Журнальный мир

Через два года после разгрома Гуш-Катифа в рамках ежегодного Международного Иерусалимского кинофестиваля в июле 2007 г. демонстрировался фильм Адар Башан «В кухне у Фрайманов», который снимали в доме Яакова и Мирьям Фрайман на протяжении последних шести недель перед трагедией и в течение всех дней погрома, вплоть до выхода обездоленной пары стариков из своего дома.

Просмотр фильма состоялся в кинозале Бейт-Шмуэль, причем зал был полон. А на следующий день фильм был показан повторно – для журналистов и устроителей фестивалей, но многие из тех, кто смотрел фильм накануне, приехали снова. И снова пережили потрясение, которое рождает встреча трагической реальности с талантом художника.

В фильме с гениальной простотой и, казалось бы, недоступной глубиной показана трагедия тысяч людей на примере одной пары изгнанников, в судьбе которых – отражение всей трагической еврейской истории минувшего века.

Режиссер фильма Адар Башан, жительница Неве-Дкалим, рассказала, что уже много лет назад задумала снять фильм об этой необычной паре своих соседей. Яаков, учитель, родившийся в Старом городе Иерусалима, шестое поколение семьи Фрайман в Эрец-Исраэль, воевавший за эту страну, строивший ее и отдавший этой земле всю свою жизнь, душу и сердце, и здесь, в Неве-Дкалиме похоронивший свою первую жену, спасшуюся от Катастрофы Лею; и Мирьям, врач с Украины, девочкой бежавшая с матерью от европейской Катастрофы, в огне которой сгорела ее большая семья, и уже на старости лет приехавшая в Израиль, где она нашла место, куда всю жизнь рвалась ее душа, – Гуш-Катиф, – любовь, которой не случилось в молодости, и самое главное – свое еврейство. Эта светлая пара влюбленных стариков излучала такой свет, такое заразительное жизнелюбие и доброту, такую преданность Земле и Торе, что Адар захотела снять фильм о них.

На протяжении нескольких лет Мирьям и Яаков отмахивались от этой идеи, не понимая, что за фильм можно снять о них – обыкновенных, с их точки зрения, людях. Но когда начались разговоры о планах «размежевания», когда грозовые тучи начали сгущаться над приговоренной общиной Гуш-Катифа, уже не только Адар Башан, но и Мирьям с Яаковом взглянули на идею фильма совершенно иначе.

Нахум Ландау, продюсер фильма, рассказал, что за год до размежевания Адар, с которой они кончали в разные годы один и тот же колледж им. Сапира, пришла к нему и рассказала о своей «совершенно бредовой идее»: снимать фильм, на протяжении последних недель перед размежеванием, в кухне одной семьи. Это означало, кроме всего прочего, что в этот самый страшный, самый тяжкий период ей придется ежедневно находиться вне дома помногу часов.

– Как же ты это сможешь? – спросил он Адар.

– Это единственное, что поможет мне пережить все это, сохранив рассудок, – ответила она.

Так же – просто как к средству не сойти с ума, варясь в соку собственной тревоги, неизвестности и страшного нервного напряжения – отнеслись к этой идее и Мирьям с Яаковом.

Фильм, выпущенный студией Ayin Tova Productions, базирующейся в кибуце Саад, очень прост – гениально прост – по композиции: на протяжении 55-ти минут мы почти не выходим за пределы кухни Фрайманов (за исключением двух коротких эпизодов: когда Яаков в предпоследний день сжигает возле дома бумаги, издали глядя на автобусы, уже поджидающие изгнанников, и молитвы Девятого Ава на кладбище Гуш-Катифа).

В кухне происходит нормальная, на первый взгляд, жизнь – готовится еда, обсуждаются планы дня, необходимые покупки и прочие повседневные вещи, звонит телефон, заходят друзья и родственники…

Но эта «нормальность» обманчива. На фоне чистки овощей и мытья посуды читаются листовки с сообщениями о развитии событий, с приказами армейского командования, угрозами гражданской администрации, обсуждаются заседания поселенческих органов управления, где решается роковой вопрос: принять ли безропотно вердикт государства об уничтожении или готовиться к сопротивлению? Преступники и грабители придут выгонять нас из дома – но ведь это будут наши, еврейские солдаты, наши дети… Как быть?

Хозяева дома, из которого мы видим лишь чистую, красивую, уютную и очень обжитую кухню, стараются, очень стараются не нарушать привычный рутинный распорядок дня, возведенный чуть ли не в статус ритуала. Смысл этого ритуала в том, что и это тоже – способ сохранить рассудок в ситуации, когда земля разверзается под ногами, и нужно принять решение: согласиться с приговором или сопротивляться.

Принять неизбежное ради сохранения физических сил и хоть какого-то здоровья или сопротивляться – ради сохранения своего человеческого достоинства, ради неучастия в преступлении, ради верности Всевышнему?

На примере Мирьям и Яакова мы видим, что свое решение принимает не только руководство поселений, не только каждая семья, но и каждый член семьи отдельно, самостоятельно, независимо от степени близости, от взаимных чувств.

