В поисках утраченного жанра

В поисках утраченного жанра

Обзор онлайн-дискуссии. Подготовила Елена Богданова

Журнал «Сибирские огни» и информационный портал о культуре в России и за рубежом «Ревизор.ru» в конце 2020 года провели онлайн-дискуссию «В поисках утраченного жанра. Проблемы современной жанровой литературы». Прозаики, критики, издатели и представители библиотечной отрасли обсудили российский литературный мейнстрим, обозначив слабые места, надежды и перспективы различных книжных жанров.

Жанры и границы

Дискуссия началась с жаркого спора о принципах разделения литературы на большую и жанровую. Прозаик, критик, библиограф Российской государственной детской библиотеки Анна Голубкова считает, что один из главных критериев разделения — структура произведения. «В массовых жанрах структура книги более простая, она построена на архетипических сюжетных схемах, близких к фольклорным, — говорит критик. — К примеру, в финале женского романа непременно должна быть свадьба. Это схемы, за которые автор не может выйти, иначе книга окажется за рамками своего жанра и целевая аудитория ее не купит». У произведений «большой литературы» структура сложная, уверена Анна Голубкова.

Прозаик Сергей Литвинов родовыми чертами беллетристики считает острый сюжет и закрученную интригу, отмечая, что и «большая литература» в последнее время перестает их чураться. «Все больше авторов оттачивают сюжет и интригу — и во многом благодаря тому добиваются успеха, — сказал Литвинов, приведя в пример нобелевских лауреатов Ольгу Токарчук и Марио Варгаса Льосу. А критик Анна Жучкова главным признаком высокой прозы считает эксперименты с языком.

Однако многие участники дискуссии сочли границы между жанровой и высокой литературой весьма условными. «Нет четкого разделения между “жанровой” и “внежанровой” литературой, — заявил прозаик и критик Роман Арбитман (псевдоним — Лев Гурский). — Вернее, деление есть, но смысла в нем нет: такая сепарация выгодна только критикам и книгопродавцам». Продавцам — чтобы знать, на каких полках выставлять новинки, а литературным критикам — чтобы иметь возможность оставить без внимания «низкие жанры», пояснил эксперт. Примером книги, которую можно отнести и к «большой», и к жанровой литературе, Арбитман назвал роман Грэма Грина «Наш человек в Гаване», а прозаик и критик Геннадий Прашкевич — роман «Ким» Редьярда Киплинга.

Анна Голубкова предположила, что детская литература не является жанром массовой литературы: по своей структуре она похожа на литературу «взрослую».

В вопросе о взаимопроникновении беллетристики и «боллитры» участники дискуссии не сошлись. Отношений между ними нет и быть не может, категоричен прозаик Антон Чиж. «“Большая” литература сидит в своей башне, сколоченной из отбросов и мусора постмодерна, и поплевывает вниз, гордая и малотиражная, где копошится и гребет “деньжищи” жанровая литература, чтиво для народа, — пояснил писатель. — “Большая” литература пребывает в глубоком самогипнозе, убаюканная стаей литературных критиков».

Анна Голубкова назвала отношения двух книжных сфер гармоничными: массовая литература часто заимствует из «большой литературы» и доводит до абсурда сюжетные коллизии и стилистические приемы. «Огромное количество “премиальных” книг из престижных шорт-листов, написанных с самыми серьезными намерениями и идеями, тяготеют к фантастике на уровне антуража, либо сюжетных ходов, либо мистических элементов, — констатирует критик Елена Сафронова. — Для меня весьма показательно и то, что роман Алексея Иванова “Ненастье” начинается практически так же, как роман Джеймса Хедли Чейза “Весь мир в кармане”». Сергей Литвинов находит, что есть и обратное влияние — «большой литературы» на беллетристику. «Боллитра» «продавливает» в массовую прозу психологизм, внимание к деталям, меткость слова. «Если проштудировать Стивена нашего “короля ужасов” Кинга, то запросто можно обнаружить воздействие и Гоголя, и Достоевского, и Булгакова, и Фолкнера», — отмечает писатель.

