Журнальный мир

1. Командировка на юг

В редакции газеты

Март 1919-го года. Редакция газеты «Известия» на днях переехала из Петрограда в Москву. Главный редактор газеты «Известия» Юрий Михайлович Стеклов зашел в литотдел, где за столом с ворохом бумаг сидел мужчина, пишущий на листках бумаги.

— Слушай, Александр Серафимович, понимаю, что ты только что с востока… Еще долго писать?

— К завтрашнему номеру готовлю, Михалыч. Говори, что надо.

— Необходимо написать обращение красноармейцам, отправляющимся на Дон. Наши «Известия», как орган ЦИКа не только рабочих и крестьянских, но и казачьих, сам понимаешь, депутатов, должны настроить молодых героев на самоотверженную борьбу.

Главный редактор любил лозунги, сам писал передовицы, даже разговор его был похож на призыв, но напутствие красноармейцам решил поручить писателю Серафимовичу, самому опытному журналисту и писателю. Очерки Серафимовича вскрывали бесчеловечное существование русского народа еще в прошедшем веке.

Про казачьих депутатов редактор не случайно упомянул. Александр Серафимович Попов был чистокровным донским казаком. Но фамилия Попов для писателя была уж чересчур распространенная, поэтому он взял псевдоним: свое же отчество в виде фамилии, только ударение поменял на букву «о». Таких писателей до него не было. Как журналист с большим стажем, как заведующий художественным отделом газеты, Серафимович имел ясный и понятный для наборщика гранок почерк. Для оперативной верстки газеты это было важно. За это его уважали типографские работники.

— Может быть, наказ тогда от старших товарищей? Там же одна молодежь.

— Хорошо, наказ. И подпись: Московский комитет партии. Когда сможешь?

— Ночью напишу, утром будет.

— Мне отдашь сразу, хорошо? И вот еще что. Завершай свои дела и отправляйся с ними или следующим поездом.

— Неожиданно.

— Готовится большое наступление на юге, надо об этом рассказать читателю.

На следующее утро в кабинете главного редактора Серафимович ожидал, когда его статья будет прочитана.

Стеклов читает и кивает головой.

— У тебя получился не призыв воевать или наказ отстаивать новые ценности, новый мир. Ты же говорил: наказ красноармейцам. Ведь так, Александр Серафимович? У тебя призыв к братанию, а не борьбе. Горком не пропустит.

— Мы даем наказ, объясняем, что казаки, украинцы такие же простые люди, как мы, как сами красноармейцы…

— Послушай, как ты пишешь. Вот. «Помните: во всей России сломлена сила помещиков и капиталистов, и последнее свое убежище они нашли на Дону и на Украине, у донских и украинских помещиков и богатеев». Это правильно. Идем дальше, читаю полностью:

«Как это всегда бывало, донские помещики, капиталисты, и украинские и прибежавшие к ним наши российские, ведут борьбу за власть, за землю, за капиталы обманом. Как прежде при царской власти, обманутые темные солдаты, не ведая, что творят, стреляли в своих братьев-рабочих, так казаки и украинцы ныне обманываются своими генералами, офицерами, помещиками, которые их пугают тем, что будто бы рабочие и крестьяне хотят отнять у них земли, отнять у них волю.

Товарищи красногвардейцы, громким голосом скажите вашим братьям-казакам, вашим братьям-украинцам: это полный обман. Никто на их земли не посягает, ибо они такие же труженики, как и рабочие; они так же потом своим поливают родную землю, как и крестьяне. И они так же страдают от гнета своих генералов, офицеров, помещиков и капиталистов, как и весь трудящийся люд России. И они так же несут всю неизмеримую тяжесть государственных расходов, как рабочие и крестьяне остальной России, в то время как помещики и капиталисты пожинают обильные плоды ими несеянного».

— Ну и как это понимать? Это все верно. Но наказ дается молодым бойцам, они идут сражаться. А ты призываешь их объяснять противнику, что те обмануты капиталистами. А своя-то голова где у них? Дал себя обмануть — отвечай! Эксплуататор не может не обманывать. Это свойство капитала. Капиталисту нужна сверхприбыль. Ты же прочел весь «Капитал» Маркса. Я, кстати, так и не одолел. Времени не хватает. Понимаю, что казаков тебе жалко, ты сам оттуда. Сколько спал сегодня?

— Два часа.

— Поспи до обеда. Утром бы написал — на свежую голову.

— Ночью лучше пишется.

— Согласен. Но закончил ты, конечно, хорошо:

«Идите же вы, молодые стройные ряды Красной гвардии, идите выбивать помещиков и капиталистов из их последнего убежища, идите с великим сознанием, что боретесь не с обманутым тружеником-народом, казаками и украинцами, а со злыми угнетателями всего русского трудящегося люда — с помещиками и богатеями.

Когда царское правительство слало свои войска на бой, духовенство с молебнами, с водосвятием, с хоругвями об одном только старалось — переполнить сердца воинов кипучей, неугасимой ненавистью, и это для того, чтобы ненавистью погасить сознание и братское чувство между людьми.

Пролетариат же, посылая вас, громко говорит: товарищи, не злобу и жестокость несете вы братьям-казакам и братьям-украинцам, а боль сердца и ласковое просветленное слово убеждения».

— Опубликуем передовицу в газете и сделаем отдельной прокламацией, чтобы у красноармейцев была с собой. Не только винтовкой, но и словом поможем фронту.

На следующий день Александр Серафимович отправился в дорогу.

Возвращение

Вагон трясся на стыках. С закрытыми окнами было душно, но не так шумно. Серафимович сидел напротив двух казаков. Кондуктор, пожилой мужчина, спрашивал их, откуда они и куда собрались. У казаков не оказалось билетов.

— Зараз мы с Мариуполя. Это таким оборотом вышло…

Один из них, сероглазый, плечистый и стройный, слегка повернулся к кондуктору, который глядел на безбилетников, не спуская с лица строгого выражения.

— Мы — первой сотни сорок первого казачьего полка, може, слыхали?

— Первой сотни, — подтвердил его товарищ, с обвислыми усами.

— Как же, слыхал! — ударил себя по коленке кондуктор и, любопытствуя, присел рядом с ними.

— Да, — продолжал казак, помахивая рукой, — стало быть, наша сотня, — шестьдесят пять человек как один: «Не пойдем под офицеров». Командир полка, ахвицеры так, сяк. «Не пойдем, и шабаш». — «Под расстрел вас, таких-сяких!» — «Хочь под расстрел, ну не пойдем».

— Ах, молодцы! — опять хлопнул себя по коленкам кондуктор, сел на самый край скамьи, рядом с Серафимовичем, и выкатил на казака глаза.

— Ну-ну-ну?..

Серафимович подумал о нем: «Рачьи глаза». Глаза у рака — черные бусинки. Писателю было интересно наблюдать за персонажами будущих очерков. Любил общаться с простыми людьми, быть рядом с ними. Среди казаков встречались разные люди, но в большинстве своем это были трудяги, думающие о своем хозяйстве, о детях. Многие из них думали и о судьбе России. Когда началась война с немцем, никто из казаков не спасовал, все рвались на фронт. Такова казацкая натура. Но гражданская война была иной. Сами казаки жили неплохо, потому что у всех были земельные наделы. Иногородние, не так давно поселившиеся в станицах и хуторах, имели меньше земли, следовательно, не было в их семьях достатка. Вот и появились разногласия во взглядах на жизнь. Но жили-то все вместе. Часть казаков сочувствовали иногородним или, попадая под влияние большевистской пропаганды, начинали мечтать о новой жизни. Как писателю, Серафимовичу приходилось общаться с разными людьми, но среди простых людей он отдыхал душой.

Казак, не замечая внимания и поматывая рукой перед кондуктором, продолжал:

— Ну, ладно. Приказ нам выступать, да. Ну, поседлал полк лошадей: садись. Господи благослови! Тронулся полк, а мы налево кругом и марш через Дон. Ну, они покеда то-се. «Стой, стой!» Стрелять не спопашились сразу-то, нас и след простыл…

«Спопашились» — редкое в употреблении словечко отметилось, как вехой, в памяти писателя. Кондуктор грузно запрыгал на скамье и так замотал руками, что Серафимович слегка отодвинулся: как бы не выбил глаз забитыми чернотой ногтями. Писательский анализ, который происходит непроизвольно, подметил нездоровость кондуктора: излишнюю эмоциональность, свойственную скорее детям, болезненный цвет лица.

— Ну, герои… ну, молодцы! — восклицал кондуктор.

— Да, идем на рысях займищем. Батайск прошли. Энти сотни и погнались за нами. Велено было расстрелять нас, ну, не догнали, — дело на вечер, потеряли след. Ну, хорошо. Тронулись мы дальше, прямо степью к себе в станицу. Думаем, на большое дело пошли, надо родительское благословение принять. Да. Всю ночь шли. Ну, под утро подходим к своей станице, заря займается, екнуло сердце — мать ты родная сторонушка! Да, приходим. Так и так, мол, за народ встала сотня. Вышли отцы наши, прислухались. «Ах вы, игрец вас изломай, чево замыслили, — на богоданное начальство руку подняли! Нет вам нашего благословения. Ни воды из колодезя, ни хлеба, ни овса, ни макова зернышка. Нет вам нашего благословения. А ежели не кинете вашу игру, проклянем». Бабы ревут, ребята ревут. Затужили хлопцы. Сбили круг да стали обсоветоваться, ну, ни один казак не сдал, не попятил…

— Раки только пятются, — сказал второй, которого Серафимович мысленно окрестил именем «Долгоусый». Сероглазый, более разговорчивый, чувствуя внимание, изредка поглядывал на Серафимовича и продолжал рассказ. Но главным его собеседником был кондуктор, от которого зависело: ехать им дальше или вылезать.

— …Побросали пики, на што они нам теперь, остались одни винтовки да шашки, сели на лошадей и потянулись, непригретые, без приюту, без благословения.

