Журнальный мир

Солдатский сын… завет тебе один, –

Ты только вспомни, мальчик, чей ты сын.

Александр Твардовский

Я хотел написать об этом давно. О нашей семье, в которой выросло так много педагогов. О святой памяти отца, Михаила Васильевича Физикова. Он, правда, не был основателем династии: его родной дядя Григорий Степанович с женой ещё в первых десятилетиях ХХ века учительствовали в начальных классах. Но именно отец, сын смоленского крестьянина, и мама, Тамара Андреевна Осетрова, родом из Камня-на-Оби, дали ростки разветвлённому педагогическому «дереву». У братьев и сестёр, их детей, зятьёв и невесток, внуков и правнуков из семейств Физиковых – Ивановых – Полонских – Рященко – Чистяковых общий рабочий стаж уже перевалил за 500 лет. Нынче, в конце марта, исполнилось семьдесят лет со дня гибели на фронте отца. Давно нет уже и мамы. И я решился. Перечитал, часто с трудом разбирая, фронтовые письма, дневники отца 30-х годов, историю семьи Физиковых, очень искреннюю и волнующую, – её по моей настойчивой просьбе написала тётушка, жившая в Рязани, тётя Люба. У неё на войне погиб любимый брат Михаил, а мужа, Герасима Павловича Иванова, тоже выпускника литературного факультета Омского педагогического института, летом 1946 года зверски замучили бандеровцы на уже «мирной» Западной Украине.

Физиковы – странная фамилия для крестьянской семьи из деревни Уплохово Смоленской губернии. Дед Василий Степанович имел небольшую лавчонку, да разорился, начал пить и умер, когда старшему сыну Михаилу минуло шестнадцать, а братьям и сестре было и того меньше.

Л. В. Иванова (Физикова):

«Году в 29-м прошёл слух, что будут раскулачивать “богатых”. Мы не знали, что это коснётся и нас, – были ещё малы. А Михаил общался с людьми, был душой молодёжи – знал всё. Он задумал уезжать подальше в Сибирь, где жили какие-то дальние родственники. Чтобы устоять на ногах, утвердиться в жизни. И если повезёт с работой, да и с образованием, – глядишь, и всех ребят Физиковых возьмёт под своё крыло. Так оно и вышло».

Мои родители вместе окончили ставший всем нам малой родиной литературный (ныне филологический) факультет Омского педагогического института имени Горького в первом студенческом выпуске 1936 года. А потом, как мечтал отец, и его сестра Люба, и младший брат Пётр, после учёбы на рабфаке и в учительском институте (при том же литфаке) верно и честно работали в школах словесниками. С долгой «паузой» фронтовых боёв и госпиталей. А мы с женой Галиной Александровной Чистяковой (Физиковой) педагогами стали на том же факультете четверть века спустя. Учителями в следующих поколениях были и наша дочь Катя Воропаева, и её двоюродные сёстры в Рязани, Алма-Ате и Башкирии, а также их дети – из других «ветвей» нашей обширной семьи.

* * *

До начала войны отец успел поработать в селе избачом, учителем, создавал в Омске кабинет литературы в институте усовершенствования учителей; начал писать кандидатскую диссертацию об эстетическом аспекте в изучении литературы в школе, уже будучи преподавателем кафедры педвуза. Той самой, на которой спустя годы мне довелось работать полвека. Отсюда отец ушёл добровольцем на фронт. Удивительно, но мечта написать большое и по тем временам новаторское научное исследование, когда в филологической науке и в школе продолжалось засилье так называемого вульгарного социологизма, когда господствовал чисто классовый подход в понимании произведений литературы, не оставляла его и в огне боёв! Для него это был ещё один «двигатель жизни» – желание «сказать учительству, что оно при изучении литературы в школе совершенно неправильно понимает специфику и характер литературы как искусства…» (из письма маме 11.06.1943).

Он был начальником штаба батальона, затем стрелкового полка, воевал под Белгородом, форсировал Днепр, участвовал в освобождении правобережной Украины… Из письма от 18.12.1943:

«…За это лето я столько видел горя, что трудно представить. Мы прошли по израненной немцами земле, земле, залитой кровью и слезами народа. И это ожесточает сердце. Но оно, милая, так же и даже больше нежно к тебе.

Что же ты молчишь? Неужто что случилось? Скверно на душе.

Откликнись же, дорогая. Пиши. Привет маме, Любе, Ивану Алексеевичу и всем родным.

Целую тебя крепко, целую сына.

Твой Михаил».