Вдруг оказывается, что это решение – еще и испытание чувств тоже. Ведь в этой ситуации каждый раскрывается до конца, до самых сокровенных глубин души, которых и сам в себе не подозревал, подобно тому, как раскрывается человек в бою или в момент смертельной опасности.

Сказывается не только разница характеров, но и десятилетняя разница в возрасте. Мирьям, еще полная сил, с ее страстной натурой и выплескивающейся энергией, готова бороться до конца, она не хочет признавать власть злодеев и верит, что Всевышний не допустит надругательства над верными Ему.

Яаков держит все эмоции глубоко внутри – лишь один раз он не выдерживает и, отвернувшись от нас, тихо рыдает, так что мы видим только его вздрагивающие плечи. Он тоже верит, но он чувствует, что силы покидают его. Он надеялся отпраздновать свое 80-летие здесь, в Неве-Дкалим, в этом построенном своими руками доме, наполненном памятью о счастье, которого больше никогда не будет. Этому, очевидно, не суждено случиться, но он не хочет позволить довести себя до инсульта или инфаркта, он хочет жить.

Эта разница подходов рождает страшную по внутреннему напряжению и бесконечно трагическую сцену, когда Мирьям, положив руку на живот Яакова, требует от него:

– Скажи, кому ты веришь: Богу или этим, которые отдают приказы! Скажи, не что ты думаешь, а что ты чувствуешь здесь, в животе! Скажи!

Удивительна душевная щедрость и искренность Мирьям и Яакова, позволивших нам присутствовать при их душевных терзаниях, при их спорах, слезах. Это присутствие, почти вызывающее неудобство от того, что вторгаешься в интимную жизнь семьи, словно подсматриваешь через замочную скважину, настолько невероятно, что в какой-то момент я – близко знакомая с этой парой, знающая их реакции, их манеру выражения, бывавшая в этом доме, в этой кухне, знающая наверняка, что это документальные съемки, – вдруг поймала промелькнувшую мысль: как гениально они играют.

Потом, позднее, подумалось, что если бы кто-то захотел создать художественный фильм о трагедии Гуш-Катифа и написал бы сценарий с целью показать на примере одной семьи, как все это было, то трудно было бы найти актеров, которые сыграли бы эти две главные роли с такой трагической глубиной и с такой искренностью.

После просмотра я первым делом спросила Мирьям, как могли они так естественно вести себя, разговаривать, обсуждать самые важные и сокровенные вещи в присутствии не просто чужих людей, но перед камерой, где нашли они мужество, чтобы в такой момент впустить в свой дом, нет – в свою душу – чужих людей, которые за камерой. «А мы этой камеры просто не чувствовали. Было ощущение, будто в комнате маленький ребенок», – ответила Мирьям. Это, безусловно, заслуга кинооператора Лиора Коэна, который сумел сделать себя настолько незаметным, словно на нем была шапка-невидимка.

Лиор был по-особому вознагражден за это. Не только Мирьям отметила, как изменился парень в результате этой работы. После фильма мне довелось услышать, как он сам рассказывал кому-то об испытанном им потрясении от встречи с этой парой, о том, как они перевернули его мировоззрение, заставили по-иному взглянуть на события и свое отношение к ним, заново оценить свое место на этой Земле.

Но это потом. А пока что мы в кухне у Фрайманов, где Яаков и Мирьям готовятся обедать. Звонит телефон. Мирьям снимает трубку и говорит: «Мой муж не будет разговаривать с вами на эту тему». Затем, обращаясь к Яакову: «Они хотят прийти разговаривать с тобой о переносе могилы Леи». Невозможно представить себе мучительную ситуацию человека, похоронившего десять лет назад трагически погибшую любимую жену и вынужденного теперь давать разрешение каким-то посторонним людям на выкапывание ее из могилы. От этого может разорваться сердце. И второе сердце, любящее сердце рядом, тоже обливается кровью от боли и сострадания. Но нужно заставить себя не поддаваться эмоциям, потому что нельзя позволить этим преступникам себя раздавить. И твердо установленный кухонный ритуал приходит на помощь: «Мы заняты сейчас, мы садимся обедать», – говорит Мирьям в трубку, и Яаков вторит ей: «Мы садимся обедать».

А потом страшная сцена молитвы Девятого Ава на кладбище Гуш-Катифа, где все в последний раз, где каждый прощается с могилами близких и любимых, прося прощения за то, что не сумели отстоять, и предстоит выкапывание тел и повторное захоронение. Яаков рыдает над могилой своей Леи, а сзади, поддерживая его и держа над ним раскрытый зонт, плачет Мирьям. Ярость бессилия перед властью зла прорывается в слезах зрителей, которым предстоит лишь позднее осознать, что присутствовали при трагедии посильнее греческих.

Фильм заканчивается сухим сообщением, написанным на экране: Яакова Фраймана больше нет среди нас. Он ушел от нас 9 тамуза, за месяц до своего 80-летия.