моё.

Я помышляю мысли простые, а он плетет ложь и лукавство.

Я – мир, он – войну.

Пока не поставил меня для ног своих скамеечкой

и не пролил кровь войны во время мира.

И сколько раз выхожу я супротив него и упорядочиваю

стан служения моего и покаяния моего, и помещаю стан

милосердия Твоего напротив меня –

для помощи мне, покаяния и молитвы.

Перевод В.Н. Нечипуренко

Саадия Гаон в переписке с Ицхаком Исраэли приводил аргументы в защиту мнения о сотворении мира из ничего, он был убежден, что Тора и наука суть побеги одного дерева. Вера и разум дополняют друг друга, ибо восходят к единому Божественному началу; «если же кажется, что они несовместимы, то это объясняется ошибкой в наших рассуждениях или нашей неспособностью правильно интерпретировать текст Откровения». Ничто не опровергает убеждения мудреца, что только бесконечной деятельностью Творца можно объяснить вечное воспроизводство конечного мира в пространстве и времени. Я согласен с Саадией Гаоном и в том, что интуитивное знание составляет фундамент всякого логического рассуждения и спасает разум от обуревающих его сомнений. Разум способствует осмыслению идей, полученных путем Откровения.

Вряд ли кто-нибудь станет отрицать, что основой достоверных знаний является независимая от опыта и предшествующая ему интуиция. Именно интуиция направляет чувства рассеянного по миру еврейского народа к Богу. За чувством следует разум, которому нужно отводить главную роль, ибо чувства без поддержки разума недолговечны. Во всем следует руководствоваться разумными соображениями и довольствоваться только необходимым. Излишества не приносят радости, это всего лишь зря потраченное время и деньги на их приобретение.

В философских вопросах мои мысли нередко совпадают с мнением арабских философов. Так, Ибн Сина, занимавший должность врача и визиря при различных правителях Востока, написавший множество трудов, проблему творения также решает в духе неоплатонизма: «Всё многообразие конкретного мира порождается путем эманации Сущего». И далее: «Материя и форма не могут существовать самостоятельно, они тесно связаны между собой»; форма появляется в момент творения. Согласен я со своим предшественником и в том, что проникновение в тайны вселенной требует прежде всего неустанного размышления и совершенствования, нужно посвятить себя, свои помыслы этой задаче. Впрочем, Авиценна, он же Ибн Сина, – не предшественник, а современник мой, потому как умер в тысяча тридцать седьмом году, когда мне уже было шестнадцать лет.

Из арабских мыслителей мне также близки «братья чистоты», ставившие своей задачей распространение философских и научных знаний с целью искоренения пороков современного общества. Они выступают за равенство, против стяжательства, коварства, лжи, и видят избавление от бед в просвещении; человек достигает подлинного счастья только через разум, познавший истину. Своё представление о гармонии мира «братья чистоты» изложили в «Послании о музыке», где гармония представляется музыкально-математическим устройством космоса; каждой планете соответствует своя мелодия в музыке звездных миров.

Я разделяю и учение неоплатоника Ибн Масара – о духовной материи, общей для всех существ, кроме Бога, о творении как эманации и единении человека с духовной реальностью скрытого бытия. Он же настаивал на существовании индивидуальных душ и их реинкарнации. Вот только творение я понимаю не столько эманацией, сколько волевым началом. Волей Творца обусловлено сочетание материи и формы, она причина всякого стремления, движения. Воля придает форму бесформенному. При всём несходстве еврейской и арабской культуры, в философских вопросах у нас много общего, что позволяет вести диалог о познании мира и человека.

Изгнанный из Сарагосы, я пытался прижиться в других городах. Не получалось. Говорят, всему виной моя заносчивость. Но то не заносчивость, просто я говорю то, что думаю, и не могу иначе. Это не самая лучшая черта характера, тем более, если ты зависишь от богатых любителей поэзии. Подобно неимущему, что должен идти в услужение, мне также надлежит искать хозяина. Мои странствия закончились приглашением знаменитого сановника Шмуэля ха-Нагида в Гранаду в качестве воспитателя его сына. И я тут же стал рисовать в воображении любознательного подростка, которому с радостью передам всё, что знаю и умею.