— Эк-к его! — крякнул кондуктор, отодвинулся, втянул померкшие глаза, уронил руки на колени и глядел на казака, не отрываясь. Вид у него был бледный, видно, что история его потрясла.

— Так и ехали цельный день по степи, только голодные кони головами мотают. Хутора объезжали. Уж ежели отцы нас проводили без корки, без глотка, так чужие и подавно. И жмемся все к морю, а моря все нету и нету. Думаем, своя отечества не примает, может, чужая примет, кубанская, вот и добивались до Ейска добраться. Встрелся пастушок, сказывает: кадетские войска по железной дороге проехали, казаков ищут. Ночь пришла, тума-ан. Передние наши с коней — шарах! Кадеты впереди…

Кондуктор обеими руками ухватил себя за голову и со стоном потаскал из стороны в сторону.

— Придави их буферами… Ну?

— Ну, мы зараз рассыпали цепь, поползли, ан энто кусты. Тьфу, тетка твоя кукареку!

Кондуктор весь засветился, запрыгал на сидении, как мальчишка, и выпятил глаза.

— Ну?

— Ну, поехали дальше. Знаем, степью едем, голо, а оказывает, либо горы стоят, либо человек, а сам с дерево. Подъедем, ан это курган али дорога чернеет, либо чернобыльник. Стало светать. Глядим — хутор. Заморились и кони, и сами не емши. Мочи нету. Сами не поехали, послали делегатов, четырех казаков. Думаем, все одно не примут, ну, хочь попробуем. Батюшки мои! И курьми, и гусьми, и бараниной, и молока, и хлеба — всего натащили и лошадей накормили, напоили, прямо благорастворение. «Вы, говорят, за нас, сирых, страдаете».

Кондуктор заметался, пододвинулся на самый край скамьи к казаку и радостно замотал руками, выпучив влажные глаза.

— А… скажи на милость…

Серафимович невольно улыбнулся. Сероглазый казак, чувствуя с его стороны поддержку, продолжал.

— Ну, хорошо. Подходим к Ейску. Опять послали делегатов, — хто ж ее знает, как примут кубанские казаки. Ну, они с открытой душой, как братья. Накормили нас, а начальника своего, полковник у них такой уса-а-тый, так его было избили, он все приказывал нас не принимать.

— Вот люди, вот народ! Прямо Кубань! — опять неистово замотал черными ногтями кондуктор, еще пододвинулся к казаку, оперся руками о колени, чтоб не упасть, и изо всех сил поднял брови.

— Аккурат в это время подошел к Ейску военный транспорт. Матросы зараз нас погрузили и доставили в Мариуполь. Ну, хорошо. В Мариуполе центральная рада сидела, а рабочие с ней бились. Собрался народ со всего заводу, и которые беднейшие с городу, ну, встречали нас, уму непостижимо. Женщины до нас, прямо — обнимают, детей подымают к нам. Несут лепешки, да хлебцы, да творожники. А которые платочки с себе сымают, нам суют. Лошадям тянут овса, хлебом кормят, просто сказать птичьего молока только не было. А тут вылез оратор, залез на бочку и зачал, и зачал, и зачал…

Казак тоже придвинулся к кондуктору, они уперлись коленями и глядели зрачок в зрачок.

— …Вот, полюбуйтесь, — говорит, — пришли наши братья-казаки нам на помощь, трудящему народу. Покинули они дома своих цветущих жен, малолетних детей, своих престарелых родителей, хозяйство свое, обзаведение, которое без них рушится и оскорбляется, а также степи свои родные покинули, чтоб только дать возможность трудящему народу… — Ну, говорил до того, до самого нутра прошло; бабы ревут, сам сидишь на лошади, слезу жмешь. Подымают и дают нам красное знамя. Все: «Ур-ра-а!» — аж затряслось кругом.

Казак замотал руками перед самым лицом кондуктора.

— Зараз раду разогнали и утвердили совет.

Кондуктор тоже отчаянно замотал черными забитыми ногтями. Так они с минуту радостно мотали друг перед другом руками.

Поезд замедлял ход. За окном мелькали желтые домики с соломенными крышами, а с другой стороны — по синей воде Дона плыли мелкие льдины. Увидев такое, Серафимович подумал, что весна вместе с ними идет навстречу гололеду. Вот и кондуктор оттаял и разрешил казакам ехать дальше без билетов. Ведь они — народные защитники! Казаки сошли на одной из станций, где формировалась красная часть. Для кондуктора они стали, как кровные братья. И кипятка им доставал и хлеба. И расстались они, как близкие люди.

В одном из очерков Серафимович расскажет о кондукторе с черными ногтями, не объясняя, отчего грязь въелась под ногти. Ведь читателю и так понятно: кондуктору приходится топить печь углем — не дровами же! Где столько дров взять?

2. Братья

«Освобождение нами огромных областей должно было вызвать народный подъем, восстание всех элементов, враждебных советской власти, не только усиление рядов, но и моральное укрепление белых армий. Вопрос заключался лишь в том, изжит ли в достаточной степени народными массами большевизм и сильна ли воля к его преодолению? Пойдет ли народ с нами или по-прежнему останется инертным и пассивным между двумя набегающими волнами, между двумя смертельно враждебными станами. В силу целого ряда сложных причин, стихийных и от нас зависевших, жизнь дала ответ сначала нерешительный, потом отрицательный». (А. И. Деникин, Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России (1919–1920)).

Хутор Минаев. Начало мая 1919-го года. Донской казак Арсентий Романович Просняков, придерживая нетерпеливого коня, заглянул за тын. Ему на вид было 29–30 лет. Его брат Алексей, на пять лет младше, возился по хозяйству во дворе.

— Братишка! — позвал он веселым голосом. — Своих не узнаешь?

Алексей отвлекся от дела, открыл калитку и вышел за двор. Арсентий спешился. Братья обнялись. Давно не виделись, пожалуй, года два. Начали вспоминать. Как война с германцем началась, Арсентий первым ушел. За ним поочередно братья. Вначале Иван. Второму сыну было полгода, когда и Алексей отправился на фронт. Две сестры Анна и Александра живут своими семьями. У Анны уже трое детей.

Раиса, жена Алексея, услышала разговор, тоже вышла во двор. Увидев Арсентия, всплеснула руками, побежала ставить обед.

Войдя в дом, Арсентий троекратно расцеловал невестку.

— Как пацаны? Как здоровье?

— Растут, куды ж им деваться! — весело ответила Раиса. — Вот на речку побежали. Кормильцы!

— Вырастут, и не заметишь.

— А как твои? Куда собрался?

— Собираю казаков по хуторам. Белые на подходе, надо организовать оборону. Иван где-то у красных, пока от него вестей нет. Вот такие дела. А как вы?

Раиса вздохнула про себя: «Когда это все закончится?»

— Ты коня-то заводи во двор, обедать будем.

Арсентий завел и расседлал коня, дал ему воды. Времени на лишние разговоры не было, но может потом и вовсе не оказаться. Дон весь в тревоге: раздор и беззаконие дополняют нашествия белых частей. Прошло три месяца, как эту территорию заняли красные войска, разгромив Краснова. Сейчас оборона красных трещит под натиском Добровольческой армии. Поговорили о родичах, о ситуации. Арсентий рассказал о наступлении Врангеля с юга. Деникин и Врангель мечтают захватить Царицын, до которого от этих мест больше сотни километров.

— Как твой осколок? — обратился к брату. Тот только отмахнулся.

У Алексея в груди засел осколок. Фельдшер не смог сразу удалить его — слишком близко к сердцу. Теперь стоит немного поработать — даже ведра с водой поднять — начинает болеть в грудине. Алексей прошел и белых и красных. Вначале вся часть, в которой он служил, перешла на сторону белых, — хотя разброд все же был. Часть сняли с фронта, и казаки оставались служить. Алексей был рядовым казаком. Большевики не смогли объяснить казакам, в чем преимущество их устройства жизни. У казаков все есть — земля, скотина, семья, дети. Им нужна мирная жизнь, чтобы можно было трудиться, пахать, растить хлеб, детей поднимать. Большевики обещают мир — вот главное. Офицеры порубали агитаторов, на этом временно успокоились. Но задели душу донцов большевицкие разговоры, видно, поэтому казачья часть, хотя и не полностью, оказалась в плену у красных. Ворошилов отступал с Украины, станица Нижне-Чирская несколько раз переходила из рук в руки. Не было настроения воевать до последнего патрона. Родной хутор был рядом, стоит переплыть через Дон. Даже показалось однажды, что увидел он с высокого яра свою хату. При очередной атаке красных Алексей решил остаться. Казак должен знать, что защищает. За родину, за свою станицу, за семью и детей он всегда готов отдать жизнь. Но биться за царя? Царь сам написал прошение об отставке. За Отечество? Оно раскололось надвое — не знаешь, за какую половину жизнь отдавать?

Арсентий встал и подошел к приоткрытому окну. Во дворе носились два пацаненка. Старший кричал:

— Петька, Петька, не трогай его!

Младший носился за рыжим петухом и пытался поймать того за буйный хвост. Старший, мальчик лет десяти, Ванек, хохотал, глядя, как петух недовольно клокотал что-то и пытался убежать от настырного преследователя. Наконец малыш упал в пыль среди кричащих кур, но не заплакал. Арсентий повеселел:

— Казаки растут!

Алексей тоже улыбнулся:

— Да, смена есть!

Братья через двор вышли в сад. Абрикосы и черешня уже отцвели, зато в расцвете были яблони. Стоял густой медовый запах. Самая прекрасная пора в степной зоне — начало мая.

