В затворе
В затворе
Писк
По ночам, за окном, в самые холода,
Какая-то птичка свистит одну короткую фразу.
Я слышу ее один. И птичка всегда одна.
Я в этом уверен, хоть и не видел ее ни разу.
Когда засыпает жена и кошка идёт в кровать,
Я включаю компьютер, чтобы проверить почту.
Мне от них ничего не надо скрывать,
Но я почему-то привык это делать ночью.
Может быть, потому что ночью в окно глядит
Красный глаз Бетельгейзе, подернутый чёрным шелком.
Может быть, потому что ночью окно летит,
И я лечу вместе с ним, не понимая толком,
Куда и зачем летят стены и потолки,
Стулья и сундуки, дряхлые, как сараи.
Серая мышь в ладони правой моей руки
Передаёт сигнал с края земли до края.
И все покрывает слой космического песка.
Такой мировой тоски природа еще не знала.
Никто меня не найдёт. Никто и не станет искать,
Если я замолчу и не подам сигнала.
Птичка меня зовёт. Я что-то ей обещал?
Кто-нибудь, наконец, скажет хотя бы «здравствуй»?
Словно искусственный спутник, не устаю пищать,
Брошенный в темноту времени и пространства.
* * *
Но я уже не в силах быть один
в пыли гардин, в авоське паутин,
где табуреток больше, чем картин.
Я завожу автомобиль, но вместо
руля, панели, зеркала и кресла –
шлея потертая и лошадиный круп.
На мне ушанка, валенки, тулуп
и рукавицы на меху, и строго –
Асфальт кончается, смотри дорогу –
мне голос говорит. И мне теперь
не надобны ни стол, ни стул, ни дверь.
Столбы, столбы… Всё за меня решает
одна судьба, она не разрешает
обратно повернуть или свернуть
в деревню придорожную, и путь
лежит передо мной не как-нибудь –
с артиллерийской точностью прицела.
Таким вот образом. А главное, что ценно:
уверенность в случившемся. Не я
на этот раз решал, и колея
не по моей вине иль доброй воле
ведет меня неведомо куда.
Не знаю текста и не знаю роли,
но знаю точно – больше никогда!
И наверху, знакомые до боли,
две взявшиеся за руки звезды,
и снова лес вокруг, и снова поле.
До Керженца всего лишь час езды.
В затворе
Уйти в затвор, пусть даже по приказу,
Полезно человеку, если он,
Как страус, не уткнется в телефон,
В эфир не влезет, где пропагандон
Страшнее, чем уханьская зараза.
В затворе остаешься поневоле
Наедине с собой. Так посмотри,
Что происходит у тебя внутри,
Не век же вскакивать на раз-два-три,
С утра глядеться в зеркало кривое.
Сходи в сарай и самовар ведёрный
Поставь да завари себе чаёк,
Точи строку, а лучше – между строк,
Пока весна не выйдет за порог
Или чума затвор не передернет.
Sorex araneus
Значит, мучайся и терпи,
воин короткошёрстный,
если ветер в груди летит,
к земле пригибая сосны,
если форма и мера весов
у стеклянных часов такая,
что колючий, как соль, песок
прямо в горло перетекает,
если солнце между ключиц,
раскаленная сковородка,
если сердце в него стучит,
вырастая до подбородка,
если ты у себя внутри –
впитавшая море губка,
а снаружи-то, посмотри!
Обыкновенная бурозубка.
Рифмы, больше ничего
Над колодцем звезда смеется, всегда одна,
Провалилась в окно колодца луна до дна,
Проплывают в объятьях черной лесной реки
Землеройки, байдарки, пчелы и ботники.
Говорят полевые травы: купальский бог
На купаву нашел управу, на нас не смог.
Говорят дождевые черви: в раю зари
Собирает небесный пчельник свои рои.
Ирисы
Вдруг полюбились темно-лиловые ирисы,
Витиеватость манишек, подмышек и вырезов.
Не понимаю: за что их зовут бородатыми?
Их воровали в сочинском парке когда-то мы.
Нас охватило желание беспричинное.
