Журнальный мир

Леонид Юзефович:

«В 1963 г., пятнадцатилетним подростком, в одном из двух имевшихся у нас в Мотовилихе книжных магазинов, в которых продавались еще и канцелярские принадлежности, за какие-то копейки почти случайно купил тоненькую книжечку стихов не известного мне тогда Виктора Сосноры "Январский ливень". Одно стихотворение "У половецких веж" из нее помню до сих пор…»

Александр Скидан:

«Виктор Соснора более десяти лет не давал интервью. В конце июля он неожиданно позвонил и сам предложил записать беседу. Тут необходимо пояснение. Дело в том, что в 1994 году мы вместе оказались в Марселе на поэтическом фестивале. Такие вещи иногда сближают. С тех пор Соснора проникся ко мне доверием, может быть, даже симпатией. Случалось, наши тексты появлялись в одних и тех же журналах. В 1999 году, узнав о присуждении Виктору Александровичу премии им. Аполлона Григорьева, я напросился к нему в гости — поздравить и взять интервью. Мэтр был только что из больницы, небрит, напичкан лекарствами, но держался стойко. Шерстяная куртка, рубашка апаш, шальвары, центурион. Сказал, что большая часть премии уйдет на болячки. От интервью сразу же отказался: "Я не даю интервью. Мне нечего сказать. Все, что я хотел сказать, — в моих книгах"».

Александр Раппопорт:

«…Времени с того памятного 1965 года, подарившего нам, членам литобъединения Новосибирского электротехнического института (НЭТИ), счастье видеть, слышать, наблюдать человеческое и поэтическое чудо по имени Виктор Соснора, прошло предостаточно. Где и когда я слышал в его исполнении то или иное стихотворение, а то и песенку, вспомнить теперь весьма затруднительно. Тем более потому, что, в отличие от моих друзей по ЛИТО НЭТИ, я видел и слышал В. А. Соснору не только на Днях поэзии в НЭТИ, в ТПИ (Томском политехническом институте) и АГУ (Алтайском государственном университете), но и в гостиничных номерах Новосибирска, Томска, Барнаула, Иркутска, в нашей квартире в Новосибирске, в новосибирской же квартире Ильи и Эллы Фоняковых, в Академгородке – в номере гостиницы "Золотодолинская", где Соснора жил около месяца, в коттедже академика А. Д. Александрова, бывшего ректора ЛГУ, в кабинете тогдашнего директора Дома ученых, моего сводного брата Владимира Немировского ("Вот — Володя Моровский, Секретарь Всех Инстанций Страны Сибирь" – писал потом о нем, чуть изменив фамилию героя, В. Соснора в посвященной "Памяти Н. Грицюка" поэме "Не о себе"), в ангарской и в иркутской квартирах моего родного, старшего брата Жени Раппопорта.

Женя и был организатором приезда В. Сосноры на 4-й День поэзии НЭТИ. Они познакомились в Ленинграде, куда Женя приезжал двумя годами раньше, и где у Жени было множество друзей. Включая поэтов — В. Рецептера, М. Борисову, побывавшую уже на Дне поэзии НЭТИ и заработавшую там приз за лучшую книгу стихов 1964 года. У Сосноры в начале 1965-го выходила книга стихов "Триптих", и, откликаясь на приглашение Жени приехать, он сообщал об этом в ответном письме, полушутливо добавляя: "Конечно, я готов приехать в марте на День поэзии. Очевидно, в конце февраля выйдет моя книга! Понимаешь, на что я намекаю? Все равно книга будет лучшей книгой года и пример поездки Майи многоцветными прожекторами освещает мои будущие мечты о Новосибирске". На сей раз Виктор не зря "вырисовывал буквы" своего "Триптиха"… "Где поживает робот-приз?" – спрашивала его в письме Л.Ю. Брик. Традиционного нэтинского робота В. Соснора таки получил — как автор лучшей поэтической книги года. Моему брату В. Соснора подписал свой "Триптих" так: "Дорогому Жене Раппопорту — моему импрессарио в Сибири. С любовью и благодарностью. В. Соснора". А побывав у нас дома и обнаружив в моих книгах свою первую книжку стихов "Январский ливень", подаренную мне одним из друзей по ЛИТО НЭТИ Володей Воскобойниковым и подписанной им мне на память, Соснора ничтоже сумняшеся переправил подпись на свою и, сняв суперобложку, украсил обложку собственными рисунками.

Прочитанное в актовом зале всеми участниками Дня поэзии НЭТИ писалось на большую магнитофонную бобину, впоследствии утерянную. К счастью, Юра Кисляков (ныне доктор технических наук и профессор новосибирского Института народного хозяйства) успел расшифровать, распечатать на машинке и вшить в самиздатовский 1-й том "Виктор Соснора, Стихи и поэмы" почти весь цикл прочитанных там Соснорой стихов. "Почти", потому что в цикл не вошли прочитанные там же детские стихи "Юноша гиппопотам", "Мальчик и ворона"… Благодаря этому самиздатовскому тому сохранились некоторые тексты В. Сосноры в ранних редакциях, а некоторые вообще он больше нигде не читал и не публиковал – поэму "Махачкала", например».