В саду занимался тесть Алексея, Василий Филиппович Попов. Рядом с ним стоял ящик с саженцами — тютиной (тутовое дерево), абрикосами и грушами. Для Алексеевых детей он был родным дедушкой, поэтому Алексей звал его дед Василий. Его двоюродный брат был журналистом и писателем, тогда уже известным под фамилией Серафимович. Их отцы — Филипп и Серафим — были родными братьями. Вестей в последнее время от него не приходило. Но до революций Поповы знали, что у Серафимовича выходят книги, читали его очерки в газетах, которые редко, с оказией, доходили в их хутор. Им нравилось, как родной человек описывает жизнь простых людей. После его рассказов хотелось перевернуть эту жизнь. Иногда дед Василий говорил о брате с юмором: «Зазнался, Сашка, совсем вестей не подает».

Дед Василий любил над всеми подшучивать. В детстве они вместе бегали по окрестным степям, лазили в ближних балках за терном, гоняли змей, рыбачили на Дону. Двоюродный брат еще студентом попал в ссылку на Север. Его фамилию охранка нашла в записной книжке Александра Ульянова, покушавшегося на царя-батюшку. Оттуда в письмах он сообщал родным: «Попал в город Мезень Архангельской губернии, где непроходимые леса, болота, тундры; холодный пронизывающий туман; население: медведь, лисица, глухарь; из людей, гм! особая порода "двуногие свиньи", порода довольно распространенная, но здесь она особенно удачно культивировалась и дала блестящих представителей». Там он начал писать очерки и рассказы о жизни народа.

Арсентий приветствовал:

— Доброго дня, Василь Филиппыч! Бог Вам в помощь!

Как и все казаки, он говорил, не выговаривая твердо букву «г», отчего получался звук, больше похожий на «х», поэтому слово бог звучало как «бох». Василию Филипповичу было на тот момент около шестидесяти лет. Для своих лет это был крепкий мужчина, что было свойственно казакам, если они не были изранены в битвах с врагами. Не случайно иногда говорят о ребенке: «казак!», подразумевая его крепость и живость.

— Бог-то бог, сам будь не плох! Какими судьбами занесло? — весело приветствовал Арсентия старый казак, сняв с головы соломенную шляпу. Его простая майка была залита потом. За садом должен быть уход. Василий Филиппович постоянно — весной и осенью — добавлял новые саженцы, которые через десять-двадцать лет будут кормить его внуков.

Многие годы этот сад, самый большой в хуторе, будет помогать семейству Алексея выживать в лихие годы советской власти. Здесь же, в Минаеве, у него неподалеку живет вторая дочь, Наталья, которую все привыкли звать Нотой. К Наталье сосватался казак Генералов, и теперь они живут рядом — через улочку. К дочерям Василий Филиппович приходит помогать по хозяйству, заниматься с внуками.

— Решил проведать вас. Как вы живете-поживаете?

— Так и поживаем — трудом своим. Не на кого нам надеяться. А ты, похоже, куда-то собрался?

— Беляки идут, Василь Филиппыч. Врангель уже близко, возле Сала. Армия не справляется. Хочу сотню собрать. Часть людей ждут в Нагавской, потом в Верхне-Курмоярскую. Сейчас к Ане заеду в Жирный, — ответил Арсентий. — Василь Фомич может пойтить ко мне.

— Гляди, слишком агитацию в Нагавской не разводи. Ты родню Василя не знаешь, што ли? Эти казаки порубают тебя и не спросят. К ним не ходи. Иногородних бери, их поспрашай — подскажут. В Курмоярах к моим зайди.

В Верхне-Курмояровской жили родители деда Василия. Жива была только восьмидесятипятилетняя мать. Все Поповы были среднего достатка, хлеб насущный добывали трудом своим.

— Вы-то не будете уходить?

— Куды нам с детьми малыми? Вона, Леша, с осколком мается. Некуда идти. Казаков беляки не трогают.

— Ну, не скажите. Краснов в том году много расказачил — семьями убивал, выслал много.

В то время Арсентий был в полку, поэтому знал. Многие казаки сомневались, как быть дальше. Не уходили дальше своей станицы. А генерал Краснов, объявивший себя атаманом Войска Донского, объявил о походе на Москву. Никому не хотелось уходить от своих куреней. Не понравилось генералу такое, ведь он пообещал немецким покровителям взять Москву. Жестоко расправился он с непослушными казаками. Да еще выслал за пределы Донской области десятки тысяч казаков с семьями. После этого Арсентий точно решил переходить к красным.

— Детей не тронут. Лешу не возьмут — кому больной нужен? Пробьемся!

Дед Василий не терял оптимизма.

Прощаясь с дедом Василием, Арсентий не знал, что больше не увидит он этого цветущего сада. С Алексеем зашли они к Наталье, посетили другие куреня. Казаки здесь отказывались идти к нему, а иногородние крестьяне, кто мог держать оружие, были мобилизованы в Красную армию.

Еще посидел Арсентий с братом в курене.

— В хуторах надо побывать, но сейчас — в Жирный, — сказал Арсентий. — Хочу с Василе м погутарить, сестренку повидать.

— Думаешь, выздоровел? Я-то тебе точно не помощник.

— Василь Фомич? — Арсентий вздохнул. — Дурацкое время все-таки. Не знаешь, кто прав, кто виноват. Но я верю, что будет лучше жизня, всем будет хорошо. Василь пусть лечится, если раны не затянулись.

— Умеешь ты убеждать людей, у меня не получается.

— Чтобы убедить, надо верить. А я сам сомневаюсь, где правда, вот в чем дело. Если казак защищает свою хату, чем он не прав? Отец и сын могут думать по-разному. Что делать? Друг дружку убивать, што ли? Белые приходют — убивают несогласных. Красные — белых. А хто останется, если так будем?

— Уйтить куда-нибудь подальше от этого.

— Тебе далеко не уйтить. Что, болит?

Алексей кивнул. Боль была постоянной, но усиливалась при наклоне или повышенной нагрузке. Арсентий продолжал. Ему нужно было поговорить с родным человеком. Сумеют ли увидеться еще?

— Казаки думають-думають, никак не могут надумать. Нехай думають. Вот встанет красна власть, поздно будет думать, — так выразил свою мысль Арсентий. — Надо определяться. Заеду к нему, Леша, погутарю. Не сможет — ладушки, сможет — вместе будем рубать беляков. У Ани сколько сейчас ребят?

— Так третья — Паша — родилась месяца два как. А пацаны — что? Вырастут казаки — куды ж им деться.

— Сашка-то замуж вышла? (Александра — младшая сестра).

— Думает ишшо.

— А, може, оно и к лучшему. Поди сейчас разберись: сегодня он на коне, а завтра — под конем. Время шибко тяже лое. Погляди, Алеша, что у меня есть. Листовка. Из Москвы самой. Мне свои люди передали, большевики, в Верхне-Курмоярской. Вот что пишут.

Арсентий стал медленно читать:

«Помните: казаки и украинцы — ваши братья, ваши так же веками замученные братья, как и вы. Протяните же им братскую горячую руку и этой братской любящей рукой перетяните их на сторону трудящегося русского народа». Это ведь о нас пишут. Мы понять это должны. Это называется «Наказ». Наказ, какой дает отец сыну: как себя вести в жизни. А тут наказ красноармейцам, чтобы помогали, не стреляли всех казаков без разбору, а разбирались по-братски. А ведь как написано, словно отец родной написал!

А подпись: Московский горком Р.С.-Д.Р.П. Получается: российская социал-демократическая рабочая партия, горком — это городской комитет. Понятно. Вот гляди, что пишут: «Пусть и у них широко откроются глаза на мир: пусть и они, замученные и усталые, полившие землю своей кровью в угоду богачам, пусть они увидят, что и для них пришел великий день освобождения от помещиков, от богачей, от генералов, от офицерства, ото всех, кто кормился их кровавым трудом.

И вместе, рука об руку, вы свергнете последнюю заговорщическую кучку помещиков и капиталистов. Совершите же ваш подвиг, и засияет невозбранно знамя свободы и счастья трудящихся над всей русской землей от края и до края».

Арсентий стал собираться в дорогу.

Майская степь была осыпана разноцветными лазоревыми цветами. В балках отцветал терн. Тепло еще не перешло в летний зной. Самое ласковое время для этого края.

От брата Арсентий Романович направился в хутор Жирный, в семи километрах от Минаева. Анна, его сестра, вышла замуж за уроженца этого хутора. У ее мужа Василия Фомича было два брата, старше его. Из братьев выделялся Лука своим спокойным нравом и исполнительностью. Он был отменным рубакой, лоза отлетала от него на учебных вылазках как шелковая. У всех братьев семьи были кондовые, со старым укладом, старших почитали. Слово стариков было для них законом. О революции мнение стариков было едино: сатанинская власть пришла, мы должны постоять за святую Русь. И другого мнения быть не могло. Братья думали так же. Их отец — Фома Лукич, старый казак, прошедший все военные будни с казаками. И убеждения его были, как у всех стариков.

Василий Фомич, красный партизан, получил ранение полгода назад, когда Краснов во главе Донской армии делал третью — безуспешную — попытку занять Царицын.

После февральской революции Василий Фомич, как и многие казаки, оставался в своей части. Казакам труднее всего было принять определенное решение. После октябрьского переворота он одним из первых перешел на сторону революции. Когда на Дону хозяйничал Краснов, ему пришлось воевать в тылу врага. Хотя в то время и фронт и тыл были перемешаны. Такие казачьи подразделения называли партизанскими. Получив ранение, вернулся в родной дом. Дома раны лучше заживают. Именно Василий Фомич взял на поруки Алексея, когда тот оказался у красных в плену. С белоказаками особенно не церемонились. А вот его же братья приходили с ним разбираться, потому что не приемлют новую власть. Братья его, Степан и Лука — зажиточные казаки, им не нужны изменения.