Гранада – старинный цветущий город: покрытые снегом вершины гор, густые леса, теплое море, пограничные башни. Ходят разные толки, вплоть до того, что основателем города был Ной. В пятом веке до нового летоисчисления здесь были иберские и финикийские поселения. Люди в основном занимались земледелием, скотоводством и охотой. Здесь же жили кельты, которые изобрели обоюдоострый меч, впоследствии ставший оружием римской армии, обращенным против своих изобретателей. Впрочем, на этом благодатном, окруженном горами с плодородной землей месте действительно могли быть селения ещё времен первых потомков Ноя.

Я мысленно приобщаюсь к истории прошедших здесь поколений. Подобно прочим городам Испании, Гранада была завоевана римлянами. После распада Римской империи город попал под влияние североафриканских вандалов, далее – господство Византии и иберского государства вестготов. В недавнем прошлом, после падения халифата Кордовы, власть здесь перешла берберскому владыке. Он то и превратил Гранаду в один из процветающих городов Андалусии.

Первое, от чего трудно было оторвать взгляд на новом месте, – возвышающаяся над рядом холмов лесистая гора с искрящимся снеговым пологом на вершине. Освещенная солнцем гора отражает свет на зубчатые стены мавританских замков, далее – арабские башенки с каменными кружевами, заброшенные церкви без куполов. На склонах холмов лепятся селения – ласточкины гнезда, не застрахованные от урагана, который их снесет вместе с обитателями.

Мостовая, ведущая к дворцу моего покровителя, выложена узорчатыми арабесками из разноцветных камешков. Прозрачная зелень олив сменяется гущей садов. Роскошные владения Шмуэля ха-Нагида мало чем отличаются от дворцов арабских вельмож. При этом соблюдено правило: еврей, какое бы политическое положение он ни занимал, не должен строить дом выше, чем у мусульманских правителей. Во всем остальном: та же наружная высокая стена, внутри – изящные легкие залы. Окна выходят на внутренний двор с галереей и фонтанами. Стены комнат украшены резьбой по дереву и расписаны сложным орнаментом, завораживающим удивительной гармонией ярких и чистых красок. Резной дубовый потолок с позолотой, пол из белого мрамора.

И два огромных сада: один – с вечнозелеными цветущими апельсиновыми и лимонными деревьями, в другом – пальмы, кипарисы, диковинные цветы, декоративные и ароматические растения. Журчат струи воды в фонтане, птицы поют. Одним словом, райский сад – символ земного наслаждения. При этом я думал: сколько нужно денег, чтобы содержать людей, ухаживающих за таким великолепием, и не лучше ли мне, вместо того, чтобы стараться угодить хозяину в качестве воспитателя его сына, наняться сюда садовником, где первая комната – сад. Отметил я и то, что в отличие от мусульманских домов, в которых ворота обычно заперты, во владениях Шмуэля узорные железные ворота открываются без ключа. К нему, как и в жилище любого еврея, можно войти во всякое время без доклада. Показалось хорошим предзнаменованием и то, что перед моим появлением в этом райском месте неожиданно стал сеять мелкий, пронизанный солнцем дождик. Одним словом, я был полон надежд найти у одаренного судьбой Шмуэля ха-Нагида добрый прием.

Я всегда ощущал себя перед лицом Создателя, с детства казалось, что Божье Провидение предназначило меня для великих свершений. И, конечно, не мыслил над собой ничьей власти, даже такого прославленного человека, как Шмуэль ха-Нагид. Я помню восторженные рассказы отца о нем – знаменитом поэте, доверенном лице халифа Бадиса ибн Хабуса, советнике и военачальнике. Со времени, когда он держал лавку пряностей в Малаге, прошло четверть века, сейчас Шмуэль ха-Нагид, или Шмуэль ха-Леви бен Иосеф ибн Нагрела – сановник, глава всей администрации, как военной так и гражданской. Он же, подобно Хасдаю ибн Шапруту, – представитель еврейской общины при дворе халифа. «Богом отмеченный беспредельно», он владеет семью языками, знает греческую философию, математику, астрономию, логику, написал комментарии к Талмуду, а его сборником еврейских законов с критикой Корана интересуются и мусульмане.