Антон Нечаев:

«Помню, как долго и трудно вгрызался в его книгу "Кристалл", не знаю, все ли понял и так ли, как надо, но многое оценил, хотя и не полюбил поэзию Сосноры, это точно. Это слишком для меня хорошо, слишком сделано, слишком каменно, кристально. Хотя и авангард, и футуризм со всякими инверсиями, но слишком совершенный какой-то. Я же сибиряк, красноярец, астафьевец, мне без случайности скучно. Я люблю, когда слова сами лезут ниоткуда, часто слова дурацкие, не те. Но ты их не строишь, не встраиваешь, как кирпичи в деревянную стену сортира. Потому что они не твои, а даны тебе лишь для записывания, для фиксирования. Твоя задача постараться как можно меньше наврать, их передавая бумаге.

Мир Сосноры велик, глубок, культурен, эмоционален. Но я не верю, что мир Сосноры похож на нашу Вселенную. На мою не похож.

Однако уважения этот поэт заслуживает безусловного (слышал, кстати, от многих влиятельных в литературе людей не местного, понятно, проживания, что Виктор Александрович, возможно, единственный достойный из русскоязычных писателей претендент на премию Шведской Академии)».

Валерий Дымшиц:

«Я перечитываю Соснору часто. Трудно сказать, чего здесь больше — литературного выбора или биографических обстоятельств. Соснора для нас — для меня и моих друзей — не просто великий русский поэт, но голос нашей юности. Кто-то всегда должен исцелить молодого человека от предначертанной ему общей судьбы, сделать так, чтобы плоский звук стал выпуклым. Кто-то должен быть тем большим деревом, под сенью которого молодой человек встретит себе подобных и подружится с ними на всю жизнь. Для нескольких десятков юношей и девушек таким деревом был Виктор Соснора. Я был в их числе. Это не моя заслуга, это моя удача.

С тех самых пор я читаю и перечитываю стихи Сосноры, так сказать, акустически. Глаза скользят по строчкам, а в голове то скрипит, то ноет медлительный голос, тянущий гласные и мощно выдыхающий на смысловых ударениях.

Поэты не умирают — и это не выспренняя банальность, а меланхолическая констатация.

Помню с конца 1970-х — начала 1980-х. Помню нечастые выступления в зале Капеллы. Помню ЛИТО в Доме ученых в Лесном. Помню ЛИТО в ДК Цюрупы. Помню комнату в коммуналке на ул. Зодчего Росси, где испуганное воображение поражали картины Кулакова на стенах и чучело спаниеля на шкафу. А еще я помню его в эстонской больнице, когда он, вместо того чтобы умереть, всего лишь оглох.

Потом встречи стали редки и случайны.

Оптика памяти запотела — никаким носовым платком ее не протрешь. И все-таки я помню.

Поступки, суждения, высказывания, литературные пристрастия. Чтение стихов — с видимым удовольствием, и не нужно было упрашивать. Поворот головы. Интонацию. Сухой — то ли клекот, то ли шипение — смех. Невероятные, гомерические истории — про себя, про русскую поэзию, про мировую историю. В этих историях все было неправдой на уровне фактов и все — совершеннейшей правдой на уровне понимания

А каким Соснора был в жизни? Добавляет ли это что-то для понимания стихов? Наверное.

Он был торжественным и веселым. Возвышенным и насмешливым. Любил помимо футуристов Кузмина и Цветаеву, не любил акмеистов. Как-то даже ожесточенно не любил. Говорил, что у Мандельштама ценит только прозу.

Уважал литературный труд.

Мы прогуливались по Комарово. Соснора показал на дачный дом.

— Здесь живет писатель N, — он назвал известного советского прозаика и уважительно добавил: — Он каждое утро садится за стол и пишет.

— Так ведь он — плохой писатель, — легкомысленно сказал я.

Соснора ответил:

— А какая разница. Писать плохо так же трудно, как писать хорошо.

Но сам он писал хорошо».

Сергей Ким:

«Виктор Соснора — большой поэт и, возможно, самый значительный из ныне живущих русских поэтов. Или нет — с этими иерархиями поди разберись. Но вот какая любопытная штука: репутация Сосноры одинаково прочна в совершенно разных литературных группах. Он одинаково интересен условным традиционалистам и «новаторам». Из растянувшейся когорты "старшего поколения" Соснора, возможно, один из наиболее читаемых (и почитаемых — что скорее редкость) среди "молодых". Его поэтическая репутация, бесспорно, выше, чем у другого ветерана, отношение к которому часто иронически-пренебрежительное — Евтушенко. И выше, пожалуй, репутации Бродского, которого переварила популярная культура, тем самым снизив его элитарный статус. Соснора редкий пример всеобщего консенсуса».

Владимир Шемшученко:

«В любом серьезном разговоре о ленинградской, а ныне санкт-петербургской поэзии обязательно возникают имена Горбовского, Кушнера и Сосноры. И это неудивительно. Это вершины поэтического Парнаса Северной столицы. Особый интерес представляет Виктор Соснора, о котором в последнее время практически ничего не слышно. Его считают отшельником, затворившимся от суеты и несовершенства нашего мира».