Жену Луки звали Валентина. Дед ее служил в Польше, там женился на полячке. Ее гордый нрав перешел внучке по наследству. Польская кровь играла в ней. Перечить ей было невозможно — все равно на своем настоит. Такой муж, как Лука, ей подошел по всем статьям. Луку она опекала в каждой мелочи. Успевала справляться и по хозяйству и с детьми. Всегда она была в работе. Как же иначе? Когда казак на службе, главная в семье — жена. Ему было комфортно: не надо лишнего думать. Все на нем было чисто, выглажено, подтянуто. Даже усы мужа завивала она сама. Ей нравилось, как кончики усов колечком подкручивались вверх.

Арсентий в Жирном проведал родных, поговорил с людьми, затем отправился в станицу Нагавскую. Когда агитировал казаков вступать в ряды Красной армии, то и в Жирном и в других хуторах, и в станице Нагавской слышал протестующие голоса.

— Что он там брешет? — возмущались старики. — Казак всегда был защитой и опорой царю и отечеству.

— Время нонче другое, я вам гутарю, — не смущался Арсентий. — Революция все изменила, царя нет, власть народна стала.

— Как нет? Тебе хто сказал? Вот брехло! Царь живой, вернет власть.

С другой стороны:

— Каку таку власть казаку надо? Атаман у нас — власть! Нехай брешет! Руки-то ему поотрубают за такие разговоры!

Арсентий старался не обращать внимания на озлобленность стариков, свято хранивших казацкие устои. Пусть говорят, что думают. Могут ли они понять, что идет новое время и возврата к старому не будет? Общего языка с ними он найти не мог.

В хуторе Жирном была площадь с торговой лавкой, церковью и кабаком. Это обычное построение казацкого хутора. Школы — церковноприходские — бывали обычно в станицах. Здесь собирались смотры казаков на конях или праздничные забавы. Одним словом, центральная площадь являлась и плацом и лицом хутора. В Жирном было около ста дворов. Этот хутор впоследствии будет затоплен Цимлянским водохранилищем.

В один из майских дней 1919-го года над станицами и хуторами пролетел аэроплан, откуда сбрасывались листовки. Центральная площадь Жирного тоже была усеяна листовками.

В листовках говорилось:

«Казаки! Вас обманывают! Не верьте красным комиссарам! Как только к вам придет Красная армия, вас будут уничтожать. Эта секретная директива подписана Лениным еще в январе 1919 года. Вот что они хотят:

1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим прямое или косвенное участие в борьбе с советской властью.

2. Конфисковать хлеб.

3. Уравнять пришлых иногородних с казаками.

4. Провести разоружение, расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие.

5. Выдавать оружие только надежным элементам из иногородних.

6. Вооруженные отряды оставлять в казачьих станицах до установления полного порядка, то есть, уничтожения казаков.

7. Всем комиссарам неуклонно проводить фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли.

Если вы не желаете смерти себе и близким, то вступайте в ряды Добровольческой армии!

Главнокомандующий Добровольческой армией А. И. Деникин».

До предстоящего наступления Деникин обрабатывал население, зная, что настроение казаков неустойчивое. Действительно, такая Директива была подписана Лениным 24 января 1919-го года с грифом: «Совершенно секретно». Деникинская пропаганда не была выдумкой. Большевики не хотели иметь в тылу население, способное организоваться в короткий срок как военная сила. Да, не большинство казаков восприняло новую власть, но таких было много — десятки тысяч. Только генерал Краснов «расказачил» 40 тысяч казаков, выгнав их за пределы Войска Донского с конфискацией их имущества, лишением всех казачьих прав и средств к существованию, уничтожил около тридцати тысяч. Все эти люди не хотели идти с ним против новой власти, которую они считали народной. Генерал Краснов действовал, в основном, на правом берегу Дона. Здесь много станиц присоединилось к восставшей Вешенской, чем он и воспользовался. А левый берег Дона, где находились станицы Нагавская и Верхне-Курмоярская, были более «красные». «Красное» настроение придавали не только иногородние, но и казаки-фронтовики, прошедшие и братания с немцами, и беседы с большевистскими агитаторами. Их привлекал главный лозунг большевиков: мир. Мир — это значит возврат к своим куреням, к своим семьям. Как видим, казачество не нравилось любой власти: потому что слишком вольное, слишком самостоятельное.

Арсентий не знал и о другой директиве весны 1919-го года: не брать в ряды Красной Армии казаков, даже зарекомендовавших себя ранее активным участием в борьбе с белым движением. Это делалось для того, чтобы у казаков было меньше оружия. И другие казаки, сочувствующие новой власти, этого еще не знали. Часть из них распустили по домам, еще не разоружили в связи с неясной обстановкой. Некоторые командиры Красной армии сомневались в правдивости указаний, писали непосредственно Ленину о провокации. Им повторяли по телеграфу указание Центрального комитета большевиков. Подобное поведение верхушки большевиков выходило за рамки разумного. Только после гражданской войны будут воссоздаваться казачьи кавалерийские полки и дивизии, так как во главе Красной армии встали кавалеристы Буденный и Ворошилов, не принимающие других методов войны, кроме как на коне с шашкой.

В разных хуторах Арсентий смог найти для своего отряда бойцов не только иногородних, но и казаков в боевой готовности. Нагавский юрт имел двенадцать хуторов, Верхне-Курмоярский — двадцать два. Часть хуторов и Верхне-Курмоярская станица впоследствии будут затоплены Цимлянским водохранилищем, а вот некоторые хутора остались. Хутор Жирный относился к Верхне-Курмоярскому юрту. Хутор Минаев — к Нагавскому юрту.

Лет двадцать пять назад мне довелось побывать в хуторе Нижне-Яблочный, относившегося когда-то к Верхне-Курмоярскому юрту. Он стоит ныне на берегу Цимлянского водохранилища и напротив его через залив — база отдыха, куда мы прибыли с байкальских берегов. Мы — это несколько семей, пожелавших отдохнуть на берегу Дона. После омуля и хариуса толстолобик показался нам чересчур жирным. Вдоль тропок из норок выглядывали гадюки, прятавшиеся при приближении человека. При следующем шаге любопытная змейка вновь выглядывала и смотрела вслед. Змеи были и в кустах, и в воде, и под крыльцом домиков. На следующий день после приезда вода в заливе позеленела — наступил июльский зной. На катамаранах мы переправлялись в Нижне-Яблочный. Ветви слив нависали над улицами, с них мы срывали детям лакомство — спелые темно-синие плоды. Хутор стоял над заливом, отчего улочки были кривыми. За хутором в степи рассыпалась зарослями лекарственная ромашка. Это — лето. Весной степь расцветает лазоревыми цветами — маленькими тюльпанчиками разных расцветок, от чего в душе возникает радостное волнение. Ощущение красоты этого мира.

Так или иначе, сотню Арсентий собрал и отправился на помощь Красной армии, державшей напор Врангеля у реки Сал. Мой отец называл сотню Арсентия гвардейской. До разгрома красных войск на Сале и Аксае она проявила себя как боевое подразделение, способное решать оперативные задачи. Май 1919-го года ознаменовался тем, что войска Врангеля, входящие в общее подчинение Добровольческой армии Деникина, получили подкрепление от Антанты в виде тяжелых танков, автомобилей и другого вооружения. Главной целью Деникина был Царицын. Хорошей ему помощью были донские казаки-калмыки, практически полностью поддержавшие белое движение. На своих быстрых конях они представляли мощную силу. Причиной этому были действия частей 10-й, 11-й и 12-й советских армий, отступавших через кочевья калмыков, которые под видом реквизиций стали отбирать у калмыков скот и имущество, попросту — грабить, обрекая их на вымирание.

В итоге 11–13 мая (по старому стилю) 1919-го года Кавказская армия Врангеля опрокинула части 10-й армии красных, переправившись через Сал, 20–22 мая взяла последние укрепления перед Царицыным и к началу июня вплотную подошла к Царицыну.

В конце мая раненого Арсентия заметила в Жирном Валентина, жена Луки. Арсентий хотел отлежаться у Анны. Тут же его схватили Лука и Степан. Посовещавшись, братья решили везти его в Верхне-Курмоярскую, где восстановили станичное правление с атаманом. В Нагавской после разгона ревкома атамана еще не было, потому что осталось немного старых казаков, отчаянно бившихся с красными. Старики братьям сказали, что должен быть правильный суд. Казак предал своих. Достоин смерти. Но судить должен атаман.

Посадили Арсентия на телегу. Руки его были связаны за спиной. Лука и Степан сопровождали на конях. На телегу села и Валентина. В руках ее — вожжи.

— Что, куманек, доигрался? — спрашивала она. Они уже выехали за хутор. Валентина говорила и говорила, что сатанисты хотят перевернуть мирную жизнь, что такие, как он, предатели, не думают о будущем, богохульничают, уничтожают нажитое веками.

— Ты носишь казацкую форму, но какой же ты казак, если якшаешься с рванью, с иногородними, пришлыми, которые так и думают, чтобы отнять у нас землю. Все им теперь отдай: и скотину и детей? Как можно быть равными с бездельниками и пьянью? Казак должен быть гордым, должен твердо отстаивать свой порядок.

На это Арсентий отвечал:

— Ты не понимаешь, завтра будет другая жизнь. Будет светлое будущее, все будут счастливы. Революция прошла. Все будет не так, не надейся.

Валентина презрительно улыбалась.

— Да что с тобой спорить?

— Дура ты! — воскликнул Арсентий, увидев в ее руках наган. Она выстрелила. Арсентий повалился с телеги.

Валентина крикнула:

— Лука, рубай его!

Казаки остановились. Лука спешился. Арсентий был мертв. Весть о происшествии сразу пронеслась по хутору.

Василий Фомич, узнав о происшедшем, потерял контроль над собой: «Свои своих убивают!» Среди их родни такого не было, хотя слухи доносились, что, бывало, отец сына убивал и брат брата — только лишь из-за разной оценки ситуации. Не осознавая своих действий, он схватил шашку и быстро направился к Луке. Войдя в дом, увидел Валентину. Она стояла на кухне лицом к нему, сцепив руки на груди.