Прозаик и критик Екатерина Федорчук обратила внимание на болезненное столкновение иерархий авторов «большой» и жанровой литературы. По ее мнению, сегодня это столкновение неизбежно из-за совпадения целевой аудитории двух литературных потоков. «Это очень узкая прослойка читателей, которые готовы читать длинные тексты, а не смотреть долгие фильмы», — уточнила Федорчук.

Прозаик и критик Наталья Осояну, напротив, видит процесс фрагментации читательской аудитории, в частности в сегменте фантастики. «Нередко бывает так, что читатель находит свою нишу и отказывается ее покидать, с настороженностью или предубеждением относясь ко всему, что существует вовне, — сетует автор. — Раньше эти “ниши” были обширнее и узость читательских либо писательских интересов не так бросалась в глаза…» Читатели сидят в своих нишах и не очень-то хотят их менять, вторит Осояну Антон Чиж.

В свете спора очень интересным было мнение о границах жанров самого издателя. Шеф-редактор «КомпасГида» (выпускает преимущественно детскую литературу) Марина Кадетова сказала, что среди книг издательства почти нет чистых образцов жанра: «Это всегда похоже на жанр, но чуть больше этого. История всегда замешена на внутреннем росте героя, и обязательно вокруг сюжета будут темы для размышления». Издатель объясняет это вниманием к качеству текста, отмечая, однако, и возможность предложить что-то читателю с конкретным жанровым запросом. «Мы можем что-то предложить, но с оговорками, — объясняет Кадетова. ­— Скажем, эта книга про первую любовь, но в то же время там поднимается тема инклюзии, или эта книга — детектив, но, помимо детектива, в ней еще много всего; это фэнтези, но с философской подоплекой: понимание устройства вымышленного мира переносится на то, как устроен наш мир».

Тенденции жанров

В ходе дискуссии подробно обсудили проблемы и тренды конкретных литературных жанров.

Сегмент фантастики под влиянием компьютерных игр становится все более игровым и все менее серьезным, отмечают эксперты. «Еще двадцать лет назад существовал извод “советской” фантастики, “серьезной”, “солидной”, в традиции Стругацких и Лазарчука, — рассказывает писатель Андрей Рубанов. — Сейчас ее перестали делать, спроса нет. Теперь всем нужен боевик, со множеством событий, с перипетиями. Кино и сериалы тоже влияют: со стороны кино есть запрос на свежие идеи, оригинальные фабулы — но опять же не всякие, а именно игровые». Прозаик Дмитрий Володихин констатирует падение ценности науки в умах читателей: «Слишком сложно, никто не хочет “грузиться” и “заморачиваться”».

Роман Арбитман тоже отметил негативную тенденцию жанра: «Мне не нравится, когда в нынешней фантастике лидируют “постапокалипсис” или “зомби-хоррор”, а в детективе — слэшер и “черный роман”. Читатель подвержен моде и подчиняется тренду, но в глубине души он хочет видеть свет в конце туннеля».

Наталья Осояну отрицательным трендом считает разделение фантастов на ниши и нежелание обитателей их покидать. «От этого сильно страдают книги, в которых есть элементы нескольких жанровых направлений: они оказываются повсюду чужими, если только не сыграет роль банальное везение (или какой-нибудь другой фактор, вроде железного упорства автора, издателя и т. д.), — полагает Осояну. — Повезло, допустим, Джосайе Бэнкрофту, чьи “Вавилонские книги” я перевожу».