Александр Тимофеев:

«Я впервые увидел живого Виктора Соснору еще будучи старшеклассником, и произошло это не где-нибудь, а в его коммунальной комнате на улице Зодчего Росси. Случилось это, не подумайте чего плохого, не по моей инициативе, а благодаря усилиям ныне покойной Тамары Николаевны Бобровой, преподававшей литературу в 157-й школе АПН СССР, что на улице Пролетарской диктатуры, невдалеке от Смольного. В эту школу я перевелся после 8-го класса, чтобы выбраться к свету из "столицы условных рефлексов" — Колтушей, где жил, учился и где трудилась в Павловском институте моя мать.

Тамара Николаевна была не просто душой артистической и словесником от Бога — она принадлежала к числу тех Учителей, жизнь которых с учениками продолжается и после уроков… Готовила с нами вечера литературного чтения, зазывала выступить перед школьниками тех, с кем вместе училась в университете и кто зачастую уже проходил по писательскому разряду. Она и договорилась о встрече с Соснорой, чьи подцензурные поэтические сборники были нам хорошо известны (и "Всадники", и избранные "Стихотворения"). Кроме того, к тому времени мне довелось прочитать в журнале "Аврора" его историческое повествование о Мировиче.

Тамару Николаевну, меня, моего покойного первого и бесценного друга Алексея Курбатова, близкую с ним Машу Стекольникову и, если мне память не изменяет, сына Т. Н. Сашу Боброва, ныне известного исследователя древнерусской литературы, Соснора встретил в трусах и в запое (знаю, что — род речевой ошибки, но прошу считать вынужденным словесным изыском. Именно так: в трусах и в запое).

О назначенной встрече он забыл, но согласился общаться — и беседовал с нами целый вечер. К Т. Н. в каждой реплике обращался поучительно и немного нараспев. Среди прочего читал по просьбе и свои стихи. Не из "Всадников", конечно, а из новой ненапечатанной книги "Дева-Рыба" ("О, машинописи раб!.."). Ничто из прочитанного им не могло быть напечатано в СССР.

Род шока и огромное удовольствие я испытал от стихотворения "Мой Монгол", совершенно алкоголического… Многое запомнилось. "Счастье проснуться, комната в капельках солнца…" — долгое время цитировали мы с Курбатовым. Что "справа лежит Чингис-хан", я запомнил так цепко, как будто бы обладал памятью разведчика.

Мне кажется, Тамара Николаевна ушла от Сосноры в большем шоке, чем мы. А для нас он на долгое время стал поэтическим кумиром юности. Уже в студенчестве я был счастлив, купив грампластинку Сосноры, читающего свои стихи (в частности, "Я тебя отворую у всех семей, у всех невест…"), и до глубины души возмущен кастрацией новых его стихотворений в сборнике "Песнь лунная". Всей этой советской цензуре надменный Соснора выказал свое презрение холодно и изящно на вечере в Капелле в 1980-м, кажется, году. Читая "Хутор потерянный", он сделал паузу перед запрещенным словом "презервативы", произнес: "Прозер-вертивы", — и пустился читать дальше: "…кайфуют мой хутор они" (дальше сейчас не вспомню). Товарищи слухачи из КГБ, думаю, все поняли…»

Дмитрий Бак:

«Виктор Соснора сполна владеет даром соединенья слов – настолько, что постоянно уходит от прямых созвучий и регулярных ритмов, открывает в звучании расстроенных струн странную логику еще неведомых логаэдов – метрических попыток закрепить за спонтанностью закономерность, заново простроить "порядок из хаоса"».

Письмо Лили Брик, адресованное Виктору Сосноре в Коктебель из Переделкино 6 июня 1967 года:

«Виктор Александрович, дорогой наш!

Сколько Вы еще поживете в Коктебеле?

Застанет ли Вас это письмо?

Ваше — такое печальное!

Писать не о чем. Поговорить бы! Рада, рада буду, если сможете остановиться в Москве.

Перевести Доминика — нет энергии. На днях жду его новую книгу. Эльза пишет, что она "совсем не похожа на первую", что "отчаянная, гениальная книга".

На выставку Маяковского, оказывается, ходят не только на вернисажи — человек пятьсот каждый вечер!!

У нас второй день дождичек. В кухне пекут огромные пироги с ягодами и с капустой по случаю дня рождения внука Всеволода Иванова — ему (внуку) семнадцать лет.

Сирень отцвела. Цветет жасмин. Ирисы, желтые лилии, всякие колокольчики. Соловей не унимается. Скачут белки — их смешно сопровождают птички — мотоциклисты. Никогда такого не видели! Забежал к нам в сад лосенок.

Были на выставке Кулакова. Красиво развешано, красивые вещи. Народу мало, но в книге отзывов — хвалят.

Обнимаем, любим.

P. S. Читали? Понравились отдыхающим Ваши стихи? Впрочем, какое может быть сомнение! Конечно, понравились!»