— Ну и что теперь? — кинула ему в лицо слова. В ее улыбке он увидел презрение.

— Гадина! — только и воскликнул казак. Молнией сверкнула шашка. Валентина упала на пол. В кухню, услышав шум, вошел Лука.

— Да как ты… что ты сделал… — он выхватил шашку.

Но реакция брата была молниеносной. Сейчас это называют состоянием аффекта: когда человек не осознает своих действий, реакция его обостряется. Лука с рассеченным плечом упал рядом с женой.

Мы все знаем, что было дальше. До нас эта история дошла, как легенда. Вскоре погибнет от осколка, уткнувшегося в сердце, Алексей, младший брат Арсентия, он же мой дед. Не было других мужчин в доме. Надо работать — собирать солому. Поднял копну ржи Алексей, тут осколок и вонзился в сердце. Похоронили Алексея в саду, основанном дедом Василием. Остались пацаны сиротами. Одна поднимала их Раиса — бабушка Рая, оставшись верной своему мужу. Старший, Иван, будет в тридцатые годы секретарем комсомольской организации колхоза. Как и многие активные личности того времени, он погибнет на великой стройке сталинизма — в Комсомольске-на-Амуре. Младший его брат Петр, оставшись после Отечественной войны живым, хотя и дважды раненый, станет моим отцом.

3. Казаки. Уроки истории

«Хочется увидеть, как принимались нашим правительством судьбоносные решения, как воевали наши деды и прадеды. Иногда смотрю хронику — и слезы наворачиваются. Что касается машины времени в будущее, то она у нас уже есть. Это история. Ее надо внимательно изучать, вникать, и тогда история поможет нам понять будущее, принять правильное решение и не допустить ошибок». (Из разговора Президента России В. В. Путина с гражданами от 15 июня 2017 года).

В 60-е годы прошлого века на железнодорожную станцию Яккима в Карелии приходил вагон-кинозал, который набивался детишками и взрослыми. Кино в то время еще было неким волшебством, таинством. Мультфильмов я не помню, были документальные и художественные фильмы. На одном сеансе я увидел сцену, поразившую детское воображение. У проруби стоял человек в тельняшке и бескозырке, напротив — люди с винтовками. Моряк крикнул: «Да здравствует Сталин!» Грянул залп, и он повалился в прорубь.

Фильм был черно-белый. По ночам я плакал, вспоминая этот эпизод. Потом такие фильмы пропали, так как прошел период «оттепели». Историческая правда оказалась не нужна.

В 90-е годы в небольшом сибирском городе я был председателем депутатской комиссии по восстановлению прав незаконно репрессированных граждан. Узнал много историй, писал о них в местной газете. Одна женщина рассказывала, как ее отца арестовали в 1938 году, семью выгнали из дома. Был ноябрь. В это время в Сибири — зима. Семеро детей с матерью пошли в ближайший город, до которого было 70 километров. По пути дети умирали. Грудного ребенка мать несла на руках. На окраине Канска (Красноярский край) им удалось найти землянку. Вскоре от невзгод умерла и мать. Осталось только двое детей, которых забрали в детский дом. Через год отца выпустили из тюрьмы за недоказанностью обвинения. Он нашел только сына и дочь. Эту историю можно посчитать благополучной, если узнать все, что происходило в те годы. И это — не художественный фильм, а жизненная правда. Чувство несправедливости с детских лет жило в пожилой женщине, обратившейся за помощью к депутатам.

Моя мать родилась в Карелии, и по национальности она — карелка. Ее родственники — простые работящие карелы, добывающие хлеб насущный крестьянским трудом. Несколько мужчин из ее карельской родни в 30-х годах прошлого века уничтожило НКВД под надуманными предлогами. Ее дядя Миша (муж тети) был обвинен в шпионаже в пользу Японии, о которой он и не слышал. По этой причине ей отказали в приеме на курсы переводчиков финского языка. Как следствие, она познакомилась в Петрозаводске с донским казаком, которого выгнали из НКВД. Сейчас сказали бы: из-за профнепригодности. Уж слишком уважительно он относился к «врагам народа», отбывающих сроки в лагерях Беломоро-Балтийского канала, которые курировал.

Это частные случаи, из которых соткана история страны. Произошла революция февральская, затем в октябре 1917-го года власть взяли большевики. После этого момента общество разделилось, в основном, на белых и красных. Были и другие оттенки. Гражданская война заставила людей определяться, хотя многие хотели просто жить и воспитывать своих детей. Вся страна, весь народ оказались под властью узурпаторов. Особенно ярко проявилась истинная сущность новой власти по отношению к казачеству.

Для тех людей, кто не бывал в европейской части России, поясню, что великие русские реки Волга и Дон приближаются друг к другу на минимальное расстояние только в одном месте — в советское время здесь проложили Волго-Донской канал. Век назад здесь стоял город Царицын, сейчас он называется Волгоград. Это территория Среднего Дона, где его русло поворачивает к западу. И Волга и Дон текут на юг в отличие от великих сибирских рек, уходящих в Северный Ледовитый океан. События, о которых я попытался рассказать, происходили век назад именно на этой территории.

Я оказался в казачьих местах в детстве в 1963 году, когда семья из Карелии переехала на родину отца. Отец родился в хуторе Минаев, именно на территории Котельниковского района, находящегося на левом берегу Дона. На территории современного Котельниковского района находились казачья станица Нагавская, хутора Жирный, Минаев, Веселый, Нижне-Яблочный и другие. Станицы находились обычно по берегам Дона, а хутора по притокам Дона. Но приехали мы на правобережье, где стоял на реке Чир поселок Суровикино, когда-то основанный братьями-казаками Суровикиными, как хутор, впоследствии ставший станицей. Сейчас это город.

Донские казаки похожи между собой и характером и говором, хотя Дон река не маленькая, около двух тысяч километров длиной. Говор казаков это русский с примесью украинского языка. По крайней мере, так еще было в 60-х годах прошлого века, когда я оказался в тех местах. Если читать Серафимовича и Шолохова, то язык сильно изменился. Возможно, это связано со сталинской политикой расказачивания, когда казаков как общность хотели полностью уничтожить. Есть и современная причина: влияние литературного русского языка через СМИ и Интернет. Казаки как народность образовались в 15–16-м веках и были нацелены на защиту государства от внешних врагов. Родоначальник казацкой фамилии Просняков приехал из Курска на Дон в 17–18 веке. Донцы, как называли донских казаков, были самым многочисленным казачьим войском.

Уже в 20-м веке казаков стали использовать для защиты порядка и власти в периоды смуты. Самим казакам такая служба была в тягость. В революции 1905 года в разных городах России на сторону восставших перешло шесть казачьих полков. Командир одной из сотен 5-го Донского казачьего полка (в котором служили исключительно донцы), есаул Рубцов, категорически отказался выполнять приказ — стрелять в польских рабочих г. Лодзи. За это он пошел на каторгу, а казаки этой сотни отданы под дисциплинарный суд. На Дону стали проводить мобилизацию казаков на полицейскую службу. Мероприятие вызвало волнение среди казаков. В Нижнечирской станице стали устраиваться многолюдные митинги с требованием освободить казаков двух очередей от внутренней службы и вернуть их домой. Со второй половины октября и до конца 1905 года они проходили почти через день. На митингах произносились и антиправительственные речи. По распоряжению окружного атамана Жидкова было арестовано 25 активных казаков. Во 2-м Донском округе относительный порядок был наведен, но противоречия остались. В 1909 году в майских лагерях, на станции Чир, казаки 2-й очереди, возмущенные поведением офицеров, вновь устроили беспорядки.

Вот как казаки собирались на войну, по воспоминаниям очевидцев. Из станичного правления в хутор прискакал на коне дежурный казак с красным флюгером на пике и с фонарем — сигналом спешного сбора казаков. Промчавшись по хутору, он двинулся в соседний. Казаки, работавшие в поле, побросали свои дела и поспешили домой. Через некоторое время при форме и оружии конная сотня спешила на станичный сборный пункт. Здесь они услышали весть о начале войны и мобилизации казаков определенного срока.

В церквах духовенство служило молебны о спасении христолюбивого воинства казачьего. Пред храмом священник окроплял святой водой служивых и их коней. Тут же толпился празднично одетый народ и сновала детвора. Старики по такому случаю щеголяли в извлеченных из сундуков чекменях и казакинах, позвякивали кресты и медальки за Шипку, «За подавлеше польскаго мятежа», «За покорение Чечни и Дагестана»… Не было только медалей за подавление бунта или демонстрации, потому что казаки главной обязанностью всегда считали защиту Отечества, своей станицы и родного дома.

С песнями и весельем уходили казаки бить «австрияка и немчуру». Пьяных почти не было — с объявлением войны и военного положения окружной атаман приказал закрыть магазины и питейные заведения. В Есауловской правление во главе со станичным атаманом устроило казакам станичный смотр. За годы 1-й Мировой войны станица Нижнечирская выставила только 1-й очереди 5 тысяч казаков. Так же выставляли воинов и другие казачьи станицы. Причем казак был готов к службе: в амуниции, со своим конем и оружием, в полной строевой и военной подготовке.

В гражданскую войну казаки разделились на белых и красных, а те, кто не определился, пострадал в любом случае. Вот что вспоминает «легендарный» комдив С. М. Буденный:

«При наступлении Особой кавалерийской дивизии на станицу Нагавскую на нашу сторону без боя перешла сотня казаков — жителей этой станицы. Их привел старший урядник Кузнецов, который попал в плен к нам в хуторе Жутове Втором, вблизи Аксая, и был отпущен домой с письмами к казакам и солдатам. Они привезли с собой два станковых пулемета, а Кузнецов привел мне в подарок коня под кличкой Казбек, на котором я провоевал до конца гражданской воины.

