Журнальный мир

Г. Б.

Накинь же дождь себе на плечи –

он так тебе идёт.

Вовсю идёт, и буквы шепчет –

счастливый идиот.

Дымится в лужах на асфальте

и листья нервно рвёт,

скрипя на водосточном альте –

ревёт, ревёт, ревёт.

Он оступается на крыше

и падает во тьму:

и вскрик его – тебе лишь слышен,

твой возглас – лишь ему.

Накинь его опять на плечи –

он в сумерках дрожит,

и всю тебя слезами лечит,

и только этим жив.

Лунатик

Как на лампаду, на небо дохнёшь –

погасишь звёзды, отвернёшься к стенке,

и, сном полурасстрелянный, начнёшь

цедить глагол оспатой ассистентке.

Она тебе сквозь тюль засветит в глаз,

и ты, словечки нанизав на рёбра,

на ловкое циркачество горазд,

карнизом ржавым пятишься нетвёрдо.

О, Господи, ты только не буди,

когда я черепицу разминаю,

ходи со мной по этому пути,

пока не приключится жизнь иная.

Тогда кульбиты будут так лихи,

так искренне прочертится глиссада,

ведь падать – это как писать стихи:

ни притворяться, ни уметь – не надо.

_{* * *}

Миру – мир тебе, брат! – безмятежный скиталец весны:

прорастают вьетнамские лапти в бананы-штаны,

на измятой тельняшке горит пионерский значок, –

до ушей улыбается Лёша – смешной дурачок.

Выходя из буфета на млечный казанский простор,

он мычащие губы от крови томатной отёр

и, присев на скамью у обкомовских ёлок в тиши,

воробьиной семье бесконечную булку крошит.

Мимо оперных стен и ожившего вдруг Ильича

я на велике мчу, дяде Лёше дразнилку крича,

а в кармане звенят тридцать восемь копеек надежд

на берёзовый сок, два коржа и огромный элеш.

У продрогших витрин торможу через сколько-то лет –

за стеклом банкомат – не оплатишь обратный билет…

Будто в детстве, где целым богатством считался пломбир,

мне из окон глядит повзрослевший теперь «Миру – мир».

Лядской сад

Мы выжили, спелись, срослись в естество

чернеющей в садике старой рябины;

глухой, искорёженный донельзя ствол

не выстрелит гроздью по вымокшим спинам,

плывущим к Державину, выполнить чтоб

в обнимку с поэтом плохой фотоснимок:

блестят провода и качается столб,

троллейбус искрит, перепутанный ими,

а ливень полощет у сосен бока

и треплет берёзы за ветхие косы,

газон, осушив над собой облака,

под коврик бухарский осокою косит,

и голос фонтана от капель дождя

включён, вовлечён в наше счастье людское…

и мальчик соседский, в столетья уйдя,

по лужам вбегает в усадьбу Лецкого.

Рождение

В новое переселяясь тело –

чувствовать озноб, неправоту.

Позабыть бы. Забываешь смело

то, что будет так невмоготу.

Радуешься солнцу, но не знаешь,

что это такое, какова

близится расплата за уменье

языком нащупывать слова.

Смотришь-смотришь ясными глазами

на рождённый в первом крике мир.

Вот и всё. Мне всё про всё сказали.

Обними и на руки возьми.

_{* * *}

Жизнь – застенчивый кузнечик,

разбегающийся в даль.

Прыгнет в небо человечек

и исчезнет навсегда.

Только клеверная стела

прорастёт в тени крыльца,

и останется от тела

золотистая пыльца.