«У бездны на краю — в безумии свободы»
«У бездны на краю — в безумии свободы»
Второго сентября, в пятницу, умер замечательный русский поэт Лев Константинович Котюков. Он олицетворял собой в наше время классическую русскую поэзию. Строки его стихов завораживают. Ему были подвластны и прозрачная лирика, и героический, высокий слог, мало кому доступный.
Женский плащ в переулке мелькнул торопливо,
И белёсо-зелёным глухим огоньком
Вдоль заборов уже засветилась крапива,
И в малиннике кто-то хрустит сушняком.
И костры в огородах, и даль без предела,
И с рассвета неясный, безудержный гул.
И пора, в самый раз приниматься за дело,
И опять женский плащ в переулке мелькнул.
(«Женский плащ в переулке мелькнул торопливо…»)
Вечерние птицы в прогретой листве
Притихли и сгинули разом.
Кузнечик стрекочет в закатной траве –
Для песен не надобен разум.
В своём мирозданье кузнечик поёт,
Трава-мурава холодеет.
Беспечная песня вовек не умрёт –
И песни иные навеет…
(«Кузнечик»)
Личностно воспринимая современность, пропуская всё через своё сердце, он писал и философские заметки. Эти записки остры и резки. Это острые мечи, сабли, шпаги. Они кромсают реальность, обнажая её сущность.
Я издали, во тьме похож на человека,
И на свету, вблизи, почти что человек.
Но вот душа угрюма, как калека,
Как будто нет прощенья нам вовек.
«Прощенья нет! – бормочет мне лукавый, –
И что с того, что ты большой поэт?!»
Но Храм встаёт над полем златоглавый, –
И непрощённых в этом мире нет.
(«Я издали, во тьме похож на человека…»)
Дух поэта был мятежен.
Земная круговерть
Всё неземное рушит…
Вцепилась жизнь, как смерть,
Как враг, вцепилась в душу.
И бездною влеком,
Я – миру – не хозяин,
Как одинокий дом –
В дыму крутых развалин.
Но всё ж ещё стою,
Считая дни, как годы, –
У бездны на краю –
В безумии свободы.
(«Земная круговерть…»)
И сам он был колким, жёстким, ярким, иногда безжалостным. Боец от рождения! В молодости Лев Константинович занимался боксом. Вот откуда его молниеносная реакция на все процессы, проистекающие в обществе.
В Литературном институте имени А.М. Горького он учился вместе с Николаем Рубцовым, Анатолием Передреевым, Юрием Кузнецовым. В поэтическом мире на протяжении десятков лет не было ни одного крупного литератора, не знакомого с Львом Константиновичем.
Непримиримый, прямой и неизмеримо талантливый. Он легко взрывался, вступал в спор, но ко мне всегда относился очень по-доброму.
Я помню его дачу. В ней когда-то жили Михаил Светлов и Мариэтта Шагинян. На застекленной веранде, за чаем, он много рассказывал о своем отце – летчике, ставшем большим военачальником, прошедшем всю войну и везде возившем с собой не тоненькие книжки стихов, а «Войну и мир» Толстого. Говорили о тонкостях поэзии. Вспоминали гибель Есенина. Лев Константинович настаивал на том, что Есенина убили и только после – привезли в «Англетер» и повесили. Приводил множество доводов. В частности, что служитель, проводивший милиционеров в номер поэта, открыл дверь без стука своим ключом. Он уже точно знал, что Есенин погиб. Обсуждали исчезновение Гитлера. Лев Константинович приводил воспоминания танкиста, который первым прорвался к месту сожжения трупа Гитлера. Официально утверждалось, что останки (Адольфа и Евы Браун) не сожгли полностью, потому что не нашли достаточно бензина. Но танкист, который, конечно, не знал ничего о самоубийстве фюрера, вспоминал, что нашёл там цистерну, заправил танки и рванул дальше. Лев Константинович был убеждён, что Сталин прекрасно знал о бегстве Шикльгрубера. В какой-то момент, когда еще шло следствие, вождь начисто перестал им интересоваться. Это случалось только тогда, когда генералиссимус знал все точно. Обсуждали личность самого Сталина. Его отношение к Булгакову, Пастернаку, Симонову. О специальном самолёте, посланном Сталиным для спасения писателей из блокадного Ленинграда.
Лев Константинович рассказывал, как однажды заночевал у одного историка. Ему не спалось, и он нашел сценарий одного очень известного фильма. Весь сценарий был полон исправлений и уточнений. Вплоть до того, что исправлена пунктуация. Редактор очень любил точку с запятой. Наутро Котюков спросил у хозяина, кто вносил справки. «Не узнали, батенька? Да это же Сталин», – ответил историк. Однажды Сталин попросил Симонова написать пьесу на определенную тему. Симонов написал. Отнес в театр, там пьесу похвалили, но не понравилась концовка, и ее не приняли. Симонов переписал – снова неудача. В один прекрасный день ему позвонил Сталин. Спросил, как дела с пьесой. Симонов рассказал. «Приносите ко мне. Может быть, мне удастся переписать финал», – предложил Сталин. Симонов поразился, но принес. После внесения правок генералиссимусом пьеса снова попала в театр. Конечно же, о его соавторстве никто знать не мог.