Критик Василий Владимирский более категоричен: он считает, что секторы «научная фантастика», «фэнтези», «магический реализм» и более узкие, вроде «ромфанта», «попаданцев», «ЛитРПГ», более или менее пребывают в состоянии упадка, кризиса, нарративного и синтаксического распада. Критик считает, что этому способствует уход многих авторов в сеть, на платформы самиздата, где нет ни редакторов, ни корректоров, только vox populi, очищенный от налета нормативной культуры. Впрочем, Владимирский не утрачивает оптимизма: «И это хорошо: в первобытном питательном бульоне, где связи утрачены, может сформироваться новое ядро, зародиться подвижная, хищная жизнь, начаться восхождение от одноклеточных микроорганизмов к новым вершинам эволюции. Сначала до мышей, а там, глядишь, и до более сложных млекопитающих».

Опасность сетевой литературы подчеркивает Наталья Осояну. По ее мнению, «Вавилонские книги» Бэнкрофта не выбились бы из бескрайнего океана самиздата, если бы не отзыв известного автора темного фэнтези Марка Лоуренса. Можно лишь гадать, сколько еще достойных книг затерялись на площадках самопубликации, говорит Осояну.

О трендах в отечественном детективе рассказал Сергей Литвинов. Главным минусом он считает наплыв в это литературное поле непрофессионалов, потакающих незрелым вкусам нетребовательной массы. «Все, что хоть немного пахнет деньгами, привлекает халтурщиков, — говорит писатель. — С другой стороны, когда много претендентов, есть из чего и из кого выбрать. И тут огромную роль играют редакторы: их талант, ум, вкус, чувство меры. Когда редактор считает: и так сойдет, и все равно “пипл схавает” — ничего хорошего в итоге не получается, и ко дну идет или сам редактор, или все издательство, которое он представляет. Но ведь разорять свой бизнес никому не хочется». По мнению Литвинова, общий и средний уровень детективной беллетристики повысился по сравнению с нулевыми и тем более девяностыми годами.

Елена Сафронова заметила переход многих именитых авторов детективного жанра в жанры более сложные (или кажущиеся авторам таковыми). Хрестоматийный пример — Александра Маринина: ей «поднадоел» «полицейский детектив», и она взялась за масштабные полотна в довольно сложном русле — микс семейной саги, психологического и философского романа. По тому же пути пошла Татьяна Устинова, выпустившая среди последних книг сборник «Свиданье с Богом у огня» — семейные зарисовки и философские размышления. «При этом сами детективы Устиновой с каждым новым романом становятся все проще, предсказуемее и схематичнее, — сожалеет Елена Сафронова. — То же самое произошло и с Викторией Платовой — первые ее романы в проекте под этим именем были ладно скроенными и крепко сшитыми, твердо стояли на традициях классического детектива. С течением времени она пошла за словом в ущерб сюжету и стала создавать “психоделические/мистические детективы”, “психопатологические триллеры” или тексты в духе “магического реализма”, где на первый план выходил человек в пограничном состоянии или человек между жизнью и смертью, а то и за гранью».

Большое внимание участники дискуссии уделили исторической прозе. Важнейшими проблемами жанра Елена Сафронова считает закрытость или труднодоступность архивов, что зачастую не позволяет открыто апеллировать к фактам, а также отсутствие единой понятийной системы о советском прошлом, его полярные оценки. Писатели в этом не виноваты, но, высказывая любую точку зрения, становятся объектами разгромной критики противников данной позиции, поясняет критик, приводя в пример роман «Зулейха открывает глаза» Гузели Яхиной. Сафронова отмечает и сложность выхода к издателю исторических романов писателей из провинции, а ведь проза, которая создается на материалах «местоведения», бывает интересна и содержательна.

Еще одна негативная тенденция — упрощенный подход к изданию исторических романов. Они, в отличие от книг советского периода, часто лишены внятных предисловий историков, поясняющих, где в книге факты, где вымысел, а где анахронизм, а также системы комментариев, поясняющих реалии прошлого.