Обладая столь огромным влиянием, Шмуэль окружил себя учеными в разных областях науки. Эрудит и ценитель знания не обращает внимания ни на национальность, ни на происхождение. В одном из своих стихотворений он хвалит еврейского ученого за то, что тот обладает знаниями Священного Писания, философии греков и арабов.

У моего высоколобого черноглазого покровителя с коротко стриженой бородой серьезное сосредоточенное лицо. Степенная походка и неторопливые движения не выдают его умения одновременно думать о разных вещах. В соответствии с образом жизни царедворцев ха-Нагид не пренебрегает роскошью. Я невольно сравнивал его огромный дом – дворец – с домом Иекутиеля, у того тоже был сад, тенистые беседки, портики, зеленые лужайки. И так же на стенах комнат написаны изречения из Торы и Корана; арабская вязь перемежается строчками на иврите. При этом владения Иекутиэля были намного меньше, и стены не были драпированы драгоценными тканями, не украшались стальными клинками. Не было и многочисленных, заставленных ненужными вещами комнат с пурпурными занавесками.

У своего нового мецената я любовался росписями, витиеватыми рисунками, бесконечными вариациями орнаментов на стенах и потолках. Нога ступала по дивным коврам, всюду были диваны с мягкими подушками. Обширный покой отведен под книги на разных языках; здесь и поэзия, и философия, и медицина. Подобное, пусть и не такое роскошное, устройство дома, не редкость у евреев, ставших дипломатами, врачами, учеными, купцами. Мы усвоили не только убранство жилья, но и костюм, обычаи, язык арабов. У иудеев даже слуги, как и у мусульман, властителей страны, – бывшие невольники, что попали в плен или были проданы в рабство в отроческом возрасте. Однако евнухов, ведавших делами «женской половины», у нас нет, нет и гаремов, которые обычно пополняются светлокожими рабынями из славянских стран.

Самая большая достопримечательность дома, в который я неожиданно попал, – его хозяин, поражавший всех ученостью, мудростью, государственным умом. Своей доблестью, щедростью и добрым обхождением он завоевал благосклонность войска, чем во многом объясняются его победы над часто превышающими силами противника.

Шмуэль с радостью принял меня, вспоминал портовый город Малагу, где он оказался вместе с моим отцом, когда бежал из Кордовы от нашествия североафриканских берберов. Объяснял достижения наших единоверцев в области культуры тем, что мы – потомки аристократических иерусалимских изгнанников.

Во время нашей встречи я вглядывался в Иосифа – сына хозяина, пытался по чертам лица мальчика определить его характер, предрасположенность к тем или иным занятиям. При этом использовал свой опыт физиогномических наблюдений, который систематизировал в работе «Улучшение моральных качеств», где писал о иерархической связи между различными чувствами.

Насколько я был заинтересован в своем будущем воспитаннике, настолько тому не было дела до меня: он нетерпеливо ерзал, вставал и снова усаживался под строгим взглядом отца. По всему было видно – я ничем не затронул сердца краснощёкого, упитанного мальчика. Казалось, он только и ждет разрешения вскочить и убежать. Я непроизвольно искал в облике подростка хоть какого-нибудь свидетельства о склонности к серьезным размышлениям, ведь нам предстоит понимать друг друга. В лице кареглазого красивого наследника царедворца проступала горделивая уверенность в своей избранности. Я же в его возрасте стыдился того, что у моих сверстников нет хорошей, подобно моей, одежды, и их родители, в отличие от моих, не могут нанимать им учителей.