– Ну как? – позвонил вскоре Сталин.
– Пьесу приняли, Иосиф Виссарионович! – отрапортовал Симонов. – Сказали, что концовка – что надо!
Постановка состоялась.
Я был знаком с Львом Константиновичем полтора десятка лет. Отношения у нас сложились дружеские и доверительные, он вёл себя со мной по-отечески. Долгие прогулки по переделкинскому парку были просто бесценны. Это была школа и поэзии, и философии. Видимо, нас сблизило ещё и единство взглядов. Он знал мою матушку и, по её просьбе, опекал во время моей жизни в доме творчества в Переделкине.
Ещё в первый мой приезд в Переделкино Лев Константинович пожаловался мне на боли в коленях. Это очень характерно для стареющих боксёров. Я жалобу не забыл. Как врач, я часто встречался с такими случаями у моих пациентов,– приём нестероидных противовоспалительных помогал не всем и ненадолго. Я вспомнил, что многим помогало простое средство – сухое тепло собственного тела. У бабушек я купил специальные наколенники из собачей шерсти (безотказное народное средство). Их надо надевать на голые колени на ночь. В следующий приезд я встретил Котюкова прямо на остановке и отдал наколенники с инструкцией по применению. Лев Константинович был растроган, а наколенники, действительно, пусть и не вылечили окончательно, но всё же помогли. Этот случай укрепил наши хорошие, доверительные отношения.
Однажды в некоем издании о Льве Константиновиче написали глупый и неприличный пасквиль. Несмотря на очевидную абсурдность, это его задело.
– Напиши что-нибудь им в комментарии. Пусть увидят, что они не одни на свете, – обмолвился мне Котюков.
Я не знал, что можно написать в ответ на такую отъявленную глупость. Опровергать? Но кого? И, главное, опровергая, ты признаёшь значимость этой лжи и дурости. И впервые я решил написать басню.
ЛЕВ И ЧЕРВЯК
Посвящается Льву Котюкову
Червяк подумал, ошалев:
«А, в сущности, что значит лев?
Гордится он лишь естеством,
Подумаешь, родился львом!
В фекалиях родился я,
Оттуда вся моя семья!
Трудясь, сражаясь и скорбя,
Я в жизни сделал сам себя!
Теперь, как правильный пацан,
Ем манго, киви и банан!
Свободный, словно саранча,
Всех львов готов я поучать!»
А Лев не знал, а лев гулял,
Не прятал дружеский оскал,
И, вдруг, – струёю жёлтой смыл
Того, кто верил и любил…
Мораль сей басенки проста, –
Для каждого свои места.
Коль из фекалий ты, дружок,
Не выбирайся на лужок!
Юмор оценили. Все смеялись. И на сайте, и в союзах писателей.
Котюков несколько раз в своих журналах напечатал басню.
– Тебе надо басни писать. Сейчас это редко у кого получается, а ты это делаешь профессионально! – он остановился, посмотрел на меня с прищуром и добавил: – И, главное, смешно!
Разговор забылся, а через десяток лет я, действительно, стал писать басни. Видимо, пришло время.
Как-то на прогулке он спросил меня:
– А эпиграммы ты пишешь?
Я вспомнил несколько. Например, о нашем нижегородском поэте Валерии Шамшурине.
Котюков посмеялся и прочёл несколько своих. Они были абсолютно безжалостны и пришпиливали мерзавцев, как булавка насекомое.
– Давай твои напечатаем, – предложил он.
Я тогда не был готов к резким поступкам.
– Я же не боюсь свои печатать, – подзуживал он меня.
– Мы с вами литераторы разной величины. «Что позволено Юпитеру, не дозволено быку!» – тихо проговорил я.
Теперь я жалею об этом.
Лев Константинович всегда был чем-то возмущён, что-то доказывал, кого-то клеймил, но в его стихах жила такая сладость и музыка, что это окупало всё. Стихи то гремели всеми громами бурь и ураганов, то лились мёдом лесных русских речек.
Прощай врагов по воле Божьей!
Без воли Божьей – не прощай…
И Бог спастись тебе поможет,
И приоткроет двери в рай.
А ты в душе своей гремучей, –
Грех непрощения таишь…
Но Бог прощать тебя научит,
И не захочешь, – да простишь…
(«Прощение»)
Зыбкая прозелень озими,
светом остуженный сад.
Чёрные листья над озером
к берегу не долетят.
Листья безвестного дерева
падают в стынь, не дыша.
Но до последнего берега,
может, дотянет душа.
(«Зыбкая прозелень озими…»)
Я много печатался в журналах Льва Константиновича и, испросив разрешения, опубликовал его стихи в моём нижегородском журнале «Холм поэтов».
Обмяк на спинке стула китель.
Отец уснул. Не спится мне.
И слышно: громкоговоритель
Гремит на площади во тьме.
Чугунный голос в тьме ненастной
Вещает всем на всю страну
О том, что будет жизнь прекрасной,
Когда освоим целину.
(«Дорога к счастью»)
С этой потерей ушла эпоха не только советского времени, но и классической русской поэзии! Имя поэта Льва Котюкова не будет забыто никогда!