Критик Михаил Хлебников заметил, что от российских прозаиков ускользает множество интересных эпох, в частности начало XVIII века, первая половина XIX века. «Единственная, кто об этих периодах пишет, — современная писательница Далия Трускиновская из Латвии. У нее есть романы, в которых она делает сыщиком баснописца Крылова, и другие работы. При этом в английском детективе, например, охвачены все периоды: одно сообщество прозаиков пишет про Средневековье, второе — про эпоху Кромвеля, третье — о Наполеоновских войнах».

Дмитрий Володихин зафиксировал позитивные тенденции в историческом романе: «Во-первых, заметное нарастание христианского элемента в нашей литературе, то есть здоровое возвращение к истокам; во-вторых, очень большой интерес к биографии, притом к такой биографии, где художественные образы сочетаются с опорой на документ, факт, исторический источник. Чем меньше врет исторический романист, тем больше его сейчас ценят — воцарилась мода на “аутентизм”, и это, я полагаю, хороший знак: общество, не желающее обманываться пустыми выдумками, заслуживает уважения».

Марина Кадетова привела в пример историческую повесть Ольги Громовой «Сахарный ребенок», которая неожиданно «выстрелила» в сегменте подростковой литературы. Это история о девочке из прекрасной и любящей семьи, которая однажды оказалась дочерью «врага народа». Ее отца отправили в лагерь, а саму героиню с мамой — в среднеазиатскую ссылку. Кадетова пояснила, что книга основана на реальных воспоминаниях, но, помимо исторической составляющей, в ней есть мощная человеческая история. «Большая часть аудитории читает книгу не как историческую повесть, а как повесть о потрясающих отношениях мамы и дочери, повесть о сильном характере, сложной судьбе, — рассказывает Кадетова. — Ее читают дети от 11 лет и взрослые. Тираж исчисляется уже тысячами экземпляров, мы ее издаем и переиздаем. Книга будет переведена на 14 языков, вышла она уже в Бельгии, во Франции, в Польше, скоро выйдет в Германии — интерес очень широкий».

Рассуждая о детской книжной сфере, Елена Сафронова обозначила проблему: отечественную детскую литературу почти покинули сказки размером с роман или повесть — как про Пеппи Длинныйчулок, Джельсомино, Карлсона, муми-троллей или Королевство кривых зеркал. На их место, по мнению критика, приходят или детская фантастика, или условно реалистическая детская проза, которая, при всех серьезных запросах и постановке важных детских проблем — семейных, школьных, взросления, — выглядит не до конца убедительной, потому что дети в ней какие-то весьма выдуманные и нежизнеспособные. «Они и говорят не так, как дети в жизни, и ведут себя сообразно авторскому замыслу, а не психологии ребенка, — говорит Сафронова. — Одним из таких недостоверных героев стал для меня Федя Булкин Александры Николаенко».

Внимание публики

Новосибирская государственная областная научная библиотека (НГОНБ) провела серьезное исследование предпочтений своих читателей, анкетирование охватило 643 человека. Результаты в ходе дискуссии озвучила главный библиотекарь НГОНБ Алла Аксененко. На первом месте (40 процентов голосов) оказались детективы, на втором — исторический роман, а на третьем — фантастика. Однако у аудитории до 25 лет расклад интересов другой: фантастика на первом месте, историческая проза на втором, а детективы — на последнем. Как показало анкетирование, детективы привлекают читателей острым сюжетом, возможностью испытывать отчетливые эмоции, ­­фантастика — спектром возможностей, нереальных в обычной жизни. Кроме того, фантастика позволяет думать над прошлым, размышлять над будущим.

Исследование выявило, что треть опрошенных, выбирая книгу, пользуется рекомендациями. Речь идет в том числе об интернет-рекомендациях: сейчас даже взрослая публика пользуется ими из-за перехода библиотек в онлайн-формат, комментирует Алла Аксененко. Большинство читателей уверяют, что наиболее комфортный для чтения формат — романный, но, по словам библиотекаря, востребованы и рассказы, а также тематические сборники повестей, поскольку требуют меньшего времени на чтение. Опрошенные говорят, что в книге необходим сюжет. Для большинства важны правдоподобные герои и диалоги.