Шмуэль в присутствии своего первенца вспоминал, с чего началось его возвышение:

– Моя лавка специй в Малаге находилась по соседству с дворцом визиря Абу аль Арифа, который был советником халифа Гранады Хаббуса. Служанка этого советника покупала у меня благовония и часто просила написать письмо к её господину в Гранаду. Тот был восхищен прекрасным стилем писем, искусством каллиграфа и великолепным владением арабским языком. Он допросил служанку, и когда выяснилось, что составитель посланий – я, владелец небольшой лавки, пригласил стать его секретарем. Очень он был удивлен моим разносторонним образованием, знанием нескольких языков. За десять лет службы при дворе Хаббуса я прошел путь от чиновника по сбору налогов до министра финансов. Визирь пользовался моими советами и указаниями во всех важных делах, и только перед своей кончиной он рассказал эмиру, что своими успехами в политике они обязаны мне. По смерти визиря я стал главным советником халифа в Гранаде.

После некоторого молчания Шмуэль обратился к сыну:

– Так что ты не думай, что для приглашения во дворец достаточно искусства каллиграфии в написании деловых писем, нужно ещё много знать. Счастливый случай приходит к тому, кто подготовлен им воспользоваться.

Иосиф выслушал наставления отца с покорным видом и тут же ушел, получив на то разрешение.

Я не переоценивал своих талантов в области воспитания, однако решил попробовать разбудить интерес мальчика к знаниям: не мог устоять перед соблазном иметь духовного преемника. И, конечно же, хотел подольше оставаться в доме Шмуэля, дабы избавиться от удручающей необходимости искать заработок.

Поначалу мне следовало разделить страстное увлечение подростка фехтованием, показав при этом непревзойдённое умение владения шпагой, но ни к фехтованию, ни к верховой езде, ни к каким другим спортивным занятиям я не приспособлен. Могу пытаться вызвать интерес только к тому, чем сам увлечен, – к чтению научных трудов, к размышлениям о причастности человека к замыслу Бога о творении мира. Начал я с того, что пытался убедить будущего влиятельного мужа в том, что для еврея в диаспоре идеал мужественности – в интеллекте. Наш разум развивается в процессе познания, любовь к познанию – любовь к Творцу. «Блажен человек, который снискал мудрость и приобрел разум» (Притчи 3:13). Бессмертие дано познающей части души.

Я рассказывал мальчику об исторических переворотах, смене династий правителей. Приводил примеры изменчивой судьбы людей, зависящих только от внешних, часто случайных условий. И, напротив, убеждал его в том, что обретенная мудрость, переживание единения с Богом дают ощущение счастья; это свет, помогающий подчинить животную душу интеллектуальному началу. Говорил о самопознании, что ведет к уяснению первопричины всего, о необходимости сторониться суетной жизни, потому как просветление достигается в уединении. Рассказывал о становлении свободой личности, преодолевающей дурное начало в себе. Отмечал особенности еврейского суфизма – учения об Откровении, восхождении к Богу по ступеням знания, для чего необходимо развитие наших творческих возможностей. При этом начинать нужно с самопознания, которое ведет к уяснению первопричины наших желаний и страстей.

Страшась оттолкнуть подростка отказом от плотских радостей и заранее данными установками сознания, я заметил ему, что в поисках истины правомерно сомнение, свой индивидуальный путь, свобода выбора. Как бы то ни было, я, подобно Иоханану бен Заккаю – мудрецу, сохранившему наше учение после разрушения Второго Храма во времена владычества Рима, – стараюсь совместить школу Гиллеля с школой Шамая. Гиллель, делая новые постановления в связи с требованиями жизни и послабляя предписания, оглядывался на своего друга и оппонента – строгого законоучителя Шамая.

Я пытался сделать Иосифа соучастником анализа исламского суфизма, в котором также предполагается способность «сквозь земные вещи заглянуть в божественную суть».

– Суфий, – объяснял я мальчику, – на арабском означает «облаченный во власяницу». Арабский суфизм проповедует отказ от всех жизненных благ и беспрекословное подчинение учителю, принимая на веру его слова. Согласно этому учению, земная жизнь со всеми её невзгодами предначертана самим Аллахом, и смертному не дано права усомниться в Его промысле. Таким образом, исключается разум и свобода воли – самое главное, в чем состоит богоподобие человека; в этом и есть основное отличие арабского от еврейского суфизма.