Крепко сжимая оружие перочинное,
Ты совершала в зарослях благоухающих
Под недовольными взглядами отдыхающих,
Пренебрегая законами конспирации,
Нечто подобное экспроприации,
В общем, решительные операции.
Не помогал я тебе по причине весьма уважительной:
Я же на стреме стоял, я же был нерешительный.
Мы привезли в самолете, в бауле пузатом не
Сами растения – корни их узловатые.
Я уж не вспомню сейчас, коротко, долго ли
Мы их сажали в мягкую глину над Волгою.
И расплодились они, хоть никто не ухаживал,
Так, что замучился я их делить, пересаживать,
Стали расти они кучами несуразными.
Стали казаться мне скучными, однообразными.
Время течет не спеша от Валдая до Каспия,
Юность приходит с мечтами, старость с лекарствами.
Долго тянулась эта весна карантинная.
Лето настало, и вот я любуюсь картиною
Ирисов ярко-лиловых и бледно-сиреневых
В листьях, похожих на острые ножики в коже шагреневой.
Погружение
Они опустились на дно Марианской впадины,
И кроме какой-то безглазой гадины
И голого гада с раздувшейся головой,
Не обнаружили никого –
Ни чёрной собаки с белыми пятнами,
Готовой весь вечер гулять с ребятами
Вдоль волжского берега и по горе,
Где лай раздаётся в каждом дворе,
Ни серенькой кошечки, юной распутницы,
Обросшей котами с первой распутицей,
Ни чёрного тополя с грубой корой,
Вросшего намертво под горой,
Чтобы не тронули адские оползни
Дом на краю Марианской пропасти.
В самом начале зимы
…………дело стоит, а время идет,
Вот уж и снег на дворе, на реке лед,
Солнце уходит за поворот сразу же после обеда,
Маленькие человечки залезают в большой звездолет,
Вечерами сидят у камина, зевают, тремя персты прикрывая квадратный рот,
Рассуждая о том, что в среду, самое позднее – к вечеру четверга,
Они покидают унылые берега, улетают домой, и вот
Ветер гудит за прозрачной стеной непрестанно,
Новая кочерга, наскоро сделанная из титана,
Замирает в трехпалой руке капитана,
Смертельно уставшего от водки, ветра и шпрот.
Капитан вспоминает, что двигатель барахлил еще в начале лета,
Когда, облетая планету в поисках станции техобслуживания
И размышляя о том, что бы такое сготовить на ужин,
Они разглядели издалека место, где раздваивается река,
Образуя остров, за ним другой, в котором залив, изгибаясь дугой,
Стоял без ветра и без течения, обещая рыбалку и прочие развлечения.
По утрам их будил рожок пастуха,
По ночам луна дурака валяла.
Первое время их все забавляло,
Как героя романа в стихах.
Девица какая-то к ним ходила,
Стирала, готовила на плите.
Капитан влюбился в нее, чудило,
Провожал ее в темноте.
Она приносила с работы шпроты
И говорила ему – ну что ты?
Мне нравится даже твой рот смешной,
Глаза треугольные, как у зайцев,
Отсутствие раковины ушной.
Подумаешь, не хватает пальцев!
Глядишь, еще отрастут вешной.
Она кормила его, поила
И шепелявила очень мило.
Время, однако, шло, запас провизии уменьшался,
Они понимали, как мало шансов заклеить трещину вдоль борта,
Полученную при посадке, не говоря о том, что
У них перестала работать почта, и что происходит дома, точно
Никто не скажет, и ни черта не ясно, что предвещает та,
Возникшая месяц назад и прочно экран перечеркивающая черта.
Однажды механик сходил на танцы
В сельский клуб и вернувшись, впал
В состояние как бы транса,
Тщетно пытаясь постичь пространство,
Сквозь которое пролетал,
То есть представить его размеры
С точки зрения друга Валеры,
С которым познакомился там,
Где живот прижимается к животам
И пластинка заезжена, как дорога
От сельсовета до леспромторга.