Участники дискуссии отдельно остановились на вопросе о роли экранизаций в продвижении литературы. Эксперты сошлись во мнении, что этот механизм работает не всегда.

«Это проблемы, конечно, отечественной теле- и киноиндустрии, — рассуждает Василий Владимирский. — Многие могут помнить недавний плохой сериал по циклу романов “Тайный город” Вадима Панова. Говорят, сняли неплохой сериал по “Вонгозеру” Яны Вагнер, но я не заметил у нее стремительного роста продаж». Роман Арбитман увидел проблему и в общественно-политической реальности, не позволяющей экранизировать некоторые книги. «Существует большое поле запретов, — утверждал Арбитман. — Сериал “Досье детектива Дубровского” по моему роману был снят в 1999 году, когда у нас еще не было ограничений».

Экранизация бестселлеров не всегда влияет на выбор читательской аудитории, утверждает Алла Аксененко. Споры вокруг экранизации «Зулейха открывает глаза» Яхиной задели всех, и книга приобрела колоссальный читательский спрос. А вот с книгами Василия Аксенова ситуация неоднозначная. Сериал 2016 года «Таинственная страсть» вызвал большой интерес у публики, книга же не востребована и не отмечена по достоинству. В то же время «Московская сага» настолько заинтересовала зрителей, что книга стала восприниматься как совсем новое произведение, хотя она довольно давно стоит на полках. Экранизации же классики, ориентированные на молодежь, вовсе не повышают спроса на классику.

Бывает, что экранизации книг привлекают внимание к другим произведениям писателя. Так, экранизация романа «В августе сорок четвертого…» дала новую жизнь другой книге Владимира Богомолова — «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…». Интересно, что экранизация вызывает у читателей еще и дополнительный интерес к художественной теме, заметила А. Аксененко. Например, поклонники фильмов по Акунину начинают читать «Цусиму» Алексея Новикова-Прибоя.

Может ли жанровая литература вернуть внимание публики к «большой» литературе? Мнения экспертов оказались полярными.

«В прошлом развлекательная литература действительно была точкой входа в литературу вообще, — размышляет Сергей Литвинов. — Типа сегодня Майн Рид, завтра Уэллс, послезавтра Гоголь, послепослезавтра Достоевский. Теперь же развлекухи полным-полно. Компьютерные игры, ютьюб-каналы, инстаграм-шоу, социальные сети. А “старое доброе” телевидение на триста каналов? А мириады разнообразных фильмов и сериалов — на любой вкус? Только выбирай — и литература среди этого сонмища зрелищ и активностей хорошо если пребывает на пятом-шестом месте».

Андрей Рубанов не дает жанровой литературе шансов. «Кто привык читать простое, тот уже не будет читать сложное, — отрезал прозаик. — Масло и уксус не смешиваются. У широкой публики нет ни вкуса, ни слуха, она берет что поярче, попроще и погромче».

«Это не назначение жанровой литературы — кого-то куда-то возвращать, — убежден Геннадий Прашкевич. — “Робинзон Крузо” всегда будет куплен и прочитан». С ним не согласился Дмитрий Володихин. Именно жанровая литература и поддерживает внимание к литературе как таковой, полагает писатель. «Но вернуться к обществу, где слово литератора обладает почти магической силой и литература правит умами, мы уже не способны в принципе, — уверен он. — Те времена ушли».

Человек, получивший привычку читать ради удовольствия, сохранит ее и легче перейдет к более серьезным книгам, считает Елена Сафронова. С ней согласна Анна Голубкова. «Я вполне могу себе представить читателя, который от детективов Агаты Кристи переходит к Достоевскому, а потом и к “Петербургу” того же Белого», — говорит прозаик. По версии Романа Арбитмана, именно хорошо написанная массовая литература приучает к книгам и чтению. Человек, который добровольно — не из-под палки — прочел все семь томов «Гарри Поттера», рано или поздно откроет для себя и других писателей. Пусть не каждый, пусть каждый десятый — уже огромный плюс, сказал писатель.