В станице Нагавской осталось около четырехсот казаков-стариков. Дрались они остервенело. И вдруг в разгар ожесточенного боя часть этих бородачей подняла руки вверх. Однако, когда командиры наших полков, Баранников и Мирошниченко, поверившие, что казаки сдаются в плен, подскакали к ним, казаки расстреляли их в упор. Гнев наших бойцов был беспредельным, и они справедливо покарали злодеев.

Атаку на Курмоярскую, где располагался штаб генерала Попова, Думенко возглавил лично. В вечерних сумерках, с эскадроном Киричкова, они ворвались в станицу, изрубили охрану из калмыков. Генерал Попов и офицеры его штаба отказались сдаваться и заняли оборону в здании штаба. После непродолжительного боя все они были уничтожены.

Разгромив противника в станицах Нагавской и Курмоярской, Особая кавдивизия продолжала наступление. Вслед за дивизией наступали стрелковые соединения. В непролазную грязь, почти разутые, мокрые, голодные, уставшие, они шли вперед и помогали выбившимся из сил лошадям тянуть пулеметы, пушки, повозки, несли на себе раненых и больных. Весенняя распутица сильно тормозила продвижение пехоты, и она отставала от кавдивизии на 2–3 дневных перехода…»

Упомянутый в этом отрывке Думенко — начальник дивизии, затем корпуса, у которого Буденный был помощником (так назывался заместитель). В мае 1920-го года Думенко репрессируют, и его имя надолго будет закрыто для оглашения. Реабилитирован он будет только в 60-х годах прошлого века. С. М. Буденный пытался протестовать против его реабилитации, засыпав письмами газеты, ЦК партии и правительство, но Генеральная прокуратура СССР оставила решение в силе. Думенко — прославленный командир гражданской войны, возможно, более известный в те годы, чем Чапаев. Поражает сила воли этого человека. В критическое для Советской России время, когда Деникин устремился к Москве, Борис Думенко ушел из госпиталя, не излечившись. Он перенес несколько операций. В те времена было чудом, что он выжил (без антибиотиков). В таком состоянии он вернулся на фронт. Нет, он не заменил Буденного в своем корпусе, как и должен был. Он решил создать отдельный кавалерийский корпус, потому что Красная армия нуждалась в кавалерии. В короткое время, фактически за месяц, так и случилось. Он был настолько знаменит, что люди шли под его командование со всех сторон — без призыва. Его корпус (три дивизии) поражений не имел. Именно Думенко решительным натиском взял столицу белого казачества — Новочеркасск. Практически все, кроме маршалов Ворошилова и Буденного, выдающиеся военные того времени будут уничтожены сталинским руководством в течение двадцати лет (с 1920-го по 40-й годы). В их числе фамилии Троцкого, Миронова, Тухачевского, Якира, Егорова и многих других. Зато маршалы Ворошилов и Буденный будут инициаторами и первым подписантами расстрельных списков. Всего в застенках НКВД погибнет более сорока тысяч военных руководителей разного ранга.

Судьба Бориса Думенко для нас интересна и поучительна. Фактически это — первый сторонник и активный защитник новой власти, которого большевики репрессируют. То есть, уничтожат по ложному обвинению. Настолько сильная была личность, что сталинское руководство боялось его. Есть подозрение, что и Чапаев погиб не от рук белых. Тоже по той же причине. Но Думенко для нас — неизвестный герой гражданской войны.

После ранения, полученного 25 мая 1919 в бою на реке Сал, и до 28 июля Думенко находился на излечении в Саратовской госпитальной хирургической клинике, где ему было сделано несколько операций. После удаления трех ребер и части легкого у него западала правая сторона грудной клетки, плетью висела правая рука. Приговор профессора клиники гласил: полная нетрудоспособность. Вот выписка:

«Госпитальная Хирургическая клиника Саратовского университета.

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Выдано командующему левой группой 10-й армии Думенко в том, что он после полученного им 25 мая 1919 года огнестрельного слепого ранения правого легкого находился по 28 июля на излечении в Саратовской госпитальной хирургической клинике, где подвергался многократным операциям (14 пункций грудной полости и удаление снаряда). Пуля, вошедшая сзади ниже угла лопатки, прошла через легкое, перебив 7 и 8 ребра, и засела в мягких тканях сосковой области. Кровоизлияние в плевральную полость, заполнившее ее почти всю, приобрело в конце гноевидный характер и частью отхаркивалось через дыхательные пути. Легкое спалось, а равно, и правая половина грудной клетки запала. В настоящее время легкое расправилось на половину, дыхание начинает восстанавливаться, отделение через бронхи продолжается, иногда с кровяным характером. Имеется явно выраженное малокровие. Для расправления легкого требуется еще полгода. До полной трудоспособности — не менее 2-х лет.

Профессор С. Спасокукоцкий».

Но Борис Думенко не мог согласиться с заключением медиков. Стоять в стороне от защиты революции, особенно в трудные для нее дни, он не мог.

Над Республикой Советов нависла грозная опасность. Деникинские войска наступали по всему фронту. Курск был накануне падения. До Москвы оставалось несколько переходов. Финансовые воротилы Донбасса установили миллионный приз тому полку, который первым ворвется в красную столицу.

Конница белых генералов Мамонтова и Шкуро своими рейдами по тылам 9-й и 8-й красных армий расстроила планы советского командования, нанесла огромный ущерб народному хозяйству, фронту. Контрреволюция ликовала. Надо было дать ей решительный отпор, но сделать это без сильной конницы было невозможно.

Думенко видел по действиям своего корпуса, в командование которым вступил Буденный, какую нужду испытывала республика в кавалерии.

Какой стала конная армия, созданная Думенко, под руководством Буденного, описал Исаак Бабель в сборнике «Конармия». Бабель говорит о буденовцах как о «зверье с принципами». В армии не было воинской дисциплины. Буденный пообещал его за это порубать «в капусту». Бабель был расстрелян в 1940 году.

Мы связываем имя Буденного с 1-й Конной армией. Но никогда в советское время не говорилось, что была 2-я. Лично я об этом не подозревал. Оказывается, что 14 сентября 1919 года приказом по войскам 10-й армии № 1102/оп было положено начало формированию нового Конно-Сводного корпуса (это и будет 2-й Конной армией). В приказе отмечалось, что войскам армии противостоит противник с многочисленной и хорошо организованной кавалерией, что «заставляет и у нас принимать необходимые меры для создания мощной и энергичной конницы». Объединение кавалерийских бригад в конный корпус позволит наносить сильные массированные удары, отмечалось в приказе, взять армии инициативу на фронте в свои руки.

Из приказа № 1102/оп по 10-й армии:

«…Командиром Конно-Сводного корпуса назначаю тов. Думенко, лихого бойца и любимого вождя Красной Армии, своими победами не раз украсившего страницы боевых действий на фронте нашей армии. Уверен, что кавчасти, сведенные в новый корпус под командованием тов. Думенко, лихим и стремительным ударом не только разобьют все замыслы противника, но и отбросят его далеко за красный Царицын…»

Командир кавбригады 37-й стрелковой дивизии Текучев, политический комиссар бригады Миронов и начальник штаба Дронов, обращаясь к командирам и бойцам бригады, отмечали в своем приказе:

«Исполнилась наша общая заветная мечта — объединиться под славным командованием доблестного вождя товарища Думенко. Теперь первейшей и важнейшей задачей всех наших действий должно быть стремление оправдать возлагаемые на нас надежды и стать достойными — быть под командованием товарища Думенко».

Красные конники хорошо знали, что комкор своей храбростью, неоднократными победами над белогвардейцами, собственной пролитой кровью убедительно засвидетельствовал свою преданность революции, поэтому любили его, готовы были идти за ним в любое сражение, зная, что победа неизбежно будет за ними.

Весть о формировании корпуса разнеслась повсюду. Служить в коннице Думенко считалось высшей честью, и отбоя от добровольцев не было. В корпус просились красноармейцы из пехотных частей, ехали молодые казаки из окрестных хуторов и станиц, охотно шли служить военнопленные.

Участник штурма Зимнего, активный участник гражданской войны, военный комиссар одной из кавалерийских бригад П. С. Дьяченко позднее вспоминал, с какой радостью красноармейцы узнали о формировании 2-го конного корпуса Думенко, и как они рвались служить под его началом. «Он действительно пользовался большим авторитетом у конников, — пишет Дьяченко о комкоре Думенко. — Когда стало известно, что он организовывает новый конный корпус, к нему пачками шли добровольцы Дона на своих конях».

Почему же большевики уничтожили Думенко? Он был против политработников в армии. Именно комиссары проводили в армии политику партии большевиков, которая не нравилась Борису Думенко. Основу его кавалерии составляли казаки. Партия предписала казаков уничтожить.

Консерватизм взглядов, зажиточность, любовь к воле и родной земле, грамотность неизбежно делали казаков врагом большевиков.

Более 6 млн казаков в России идеологи «мировой революции» объявили «опорой самодержавия», «контрреволюционным сословием». Один из «теоретиков», И. Рейнгольд (в 1919 г. — член Донбюро), писал Ленину: «Казаков, по крайней мере, огромную их часть, надо рано или поздно истребить, просто уничтожить физически, но тут нужен огромный такт, величайшая осторожность и заигрывание с казачеством: ни на минуту нельзя забывать, что мы имеем дело с воинственным народом, у которого каждая станица — вооруженный лагерь, каждый хутор — крепость».

Карательные акции были организованы сразу после октябрьского переворота — силами «интернационалистов» (особенно латышей, мадьяр, китайцев), революционных матросов, горцев Кавказа, иногороднего населения казачьих областей. А уж это насилие вызвало участие казаков (до того пытавшихся соблюдать подобие нейтралитета в общероссийской сваре) в Белом движении.

Террор достиг первого пика, оформившись директивой Оргбюро ЦК ВКП(б) 24 января 1919 г. Речь шла о репрессиях против всего казачества!

