Валентина, Валентин

Валентина, Валентин

Меня угораздило заболеть ангиной летом. Зимой – пожалуйста, с нашим удовольствием! Подышишь горячей картошкой и – «Спи-отдыхай!», распаришь ступни в горчичной ванне и – «Спи-отдыхай!». За пазухой – градусник, на лытках – горчичники; кашляешь, книжку читаешь. Прямо по Карлу Марксу, где богатство общества измеряется свободным временем его членов. Коммунизм, ей-богу, как и обещали! От каждого по способностям, каждому по потребностям!

Тогда из всех репродукторов кричали: «Наше поколение будет жить при коммунизме!». А на всех заборах слоганы – цитаты основоположников. О коммунизме я знал не меньше, чем современные дети о сексе. И я долго, уже довольно большеньким, при усах и бороде, выходил, как дедушка, что ждёт внучка из армии, за ворота и смотрел налево, на проспект Ленина.

Но вернёмся к нашим баранам. Хорошо болеть зимой, но летом – извращение какое-то, особенно в девять лет в чужом городе («Позабыт, позаброшен с молодых юных лет, я мальчонка-сиротинка…» ну и как не «сиротинка» – дома и бабушка, и чай с малиной: «Коленька, Коленька!») и тем не менее – ночь, улица, фонарь, аптека.

У входа мозаикой выложено название заведения в дореволюционной ещё транскрипции. Стрельчатые окна, витражи, уходящие далеко в глубину мраморные подоконники. Высокая температура, карета «Скорой помощи»… и я, как султан, возлежу под марлевым балдахином в коридоре больницы.

Меня готовят к операции удаления аппендикса, и нянечка, тридцатилетняя разговорчивая женщина, обрезает мне ногти на руках. Господи, сколько себя помню, даже 50 уколов пенициллина в четырёхлетнем возрасте я перенёс с меньшим отвращением, чем такие вот пытки. А тут эта дурища (эх, Валя-Валентина!), не обрезает, а зарезает под самое мясо! И я, подстриженный, умытый и «обрезанный», «готов предстать перед таинством», как говорил киногерой Георгия Вицина в фильме «Не может быть!», снятом по рассказам Михаила Зощенко.

Болею – болею! День лежу, два лежу, ни гу-гу. В палату не отвозят, книги не дают, всех развлечений – слушать беседы нянечек. Меня они не стеснялись, а моя «истязательница» любила страшные истории, почему-то про врачей. Позже я понял, что это отголоски «Дела врачей» пятидесятых годов, таким образом тогда подготавливали население к показательным процессам. Или моё болезненное состояние, или она была чудесной рассказчицей, но впечатление было неизгладимым, как её старенький халат.

После того, как у меня взяли кровь из вены, в одном ужастике фигурировали работники станции переливания крови. Они ночью вылавливали свои жертвы, убивали, раздевали и подвешивали вниз головой на крючьях над тазами – собирали кровь, а за кровь, очевидно, получали деньги и продукты. Первый раз я замер под одеялом от любопытства и ужаса.

Наутро она рассказывала эту историю уже другой нянечке. В рассказе появилась героиня – смелая советская девушка. Она, возвращаясь после смены, увидала, как в машину затащили мужчину, она была в новеньких китайских кедах, хорошо бегала, успела вскочить на задний бампер, и так доехала до самых ворот, побежала в милицию, и уже с милицией в подвале обнаружила эти самые крючья, оцинкованные тазы и всё остальное.

Пришёл мой лечащий врач, слегка косолапивший, здоровенный, старой меди – рыжий мужчина, с большими веснушчатыми руками, похожий на немца из фильмов про войну. Он разогнал тёплую компанию: «Опять страсти-мордасти! Валентина, я тебе язычок-то укорочу!» и велел нянечке сменить новенькие китайские кеды на больничные тапочки. Осмотрел меня, хмыкнул и удалился. Валя только и сказала: «Сам сердится!».

Вечером мы слушали, как пропала пятилетняя девочка, и мама – материнское сердце чуткое – заподозрила своего соседа, врача, огромного рыжего мужчину, похожего на изверга-немца, хотя по логике происходящего у него должна быть другая национальность.

У соседа во дворе на цепи была овчарка, а ведь муж женщины неделю назад застрелил собаку, та покусала девочку. И странно: овчарка не лаяла, а только скулила! Женщина ночью подобралась к собаке и увидала, что это её девочка, зашитая в собачью шкуру, оказалась, что у неё подрезаны жилы под коленками и голосовые связки! И женщина, и я чуть было не брякнулись в обморок!

Сейчас я не помню, насколько критически относился к её рассказам. Я болел, вместо книг у меня была нянечка, и я попал в довольно страшную сказку: меня должны были вот-вот положить под нож, но ничего не получалось. Эти «изверги в белых халатах» то ли испугались, то ли у них совесть заговорила, но разобрались – ангина, а не аппендицит!