«Более-менее адаптированный к современной литературе читатель вполне может переходить от жанрового чтения к “высокому” и обратно, — считает критик Елена Погорелая. — Дело здесь в том, что в современности существует целый ряд тем, высокой литературой практически не освоенных. Это, например, “мысль семейная” (весь спектр проблем современной семьи), которая просачивается к читателю либо через подростковую литературу, либо через нон-фикшен, либо через жанровую мелодраму — со всеми вытекающими лакунами и огрехами, но что делать, если в сфере “большой” литературы за проблему, скажем, социального сиротства берется только К. Букша?»

Мнение Натальи Осояну не столь однозначно. Условная читательница, увлеченная романами про колдовство и колдуний, вполне может схватить с книжной полки роман Майгулль Аксельссон «Апрельская ведьма», но он способен ее как увлечь, так и разочаровать — ни приключений, ни толковой любовной линии, сплошные слезы и страдания; то, что читатели жанровой прозы привыкли называть «водой»…

Пессимистично смотрят эксперты на тех, кто отложил книгу. Если у человека нет внутренней потребности читать, то никакой волшебный «Гарри Поттер» не вернет его под сень библиотеки, пусть и виртуальной, заявила Екатерина Федорчук. А Елена Сафронова и Анна Голубкова не могут представить себе перехода читателя Донцовой к Достоевскому. «Если жанровая литература хоть как-то поддерживает умение читать, чтобы оно не отмерло за ненадобностью, это уже немало», — резюмирует Антон Чиж.

Что будет дальше?

Что же будет интересно читателю жанровой литературы в ближайшем будущем?

«Думаю, документ или то, что его заменяет (может заменить), — полагает Геннадий Прашкевич. — Думаю, поиск чистоты. Мир замутнен, требуется чистка». Коллеги подтверждают интерес публики к документу. «Я общалась с разными читателями, и они говорят о том, что в историческом дискурсе им интересна достоверность, — рассказывает Екатерина Федорчук. — Не экзистенциальные метания и стилистика, а документ». На первый план выходит документально-художественная биография, иначе говоря, формат серии «Жизнь замечательных людей», уточняет Дмитрий Володихин.

Сергей Литвинов заметил по себе и своим знакомым, что читатель все реже открывает книгу, чтобы развлечься, и все чаще — чтобы что-то узнать. «Вот и великий мастер приключенческого жанра Борис Акунин пишет десятитомную историю России, а к своей беллетристике на японском материале (“Маса”) прилагает целых сто пятьдесят комментариев-примечаний, рассказывающих о традициях, обычаях и верованиях страны восходящего солнца», — приводит аргументы Литвинов.

Между тем Антон Чиж уверен, что читателю детектива всегда будут интересны эмоции, которые возникают у него в голове, и «чудо» раскрытия детективной тайны у него в сознании. «Все прочее шелуха, которая не имеет значения», — говорит детективист.

Многие участники дискуссии отметили растущий интерес к футуристической политической фантастике. «Будут востребованы произведения, в которых так или иначе строятся модели ближайшего будущего, обсуждаются генеральные линии развития современного общества с заходом из современности на несколько десятков лет вперед, — прогнозирует Д. Володихин. — В цене утопии и антиутопии». «Интересны будут книги о ближайшем будущем — светлом, — высказался Роман Арбитман. — Не замалчивание проблем, а описание времени, когда они решаются. Как автор, я и сам стараюсь действовать в том же направлении: пример тому — роман “Министерство справедливости”». В ближайшей перспективе читателю будут интересны антиутопии и фантастика — как возможность осмыслить происходящее в мире, говорит Марина Кадетова. А Екатерина Федорчук отмечает, что сейчас очень трудно будет писать фантастику, потому что реальность меняется так быстро, и так катастрофично, и так «метафорично», что за ней трудно угнаться фантасту. «Определенно, стоит ждать роста интереса к литературе вызова, литературе протеста — против истеблишмента, реального или вымышленного, против всех и всяческих форматов, против неработающих социальных лифтов, дидактики и морализаторства, “новой этики” и старой эстетики», — предсказывает Василий Владимирский.