Помимо массовых расстрелов, организовывались продотряды, отнимавшие продукты; станицы переименовывались в села, само название «казак» оказалось под запретом…

Директива развивалась разного рода постановлениями. Так, «Проект административно-территориального раздела Уральской области» от 4 марта 1919 г. предписывал «поставить в порядок дня политику репрессий по отношению к казачеству, политику экономического и как подобного ему красного террора… С казачеством, как с обособленной группой населения, нужно покончить».

3 февраля 1919 г. появился секретный приказ председателя РВС Республики Троцкого, 5 февраля — приказ 171 РВС Южного фронта «О расказачивании». Директива Донбюро ВКП(б) предписывала:

а) физическое истребление по крайней мере 100 тысяч казаков, способных носить оружие, т. е. от 18 до 50 лет;

б) физическое уничтожение так называемых станицы (атаманов, судей, учителей, священников), хотя бы и не принимающих участия в контрреволюционных действиях;

в) выселение значительной части казачьих семей за пределы Донской области;

г) переселение крестьян малоземельных северных губерний на место ликвидированных станиц…

«В тылу наших войск и впредь будут разгораться восстания, если не будут приняты меры, в корне пресекающие даже мысли о возможности такового. Эти меры: полное уничтожение всех, поднявших оружие, расстрел на месте всех, имеющих оружие, и даже процентное уничтожение мужского населения». Подпись: И. Якир член РВС 8-й армии.

Как писал в воззвании в августе 1919 г. Ф. Миронов: «Население стонало от насилий и надругательств. Нет хутора и станицы, которые не считали бы свои жертвы красного террора десятками и сотнями, Дон онемел от ужаса… Восстания в казачьих областях вызывались искусственно, чтобы под этим видом истребить казачество».

Председатель Донбюро С. Сырцов, говоря о «расправе с казачеством», его «ликвидации» отмечал: «Станицы обезлюдели». В некоторых было уничтожено до 80% жителей. Только на Дону на тот момент погибло от 800 тысяч до миллиона человек — около 35% населения.

Еще свидетельство — посланного на Дон московского коммуниста М. Нестерова: «Партийное бюро возглавлял человек… который действовал по какой-то инструкции из центра и понимал ее как полное уничтожение казачества… Расстреливались безграмотные старики и старухи, которые едва волочили ноги, урядники, не говоря уже об офицерах. В день расстреливали по 60–80 человек… Во главе продотдела стоял некто Голдин, его взгляд на казаков был такой: надо всех казаков вырезать! И заселить Донскую область пришлым элементом…»

Другой московский агитатор, К. Краснушкин: «Комиссары станиц и хуторов грабили население, пьянствовали… Люди расстреливались совершенно невиновные — старики, старухи, дети… расстреливали на глазах у всей станицы сразу по 30–40 человек, с издевательствами, раздевали до нага. Над женщинами, прикрывавшими руками свою наготу, издевались и запрещали это делать…»

Именно осуществление директивы Оргбюро привело к восстанию на Верхнем дону 11 марта 1919 г. И первой восстала та самая станица Казанская, что незадолго до этого чуть ли не хлебом-солью встречала большевиков!..

8 апреля 1919 г. — очередная директива Донбюро: «Насущная задача — полное, быстрое и решительное уничтожение казачества как особой экономической группы, разрушение его хозяйственных устоев, физическое уничтожение казачьего чиновничества и офицерства, вообще всех верхов казачества, распыление и обезвреживание рядового казачества…»

После оккупации красными юга России репрессии прокатились по областям Кубанского и Терского войск. При выселении терских станиц Калиновской, Ермоловской, Самашкинской, Романовской, Михайловской, Асиновской красные горцы убили тридцать пять тысяч стариков, женщин и детей (и вселились в опустевшие станицы). За один лишь прием были вывезены на север и расстреляны 6 тысяч кубанских офицеров и войсковых чиновников.

При т. н. «конфискациях» у казаков порой выгребались все имевшиеся вещи, вплоть до нижнего белья!..

После 1924 года наступило некоторое затишье. «Шахтинское дело» открыло череду сталинских политических процессов. Вслед за репрессиями против инженеров началась зачистка шахт и предприятий от «неблагонадежного» казачьего элемента. Казаков увольняли, лишали продовольственных карточек (обрекая их семьи на голодную смерть), арестовывали, высылали. Поднималась самая страшная волна расказачивания, окончательно накрывшая области Юга России!..

В январе 1930 г. вышло постановление «О ликвидации кулачества как класса в пределах Северо-Кавказского края». Казаков выгоняли из куреней зимой, без продуктов и одежды, обрекая на гибель по дороге в места ссылок. Власть готовилась к восстанию в казачьих областях. Более того, явно провоцировала массовое выступление, позволившее бы вновь открыто истреблять казачество. Но восставать, в общем-то, было некому. Однако объявленный в конце 30-го года «новый подъем колхозного движения» закончился повсеместными выходами из колхозов (с января по июль 1932 г. их число в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс.), требованиями возврата имущества. Чрезвычайные меры в заготовительной политике, бескормица, ухудшение ухода привели к значительному падежу скота; уборка зерна в 1931 г. по всему югу России затянулась до весны 32-го, а на Кубани наблюдался невиданно низкий урожай зерновых — от 1 до З ц.!

7 августа 1932 г. был издан т. н. «закон о пяти колосках». За любую кражу госсобственности — расстрел или, в лучшем случае, 10 лет с конфискацией имущества. За несколько колосков, сорванных, чтобы накормить пухнущих от голода детей, отправляли в тюрьмы их матерей…

Осенью 1932 — весной 1933 г. невиданный голод охватил Украину, Северный Кавказ, Поволжье, Казахстан, Западную Сибирь, юг Центрально-Черноземной области и Урала — территорию с населением около пятидесяти млн человек.

Систему «черных досок» (названных по советской традиции — в отличие от «красных досок» почета) ввел секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Б. П. Шеболдаев. На «доску позора» заносились станицы, по мнению партии, не справившиеся с планом хлебосдачи.

3 ноября 1932 г. было издано постановление, обязывавшее единоличные хозяйства под страхом немедленной ответственности по ст. 61 УК (смертная казнь) работать со своим инвентарем и лошадьми на уборке колхозных полей. «В случае "саботажа", — разъясняла краевая партийная газета "Молот", — скот и перевозочные средства у них отбираются колхозами, а они привлекаются к ответственности в судебном и административном порядке».

Меры, принимаемые партией коммунистов (большевиков), приводят к вымиранию казачества. Писатель В. Левченко привел переписку кубанцев с родственниками в эмиграции. Пишет в Югославию мать казака: «…На самый Новый год пришли к нам активы и взяли последние три пуда кукурузы. А потом позвали меня в квартал и говорят: "Не хватает четыре килограмма, пополни сейчас же!" И я отдала им последнюю фасоль. Но этим не закончилось. Они наложили на меня еще двадцать рублей штрафу и суют мне облигации, которых я уже имею и так на восемьдесят рублей. На мое заявление, что мне не на что их взять, мне грубо ответили: "Не разговаривай, бабка! Ты должна все платить, так как у тебя сын за границей". Так что, милый сынок, придется умереть голодной смертью, так как уже много таких случаев. Харчи наши последние — одна кислая капуста, да и той уже нет. А о хлебе уже давно забыли, его едят только те, кто близок Советской власти, а нас каждого дня идут и грабят. В станице у нас нет мужчин, как старых, так и молодых — часть отправлена на север, часть побили, а часть бежала кто куда…»

Приписка от дочери: «Дорогой папа! Я хожу в школу-семилетку, в пятый класс. Была бы уже в шестом, но меня оставили за то, что я не хожу в школу по праздникам. Но я за этим не беспокоюсь, так как школы хорошего ничего не дают, только агитация и богохульство. Всем ученикам выдали ботинки, а мне ничего не дали и говорят: "Ты не достойна советского дара, у тебя отец за границей". Но я тебя по-прежнему люблю и целую крепко. Твоя дочь Маша».

В некоторых станицах — например, Ольгинской — ГПУ арестовывало детей наравне со взрослыми.

А в то самое время, когда Кубань буквально вымирала, когда, как пишет советский историк Н. Я. Эйдельман, «по всей Кубани опухших от голода людей сгоняли в многотысячные эшелоны для отправки в северные лагеря, во многих пунктах той же Кубани, на государственных элеваторах, в буквальном смысле слова гнили сотни тысяч пудов хлеба…»

Как вспоминал папа, на вышках у зерна находились пулеметчики, стрелявшие в любого, кто приближался, даже детей.

В декабре «Молот» пишет: «Мы очищаем Кубань от остатков кулачества, саботажников и тунеядцев… Остатки гибнущего класса озверело сопротивляются. Приходится считаться с тем фактом, что предательство и измена в части сельских коммунистов позволили остаткам казачества, контрреволюционной атаманщине и белогвардейщине нанести заметный удар по организации труда, по производительности в колхозах…» По мнению «Комсомольской правды», многие партийные организации превратились на Кубани в «полностью кулацкие», секретари райкомов и председатели райисполкомов стали «саботажниками и перерожденцами». Их арестовывали и расстреливали; по краю исключено из партии 26 тыс. чел. — 45% коммунистов…

Исключено — следовательно, затем расстреляно.

Пытавшихся вырваться с охваченных голодом областей водворяли обратно. 22 января 1933 г. Сталин и Молотов предписали ОГПУ Украины и Северного Кавказа не допускать выезда крестьян — после того, как «будут отобраны контрреволюционные элементы, выдворять остальных на места их жительства». На начало марта было возвращено 219460 чел. Отмечались случаи немедленной расправы с людьми на местах, у железнодорожных станций.

По кубанскому краю только за 2,5 месяца с ноября 1932 г. брошено в тюрьмы сто тысяч человек, выселено на Урал, в Сибирь и Северный край 38404 семей.