Я продолжал лежать, как султан, под марлевым балдахином, вокруг меня вертелись «гурии» и «одалиски». У разговорчивой Вали фамилия была Гурьева, у второй – Лизкина.

Знакомая принесла мне две книжки. Славный герой-пограничник и не менее славная служебная собака выслеживают нарушителей границы. В другой – рассказы о сибирских охотниках, наш храбрый сибирский охотник охотился на огромного хищного медведя. Медведь путал следы, возвращался по кругу за спину охотника, и когда тот пошёл по своим следам, то понял, что коварный зверь хитрит, готовит засаду! В одном месте были особенно вдавленные следы и ошмётки земли сбоку, зверь прыгнул в сторону, за бурелом. О, наши охотники, как пограничники – от них никто не уйдёт! И охотник отважно защитился от зверя, он его убил!

Вся книга состояла из подобных рассказов, жизнь и книги как-то переплетались: «врачи-убийцы», медведи, нарушители границы и милиция, пограничники, охотники, что охраняют нас! Но так получалось, что медведя надо обязательно убить! Если нарушитель нарушил границу и пришёл в нашу Страну, в наш Дом, может, чтобы убить нас, то охотник пришёл в Тайгу, в Дом медведя, чтобы убить его! И это обстоятельство беспокоило меня, или я придумываю задним числом, и в моём детстве медведи нужны были, чтобы охотиться на них!

В Якутском краеведческом музее я видел медведей и даже амурского тигра, он прошёл тысячи километров по тайге, чтобы оказаться чучелом в музее! Мой сосед, Рюрик Дьячковский, сахаляр, утверждал, что тигра убил его отец – якут Иван Сосёнович, и я верил! Сахаляром мы называли человека, если один из родителей – якут. Позже я узнал, что сахаляры – русские крестьяне, живущие в окружении якутов (саха) и забывшие за ненадобностью родной язык.

В тот день моя нянечка прибежала радостная, расфуфыренная – с пунцовыми губами, в перманенте, в новом выглаженном халате, а крепкие пальцы с зарезанными ногтями украшал маникюр. Она то и дело украдкой любовалась им и в затенённом оконном стекле старалась разглядеть «красавицу Валентину»! Подружки за спиной переглядывались, они-то прекрасно понимали, для какого купца товар, а «Сам» только сказал: «Делать уколы в губы вредно!». (Эх, мужики, мужики, какие мы, в сущности, болваны!) Бедняжка понуро присела на краешек моей кровати и долго рассматривала медведя на обложке книги.

Вечером я услышал, как она таинственным шёпотом рассказывала напарнице, что у них в деревне Нюрка, молодка, пошла в лес и пропала, вернулась только через месяц, ободранная, гнусом изъеденная, но живая и даже не похудела, ничего вразумительного не говорила. Родом она из дальней деревни, жила замужем, мужа, как и всех, забрали на войну. Тогда решили, что наведывалась к своим, и это дело попустили, всё-таки далеко от всяких райцентров, а может, бригадир, кривой герой Гражданской войны поспособствовал – забылось.

Как-то с девками пошла в баню – а на боках у неё глубокие царапины – шрамы, ну и призналась, что встретила тогда медведя, бежать – куда там! От бабушки-кержачки она слыхивала, что баба или девка может спастись от зверя, если заголится и притворится бездыханной. Так и сделала: задрала сарафан, чтобы всё было видно, собрала в пучок выше головы и пала на спину, замерла, а про себя всё повторяла: «Спаси и сохрани, спаси и сохрани!» – и пальцы щепотью держала, как для крестного знамения. (Девки заметили крестик на тесьме, веточки, перепутанные нитками из сарафана, а ведь все они были комсомолками.)

Хозяин с огромной, точно закопчённый в подпалинах медный казан, башкой подошёл, обнюхал всю. Дыхание было обжигающим и смрадным, как из выварки на плите с замоченным грязным мужниным бельём. Особенно долго нюхал низ живота, лизнул горячим мокрым языком, аккуратно забрал в пасть пук одежды, мотнул башкой, и она оказалась на широкой, как печка, спине. Сопя и рыча, пошёл к себе, у берлоги опустил ношу на землю, полез под корягу, выгнал медведицу и со страшным рёвом задрал… И стал с Нюркой жить.

Как?! – спросила вторая нянечка.

А как мужик с бабой живёт!

Я удивился: чего спрашивать – «Как Маша с Медведем». Дальнейшее не помню, заснул.

Проснулся от разговора. Валя держала в руках судно с буквами «3 отд. ХР». – Это наше, из хирургии? – спрашивала она Клаву.

Ну прочитай.