Вот уж и первый снег упал на поля… Но мы повторяемся.Voila,
Трезвый как стеклышко друг Валера настойчиво к ним постучал с утра,
И механик готов был кричать ура, поскольку знакомец его случайный
Оказался слесарем, необычайно толковым, ни дать ни взять,
Местный Кулибин, а также зять председателя сельсовета, и это
Обстоятельство в них вселяло надежу на качественный ремонт.
Дело в том, что как раз этим летом
Рядом, в каких-то восьми километрах,
Пустили новый автозавод.
У свекра Валеры туда был ход,
Там можно было достать запчасти –
Согласитесь, ведь это счастье
По тем временам. Конечно, нам
Сейчас уже кажется чистым бредом
Рыбный суп и кисель по средам,
Или правильней, по средам.
Короткая память у человека.
Смотрите, всего лишь прошло полвека,
А кто сейчас помнит про тот визит,
Попытку старта в снегу, в грязи,
Как все матерились, как было разбито
Чужое летающее корыто?
И что обидней всего: уже
Никто не поверит в такой сюжет,
Ведь не осталось ни оболочки,
Ни проводочка – когда, куда?
Ни фотографии, даже строчки
В газете – все сгинуло без следа!
Да, к сожалению, не всегда
Нам известны поводы и причины,
По которым женщины и мужчины
Принимают на грудь, да,
Воспитание и среда,
Но извините меня, господа,
Ведь это случилось не где-нибудь,
А в самом центре Восточной равнины!
Ведь кто-то же пересек Млечный Путь,
Чтобы увидеть издалека, как раздваивается река,
Образуя остров, за ним другой, в котором залив, изгибаясь дугой,
Стоит без ветра и без течения, хранит особое предназначенье,
Предначертание или как…
И я, например, рассуждаю так:
Когда бы не заводской брак,
Не эта релюшка, могла иначе
История повернуться! Значит,
Пришельцы нам подавали знак?
Но, к сожалению, слишком поздно мы
Понимаем, что даже опознанный,
Но не осознанный нами объект
Так и сгинул где-то, бесхозно
Брошенный, так и пропал навек,
Превратился в болото, в снег.
И современные наши умы
С их декларациями и речами
На деле невежественны чрезвычайно,
Их боги убоги, безноги, хромы.
Но все-таки правильно было замечено:
Окраины всех галактик вечером
Печальны, как брошенные стога,
Особенно волжские берега
В самом начале зимы.
Сонет
И. Палашову
Лукавый критик мой, насмешник толстопузый!
Ты прав, куда ни плюнь – невежество в чести.
Неправильно растут и дыни, и арбузы.
И розы не умеют правильно цвести.
Картошка, как всегда, гнилая в середине!
Кривые огурцы! Капустные листы,
Изъеденные тлей, увязшие в рутине,
Втирают нам, как образ красоты.
Все дураки вокруг, подобно Пармениду, –
Безмозглый баклажан, дремучий помидор!
Куда ни кинешь взор – всё, даже пирамиды,
Неправильно стоит. Особенно забор.
И греки бездари! И даже Пифагор
В нестиранных штанах, видавших виды.
Что происходит?
Уже никто не разберет,
Где верх, где низ, где право, лево –
Ни либерал, ни патриот,
Ни президент, ни королева,
Ни Байден, ни Песков, ни Дудь,
Ни Киселев, ни Пивоваров,
Хватает вроде бы товаров,
Но что-то придавило грудь,
И пелена перед глазами –
Ни лечь, ни охнуть, ни вздохнуть.
Да что же происходит с нами!?
В какую сторону хвостами
Поставлен должен быть народ,
Когда он водит хоровод?
Не поменяться ли местами,
Не встать ли задом наперед,
Уйти в леса и партизанить,
Тогда, быть может, престанет
И Эрдоган озоровать,
И вор придворный воровать,
И вирус, наконец, устанет?
Так что же происходит с нами?
Уже сам черт не разберет.
Полезные советы
от пыли нужен респиратор
от лишая бинты и вата
от лучевой болезни йод
от язвы частое питанье
от одиночества дыханье
рот в рот