Из Полтавской, Медведовской и Урупской выселены все жители — 45639 человек. Уманская, Урупская и Полтавская были переименованы — в Ленинградскую, Советскую и Красноармейскую (в октябре 1994 г. глава администрации края Е. Харитонов возвратил Полтавской ее имя). На место выселяемых, убитых и умерших от голода селили порой тех самых, кто их уничтожал. Так, Полтавская — Красноармейская заселена семьями красноармейцев, Новорождественская — сотрудников НКВД.

Согласно справке ОГПУ 23.02.1933 г., самый сильный голод охватил двадцать один из тридцати четырех кубанских, четырнадцать из двадцати трех донских и двенадцать из восемнадцати ставропольских районов (сорок семь из семидесяти пяти зерновых). И к сегодняшнему дню население репрессированных станиц не может восстановить прежнего уровня. После 33-го года в Незамаевской из шестнадцати тысяч человек осталось около трех с половиной тысяч, а сейчас живет всего 3266 человек…

Всего, по подсчетам российских и зарубежных ученых, от голодомора 1932–33 гг. погибло не менее семи миллионов человек. Власти пытались уничтожить и память о них. Места братских захоронений не обозначались, книги записей рождений и смертей уничтожались, а пытавшихся вести учет жертв расстреливали как врагов народа.

Карательные акции затронули не только станицы, занесенные на «черные доски». Одна только экспедиция особого назначения (латыши, мадьяры и китайцы — все кавалеры ордена Красного Знамени) в Тихорецкой за три дня расстреляла около шестисот пожилых казаков. «Интернационалисты» выводили из тюрьмы, раздев догола, по двести человек, и расстреливали из пулеметов…

Вернувшийся на родину с Кубани словенец доктор Р. Трушнович рассказывал эмигрантам из России про коллективизацию и голодомор: «3ажиточных казаков… отправляли в Архангельскую губернию. Из первого транспорта никто живым не остался, все перебиты холодным оружием. Для проведения коллективизации было прислано 25000 рабочих от станков (двадцатипятитысячники)…»

Не миновали казаков и волны арестов 1936–38 гг. (те, что накрыли многих большевиков, в том числе и изобретателей «Черных досок»). В итоге к концу 30-х было физически истреблено около 70% казаков.

Сегодня идет процесс возрождения казачества, ведь казак это — защитник Отечества.

Разумеется, люди видели всю дикость и людоедство сталинской власти, но изменить ход истории было невозможно. Те, кто пытался что-то сделать или объяснять, уничтожались.

В этом плане показательно письмо современницы жертв сталинского государства, жительницы Ленинграда. Это письмо недавно было извлечено из архивов. Причем, когда я показал его сослуживцам, мне не поверили. Посчитали, что письмо является выдумкой. Как говорят сейчас, фэйк. Но такое не придумаешь. Полностью поддерживаю все мысли этой отчаявшейся, но смелой, женщины, бросившей в лицо тирану слова своего презрения. Здесь только выдержки из письма (письмо большое).

«Секретарю ЦК ВКП(б) Сталину:

Да неужели тебе не надоело, тиранъ русскаго народа, со своими паразитами-коммунистами играть комедію? Кричите на всехъ перекресткахъ, пишете, что весело живется только въ СССР, больше нигде. За рубежомъ: голодъ, холодъ, нищенство, — а что делается у тебя подъ носомъ, ты ничего не видишь. Ты выйди изъ святыхъ стенъ Кремля да посмотри, до чего довелъ народъ бедный, ходятъ какъ тени загробныя отъ твоей веселой жизни: оборванныя, разутыя, голодныя и холодныя. Пишете, что въ Германіи снизили зарплату рабочимъ, молъ, на что имъ хватитъ этой зарплаты при существующей дороговизне; а на что хватаетъ намъ зарплаты, что ты намъ, беднякамъ, — платишь, только у другихъ все видите, а у себя ничего не видите; если имъ и снизили зарплату, то получали все, что заработали, а мы заработаемъ 30 р. — 15 р. отдай (…) феодаламъ-коммунистамъ. Иродъ ты проклятый, ведь ты весь народъ поработилъ, хуже, чемъ на барщине, сейчасъ русскому бедняку живется, всехъ обратили въ рабовъ-батраковъ и заставляете на себя, паразиты-бандиты, работать.

…Такого безпутства и наглости ни въ одной стране не встретишь, я ни одной страны не знаю, где такъ мучаютъ народъ, какъ въ СССР. Кричите, что народная власть. Я дочь народа. Отецъ мой николаевскій солдатъ, — а разве я могу приветствовать такую бандитскую власть, когда съ 1930 г. съ меня все жилы вытянули, высчитываютъ на коммун. строит. по 5–6–7 руб. въ месяцъ, а площадь не даютъ.

…Ты со своимъ хулиганскимъ стахановскимъ движеніемъ перемутилъ весь народъ, сделалъ народъ зверемъ, одинъ другого поедомъ естъ; тебе это на руку, но не безпокойся, возмездіе всегда бываетъ, лопнешь и ты отъ народной крови. Кричите, что Пятаковъ и др. враги народа. Да Вы и есть единыя враги русскаго народа, изверги, іезуиты, вампиры народныя, а техъ, что разстреляли, есть мученики правды. Ты думаешь, одинъ ты уменъ, какъ попъ Семенъ, а все дураки, ничего не понимаютъ, — не думай, люди терпятъ изъ-за своихъ близкихъ; у кого мать, отецъ, дети, мужъ, жена, а у меня никого — вотъ и пишу; не думай, что такъ все довольны Вашимъ хулиганскимъ распорядкомъ, но всемъ приходится молчать и приветствовать Васъ, паразитовъ, ублюдковъ, душегубовъ народа. За что за спиной штыкъ и плеть кавказская. Ты только вспомни, сколько замучилъ народу; подожди, будешь подыхать, все тобою замученныя обступятъ тебя и дашь ответъ передъ Богомъ за свои злодеянія.

…Да крестьяне перекрестились бы, что ихъ избавили бы отъ барщины, — разве это не издевательство надъ крестьяниномъ: онъ не можетъ распорядиться своимъ хозяйствомъ, понабили въ каждый колхозъ этихъ паразитовъ коммунистовъ, а батраки ихъ обрабатывай, — это только можетъ поступать такъ единая справедливая ВКП(б).

…Какой же можетъ быть человекъ здоровымъ, где же Ваша культурная жизнь, о которой пишете, въ театръ забыла какъ и дверь открывается, живешь какъ лешакъ. Нетъ, чертъ твою пусть душу возьметъ, кровопійца проклятый, тебя, родного отца, забить со своимъ ЦК въ уголъ на проходъ, где я живу, да посмотреть, какъ бы ты пожилъ на этомъ месте. Заелись и забыли, чемъ щи хлебали, где ты со своимъ ЦК былъ до смерти Ленина, выглядывали, чья возьметъ, а потомъ появился какъ діаволъ и замучилъ весь народъ; кричишь, что ты въ конституціи далъ все народу. Да чего ты намъ могъ дать, мы больше имели отъ батюшки-Царя. Ты отнялъ нашу родину, законъ справедливости нашихъ Отцовъ, веру въ человечество, честь и совесть, сделалъ изъ порядочныхъ людей воров, хулиганов, убійц, будучи самъ убійцей. Дать ничего ты намъ не могъ, это все наше было, такъ какъ ты самъ пришелецъ со своими бандитами-каторжниками забралъ въ свои руки все и издеваешься надъ народомъ.

…Ты мучаешь народъ, а Васъ паразитовъ, ублюдковъ, разитъ Господь. По очереди дохнутъ твои ублюдки: издохнетъ бандитъ — сейчасъ вывешиваете флаги, комедіанты проклятыя. Кирова убили — за одного ублюдка сколько пролито крови и разорено семействъ, а кричите, что гневъ народа, народъ требуетъ смерти.

Чуть что за границей заговорятъ, сейчасъ процессъ, знаю Вашу комедію, комедіанты проклятущія, — недаромъ больше 17 летъ работала въ суде, все Ваши подходы изучила. Теперь тобою еще не учтены одни сортиры и тамъ не висятъ твои портреты, а то твоей рожей завешены все дыры.

…Пишете, что фашисты ни въ розницу, а оптомъ распродаютъ родину, — а Вы нашу русскую родину по клочьямъ разорвали, и намъ ничего не осталось.

…Вы отъ меня отняли молодость, здоровье своей проклятой революціей. Ушли лучшія годы молодости, не жила какъ человекъ и устала жить въ такой бандитской стране. Почему при Царе жилось хорошо и сыто, я получала 15 р., была одета, обута и сыта, понятіе не имела, какъ ходить побираться съ получки до получки: день поешь, а 2 дня такъ живи, это — свободная страна. Въ театръ ходили чуть ли не каждый день, а теперь съ 1930 г. ни разу въ театръ не ходила, все отъ веселой жизни. Все проклятія народа лягутъ не только на тебя, а и на твоихъ (…), отъ тебя рожденныхъ, дети отвечаютъ за грехи родителей.

Я требую себе разстрела и съ радостью умру, чтобы глаза не видели этой нищенской жизни. Заранее предупреждаю: разстреливайте сразу, такъ какъ на Вашихъ каналахъ, куда Вы ссылаете народъ (безъ насилья, какъ кричите), я работать не буду, на месте убьете, а я палецъ о палецъ не ударю для бандитовъ. Народъ живетъ не для себя, а живетъ для коммунистическихъ ублюдковъ-паразитовъ.

А. Павлова. Мой адресъ: Ленинградъ, Мойка, д. 10, кв. 35 Павлова А. А.»

Этим письмом Анна Павлова пригвоздила деяния большевиков, фактически убийц собственного народа, к позорному столбу истории.

Литература:

1. Г. Кокунько «Черные доски».

2. Материалы Чернышковского казачьего музея (Волгоградская область).

3. С. М. Буденный «Первая конная армия». — М.: Вече, 2012. — 448 с.