Впрочем, Сергей Литвинов, Андрей Рубанов и Василий Владимирский полагают, что просчитать читательскую моду невозможно. «Жанр ретродетектива придумал Юзефович, — напоминает Рубанов. — Но его книги про сыщика Путилина не вызвали ажиотажа. Через несколько лет появился Акунин — и взорвал рынок. Лучше иметь свой набор идей и с ними спокойно работать, и не думать, возьмет читатель или нет. Сейчас не возьмет, а через десять лет возьмет».

Литвинов находит, что человек, который мог бы предсказать читательский интерес, — автор или издатель — моментально стал бы миллионером. «Никто не мог предположить в середине девяностых, что вдруг “выстрелит” сказка о современном мальчике-волшебнике, — говорит Литвинов. — Никто не думал, что псевдоисторический детектив “Код да Винчи” возьмет и просияет в начале нулевых. Даже представить было невозможно, что мягкое порно способно издаваться миллионными тиражами — пока не появились “Пятьдесят оттенков серого”».

Настолько же трудно прогнозировать появление в отечественном литературном мейнстриме по-настоящему серьезной фигуры уровня Жан-Кристофа Гранже, Джорджа Мартина или Джоан Роулинг, считают участники дискуссии.

«Почему нет? Не бывает ничего невозможного, — полагает Марина Кадетова. — Русский язык — непривычная для зарубежных рынков реалия, но не что-то уникально сложное». Елена Погорелая затруднилась дать прогноз. «Российская жанровая проза не любит создавать миры, она предпочитает работать либо с тем, что есть в реальности, либо с тем, что предоставляет ей массовая культура, — сказала критик. — А без созданного собственноручно художественного достоверного мира в ряду Роулинг, Мартина, Толкина и иже с ними, увы, делать нечего».

Сергей Литвинов же объясняет текущую ситуацию условиями отечественного литературного рынка. «Западные творцы коммерческой литературы работают, как правило, куда более вдумчиво и ответственно, чем наши, — рассуждает писатель. — Во многом потому, что неторопливы. Высокие, по отечественным меркам, гонорары, которые они получают, дают им возможность никуда не спешить. У нас же зачастую для беллетристов характерен неизбывный налет торопливости, отсюда ошибки, непродуманность, ляпсусы». О рыночных законах говорит и Андрей Рубанов: «Жанровая литература сильно зависит от коммерции, от конъюнктуры. Сильный рынок поднимает автора на гребень волны, дальше волна сама его тащит. А у нас рынок слабый».

Отечественная издательская практика не способствует самореализации крупных авторов, заметил Роман Арбитман. «Издателей можно понять: экономическая ситуация — не в их пользу, — сказал писатель. — Многие опасаются, что прогорят, и поэтому боятся неожиданностей и предпочитают гнать коммерческий “верняк”. Это, впрочем, свойство не только российских книжных коммерсантов. Вспомним, с каким трудом той же Роулинг удалось продать первую книгу о Гарри Поттере. Но у нас, конечно, издатели в основном куда более трусливы. К счастью, исключения есть, так что я все-таки надеюсь на лучшее».

Сергей Литвинов напомнил о том, как на весь мир прогремели, а потом вошли в современный мейнстрим скандинавские детективы: норвежские, шведские, датские. Возможно, подобный фокус и с русским криминальным чтивом рано или поздно «прокатит», предположил литератор.

Анна Голубкова заключила, что верит в отечественных прозаиков, в их фантазию и писательское мастерство.

Елена Богданова