Журнальный мир

* * *
Прямо из подсознанья сна
утро выхватит письмена
и орнаменты. На! Гляди!
Ветер смажет их позади…

Что ты – мне,
графика чёрно-белая
зимнего леса?
Луч качнёт – подгулявший повеса –
облаков дырявую колыбель,
да листва заржавелая
прошуршит забытую мессу
под природными сводами Гауди.

Даже подумать не смела я,
что я – тебе.

* * *
черпать и черпать
и выливать
и снова черпать – и выливать из рукавов

слёзы леса по черничнику собирать
комарами закусывать
пальцы синие
губы фиолетовы
улыбка клоунская черным-черна

из рукавов течёт
на коленках промокается
бидончик тяжёл – не звякает

мама ждёт
тесто поставила
папа смеётся
клоуна такого
——видеть не видывал…

* * *
Глазная капля горчит,
хоть весит всего пятьдесят миллиграмм.
И я теперь долго вожусь по утрам,
забывая то зонт, то ключи.

Но всё-таки прихожу на работу,
а там…
все сидят по своим местам,
но, как всегда, нервы и тарарам,
бумаги, люди,
и все дела,
без которых не знаю, как бы жила,
а также люди
и их заботы.

И когда прихожу с работы…

как нарочно, выпадают из рук ключи,
двери упрямятся сквозняками.
И глазная капля снова горчит:
обижается, что не точит камень.
Но нет его, где возьмёшь?
Заедаю обиду её зефиром.
За окном почти уже зимний дождь
мокрый плащ на просушку раскинул над миром.

Греческий диптих

1.
Заверните, заверните
мне дождей охапку нитей –
мой подарок Ариадне.
Только ей не говорите,
что надёжней и понятней
навигатор, карты, схемы.
Не поверит. Постепенно
заподозрит вас в подлоге
и возьмёт клубочек строгий.
Вы дожди в него вплетите:
дождь – сокровище на Крите.

2.
Сродни больничной передаче,
написанному между строк,
октябрь в конце – неоднозначен:
так нерешителен и строг.

Ощерены, как вражьи пики,
кусты, что ластились к крыльцу,
а нынче хлещут по лицу
летящей тени Эвридики.

Орфей спешил – всё круче, круче.
Летели камни с перевала
из-за спины его могучей.
…Она ж за ним не поспевала
и отвлекалась на цветы,
что лезли прямо из расщелин,
не допуская пустоты.

…Октябрь замешкался в конце –
и обернулся: на крыльце
замёрзли тени.

Вся осень. Pas de trois

гладкий бугристый каштан
слепок упругой ладони
греющей пальцы

жёлтая-жёлтая липа
чёрным карандашом
намечает новые силуэты

гроздья рябины вот-вот
брызнут кровью
в трещинках губ

не-целуйся-на-морозе…
шепчет ветер
и смазывает рукавом всю картинку

за мокрым стеклом
маятся пятна
поникших фонарей и георгинов

ветреным эхом шуршит
сухой кашель
простуженной осени

…не-целуйся-на-морозе…

* * *
Уже зима. Колючки у забора,
как ёжиков на сумрачном рассвете
раскачивает ветер.
Скоро
им опадать и зарываться в норы.
Всё до весны –
и ёжики, и мысли, и стираные шторы,
и тёплый ветерок, и ветреные всходы
нарциссов, крокусов, простых желаний…

* * *

О.М.

Он держал эту книжку в руках
и читал о кривых мундштуках,
о звучании всех духовых,
о дыхании звуков живых.

О молчании слов,
о мерцании снов
он всегда был готов
говорить
у гортанной реки,
где ограды штыки
держат звёзд маяки
до зари.

И махала рука
дирижёра стиха,
поднимая верха
к небесам,
и густели басы,
допевая гласы
до седой полосы
по лесам.

О дыхании всех духовых,
о звучании звуков живых
соло медными ветер слегка
выдувал
в облака.

* * *
Не слишком много – то, что удалось
поймать в разрывах облаков, гонимых ветром.
Там, наверху он был как одержимый
неведомой идеей.
Нас, на земле, не трогал даже вскользь.
И нам не угадать его заботы.
У нас же… нет иных, как лишь глядеть,
как тени строятся, уходят молча.
…О чём-то о своём все думают на свете.

Корректировка

Наночастицы чувств и мыслей
ночь охраняет в каталогах,
что между звёздами повисли.
Корректор, непременно строго,
рассчитывает годы, числа,
замешивая по рецепту,
где загнут уголок страницы,
микроскопическою лептой
в пространство были – небылицы.

* * *
Вон там, на середине той аллеи,
где мы любили, друга не жалея,
пророс камыш, шурша и замирая,
обозначая грань пересеченья с Раем.
Там озерцо теперь. И девочка нагая
не замечает нас на берегу,
бредя слепцом и раздвигая воду
коленями и бёдрами, свободу
нащупывая телом и душой,
не понимая, как ей хорошо…
И я молчу, дыханье берегу
за камышами, под защитой тучи.
Молчи и ты, мой преданный попутчик,
пытаясь не узнать и… узнавая,
что я и есть та девочка живая.