Редкие свободные минуты отец использовал для работы над диссертацией. «Выходит плохо, конечно: нет книг, пособий и справочников. Но ничего не поделаешь, пробелы придётся дорабатывать дома… Так или иначе, а я её закончу» (11.08.1942). «Милая, я сейчас, увидев многое, не могу не сказать об этом. Именно здесь, на фронте, я хорошо понимаю значение изящного и прекрасного. Вот почему, как можешь, развивай худож. вкус сына. Он должен быть эстетом душой, но с крепкими нервами» (18.11.1943). Ещё более поразило меня в одном из писем признание отца о том, что он начал на фронте новое для него исследование живого фольклора – классификацию анекдотов. «Материала для этого очень много… Вот читать совсем нечего – это беда» (05.05.1942). О друзьях своих – книгах, оставленных дома, он тоскует постоянно…

В каждом письме отец беспокоится о здоровье жены и сына, нашем одиночестве и душевном спокойствии, о чрезмерности маминой работы в школе, о трудном быте семьи: «Ничего не жалей – продавай без сожаления мои вещи: баян, ружьё, костюм, – оставь только книги – нужны будут и Вадику, и тебе…» (05.05.1942). Не с этими ли генами пришла и к нам с детьми любовь к книгам и  книгочейству, что осталась страстью на всю жизнь? Как и романтический лиризм чувствования природы. Он иногда слышится в тревожной скорописи отцовских писем с фронта:

«Наступает осень. Здесь она красива. Из деревьев ничего, кроме дуба, нет. А дуб плохо поддаётся увяданию. Стоит зелёный, кудрявый, но и в его изумрудной листве появляются первые признаки усталости. А в ясные тихие дни, когда небо так чисто, когда в воздухе летает столько паутины, хочется видеть и слышать тебя, хочется с тобой и Вадимом побродить по рощам Сибаки…» (11.08.1942).

* * *

Я остался без отца совсем мал, и вживе моя память сохранила немногое. Но после его гибели 27 марта 1944 года мама не только свято сберегала всё, что напоминала о нём, не только до самой своей смерти осталась верна ему и сумела вырастить в нашей семье и передать из одного поколения в последующие – нашим детям и внукам – живое чувство сердечного уважения и не слабеющей с годами любви к отцу, деду, а теперь и прадеду. Мы читали его письма с фронта, рассматривали пожелтевшие любительские фотографии. Я разбирал его рукописи, ещё мальчишкой пытался играть на его стареньком полубаяне. Это уж потом из взволнованного письма однополчан, друзей отца, извещавших нас с мамой о его смерти, узнали мы, что там, на фронте, под рукой Михаила Васильевича звучал и другой баян, и очень любил он исполнять «старинный вальс – осенний сон…», или, как их «душа-капитан» неизменно добавлял, «вальс Тамары Андреевны». В одном из боёв, под бомбёжкой, инструмент был разбит. Отец пережил эту потерю тяжело: «Нет баяна, не будет скоро и меня»,  – вспоминал горькие слова друга Николай Андреевич Дмитриев. Сколько раз, исполняя с родной институтской сцены «В лесу прифронтовом…», я переживал песню сердцем: это про нас с отцом и мамой. И нравственный завет фронтовиков нашему и будущему поколениям:

Пусть свет и радость прежних лет

Нам светят в трудный час.

А коль придётся в землю лечь, –

Так это только раз.

Но пусть и смерть в огне, в дыму

Бойца не устрашит,

И что положено кому,

Пусть каждый совершит!..

Ставши взрослым, я вчитывался в его заметки, письма и рукописи и понял: это был человек талантливый, мыслящий, видевший коренное существо проблемы. Так, продолжает и сейчас не только для меня звучать его своеобразное завещание сыну, которое он сформулировал на фронте в день моего четырёхлетия. Он хотел, чтобы мама обязательно дала мне университетское образование со знанием нескольких иностранных языков и воспитала сына в истинном уважении к женщине. Чтобы сын не стыдился, а гордился чистотой и верностью. «И пусть у него в душе будет много нежности, поэзии и красоты…» Довоенным дневником отца однажды заинтересовались наши студенты-филологи, попросили его почитать. Каково же было моё удивление, когда они на вопрос анкеты институтской газеты «Молодость» о любимых преподавателях среди других назвали и Михаила Васильевича Физикова…

Горестно сожалею, что короткая память трёхлетнего мальчишки сохранила так мало реальных, живых воспоминаний о нём. Вот проводы отца на фронт. Теплушки. Теплушки на каких-то дальних путях. Ребёнка, видимо, привлекло и удивило необычное: не прощальная, ободряющая улыбка отца, а то, как по деревянным настилам вводили в вагоны лошадей… И ещё одно событие 1944 года навсегда вошло в мою детскую память. Как-то вечером, забирая меня из детского сада, мама остановилась во дворе, у колодца, и тихо сказала, сдерживая слёзы: «Ну, вот, Вадик, – больше нет у нас папы»…