Да разве бы я здесь работала, кабы я грамоту знала да училась! Деревня наша в тайге, до райцентра только на лодке можно, и то – три дня! Отец, стало быть, сгинул, я его почти и не помню. Всегда бедствовали, только и радости, когда появился новый папка, механик-шофёр, нам одёжку, обувку городскую справил, куклу купил! Мамке туфли подарил, платье крепдешиновое, та нарядилась, прошлась по избе, поцеловала его и сказала, что в городе по улицам щеголять будет, пускай в сундуке полежат. Так он в следующий раз сапоги хромовые привёз. В город съездили, в кино «Весёлых ребят» смотрели! Но такое уж чалдонское счастье: грянула война, и наш любимый папка ушёл на фронт! Переколол дров на два года, а когда баржа с призывниками спустилась с верховья, одел старую одежду, а выходной габардиновый костюм велел продать, если нужда подопрёт. Все деньги оставил, только двести рублей себе в нагрудный карман положил, а уж когда баржа под музыку «Вставай, страна огромная» наладилась отходить, сбежал по сходням, двести рублей маме сунул и всех нас поцеловал! И он тоже сгинул!

Ох, как трудно выживали, мама то на лесозаготовках, то на сплаве: «Всё для фронта, всё для победы!». А на мне две сестрёнки, огород, скотинка – коза Майка, только ей и спасались, корову-то медведь задрал. А как страшно ночами было, забьёмся с сестрёнками на лежанке, весь свет только от печки. За окошком кто-то ходит, воет, сестрёнки ко мне жмутся, а я им сказки рассказываю, пока не заснём, да сказки-то надо каждый раз новые! Всю войну в деревне, не до учёбы, а после из колхоза трудодни не отпускали, и мама занедужила, так что ни писать, ни читать я не умею, а как стыдно-то!

 

Я в своё время пытался учить бабушку грамоте, и Вале подсказал нужные буквы: Ха – раскрытые ножницы и Эр – правая половинка ножниц, остриём вниз.

Но такая Валина планида, и эта учёба кончилась. Меня на скорую руку вылечили от ангины и дня через два как симулянта, а в некотором смысле и шпиона, выгнали из хирургии!

Как всякие воспоминания, эта история затаилась где-то в глубине, и ничем не тревожила.

 

Осенью девяносто четвёртого года в Ленск приехала делегация сибирских писателей во главе с Валентином Распутиным. Распутин – один из любимых моих писателей. Его размышления о разрушении естественного уклада жизни, отрыве от корней, о губительных попытках переделать Природу и природу человека заставляли задуматься, а тонкое следование малейшим движениям души – сопереживать!

Особенное впечатление произвели книга и фильм «Уроки французского». О, сколько там всего высказано явного и сокрытого! Я даже уловил не проговорённую первую влюблённость. Какое точное попадание актёров в образ!

И вот мне представилась возможность поговорить с ним – о жизни, о смерти, о предназначении. Год назад ушла мама. В уходе близких виноваты только мы, какие бы обстоятельства ни сопутствовали – врачи, болезни. Ну а наши близкие продолжают после ухода незримо пребывать с нами, в нас. Тогда я начал возвращаться к Вере. И ещё нелепая смерть, гибель нашей Страны – насколько мы виноваты? В чём она была не права? Почему мы так легко всё отдали, а пели: «Возьмёмся за руки, друзья!». Где грань между истиной и правдой? Насколько те ценности, что начали в нас вливать, – наши? Этот либеральный приват личного над общественным, наличие клыков – условие успеха, быть выше на голову означает стоять на чьей-то голове! Распутин сказал:

Да, вливают! Водку тоже пьют, хотя знают, что это яд. Мы всегда в ответе и за близких, и за страну! Подумайте над словом «совесть». «Со – Весть» – человек настраивает себя на чистоту и частоту, на совместную весть – завет, основа единения в народ.

Спасение и опора в русском языке. Кодовые Русские Слова – Правда и Справедливость! Русские за столетия прошли от Московии до Великого Океана, не уничтожая, а вбирая народы, посмотри на меня, посмотри в зеркало. Горе нам, что мы начали делиться и обосабливаться.

Кто-то задал вопрос о техногенной разнузданности – угрозе для экологии.

Природа прекрасно обойдётся без человека, мутация – основа развития вида, если полезна – сохранится. Лишние плавники не помешают, а вот третья нога – человеку?

Среди писателей одиноко присутствовал поэт Иванов – якут, я из солидарности, земляк всё-таки, спросил о Якутске, о возможных общих знакомых, он прочитал стихи «Иду проспектом Ленина». Я слушал и не слышал, я вспоминал фильм «Уроки французского», смотрел на пожилое, несколько бабье лицо Валентина Распутина и сквозь его черты, скула в скулу, проступало молодое лицо его землячки – ровесницы, тёзки – нянечки Валентины. Что даёт человеку исполнить своё предназначение – удача, упорство, помощь окружающих или величина дара – большие крылья хороши на просторе, в предчувствии ураганов, а в маленькой клетке они убивают!

Живая вода всегда течёт, дай Бог многих лет моей няне. У Арины Родионовны – один Саша, а у Валентины сколько было Петь, Коль, и где-то подрастает САША! Валентина с ромейского значит сила, здоровье, и валентных связей у неё не меньше, чем у Валентина Распутина!