Были в моей уже взрослой жизни поразительные случаи – как пронзительные напоминания об отце. Вот читаю лекцию для студентов-заочников. Отворяется дверь большой аудитории, и робко входит пожилая женщина. Ищет Физикова – ей сказали, что он здесь… Представляюсь. В глазах вижу недоумение – нет, ей нужен другой, Михаил Васильевич, учитель её Азовской сельской школы… Представляете моё потрясение?! Через долгие десятилетия, после страшной огромной войны, тяжелейших послевоенных годов, оказавшись ненадолго в Омске, она пришла повидать своего Учителя… Не случайность – благодарная любовь привела её к нам на факультет. А мне – потрясение на всю оставшуюся жизнь…

О великом чувстве любви отец писал буквально в каждом письме домой. Жалел, что прежде, в мирное время, бывал недостаточно сердечен, нежен и чуток (сдержанность, по его убеждению, – родовая физиковская слабость). Теперь он находил для любимой самые проникновенные слова: «Ты наша голубочка-мамочка, ты моя хорошая, славная жена!» (12.04.1942). «Милая моя, в твоих словах я чувствую друга, товарища, понимающего великий момент нашей жизни, истории. Они вселяют бодрость и уверенность в победе» (05.04.1942). «Любовь, воспетая всеми поэтами мира, любовь к тебе, милая, к сыну – это источник жизни и моей энергии… И если мне суждено погибнуть, защищая Родину, три имени будут дороже всего для меня: Россия, ты и Вадюша. За вас я не пожалею жизни» (11.06.1943).

* * *

Мы с мамой не верили, что в украинском селе Струга Каменец-Подольской (теперь – Хмельницкой) области, где весной 44-го шли ожесточённые бои, на месте гибели отца, похороненного под фанерной звездой в ограде деревенской церкви, что-то сохранилось от огневого военного прошлого. Боялись туда писать, да к тому же много лет втайне надеялись, особенно мама, что отец – пусть каким-то невероятным чудом! – но остался жив… И вдруг прямо в деканат филологического факультета, где я тогда трудился, передают письмо из села Струга от школьников-«следопытов» и их учителей. Оказывается, на сходе жителей села было решено перенести прах всех воинов, погибших при освобождении Струги, в одну братскую могилу. Несколько фамилий павших сохранилось на временных могильных дощечках, и Подольский архив Министерства обороны страны ответил на запрос из села, что капитан Михаил Васильевич Физиков был призван в действующую армию из Омского педагогического института. Вот они сюда и написали. Думали ли стружцы, что их письмо попадёт в руки Физикова-сына? Много-много лет продолжалась у нас с украинским селом, со школьниками и учителями дружеская переписка. В школе создавали Ленинский зал, музей, посвящённый освобождению Струги. Мы отправили туда воспоминания об отце, его письма, фотографии, полевые капитанские погоны и орден Отечественной войны. На священной для нас земле побывали мы с мамой, а потом и вся наша семья – моя жена, дети (внуки Михаила Васильевича).

В каждый наш приезд – в школе, в любом доме – нас встречали как самых близких, родных, дорогих людей. Всё было искренно и задушевно, сердечно. Общим горем скреплённое братство на политой кровью многострадальной украинской земле. Особенно потрясла нас последняя встреча со Стругой. Мы приехали туда с женой и уже взрослым сыном Михаилом, получившим, понятно, имя в честь и память деда (замечу, что 7 января 2013 года у него родился внук – Миша Физиков)…

Нас привели на широкую улицу на окраине села, где отец принял когда-то свой последний бой. Командир полка полковник Левченко ушёл к передовым цепям бойцов, залёгших под кинжальным огнём немцев, а отца оставил на командном пункте, в штабе части для координации всех боевых действий. Струга была освобождена ударом с ходу, и полк, развивая успех, должен был выбить врага из большого села Куча, что возвышалось сразу за Стругой на крутой горе. Не получилось – атака захлебнулась. Вот в этот момент на КП полка появился командир дивизии и погнал в атаку всех: «Соседи ушли вперёд, а вы тут отлёживаетесь!» И сразу пулемётная очередь скосила отца и бойцов рядом с ним. Тяжело раненного разрывными пулями в живот командира пытались вытащить из-под огня на плащ-палатке. В медсанбате срочно подготовили операцию, но спасти отца не удалось – он умер на руках медсестры. С ней, постаревшей, мы успели встретиться…

Вот эта улица, где погиб отец и его товарищи, теперь носит имя капитана Физикова. Когда мы услышали рассказ об этом старой учительницы, я впервые за много лет увидел, как плачет наш сын…