Журнальный мир

* * *

Жигулёвская вольница стонет: «Вернись!..».

Новгородская вольница чает: «Приди!..»

Это смех, это грех, это жесть, это жисть,

Это вольная воля в разверстой груди.

Заплутавшая в северном синем бору,

Целовавшая питерский гордый гранит,

Эта вольная воля звенит на ветру

И, шутя, обживает имперский зенит.

Что ей труб водосточных крикливая жесть,

И слезливая жисть прошлогодних снегов?

Пьяный смех, свальный грех и бездарная месть

Тех, кто тщились стяжать себе званье врагов?

Что ж, попытка – не пытка, и где наша не

Пропадала, печалилась, пела, летала…

Я вернусь по весне… Я вернусь по весне –

Високосной весной – разве этого мало?

* * *

Край мой мятежный.

Край мой крамольный…

Ветер-ведьмак пугачёвщиной дышит.

Край мой далёкий от Первопрестольной.

Горем завейся – Москва не услышит.

Горем завейся, ветром укройся,

Песней утешься, а я буду рядом…

Ойся ты, ойся! Столицы не бойся,

Край мой крамольный, оно тебе надо?

Царь ли царевич? Король королевич?

В баньке уважь их да в печь на лопату.

Кроток в молитве и страшен ты в гневе,

Край мой, кровавым рассветом объятый.

Что приуныл, опечаленный в стельку?

Что пригорюнился, счастья не чая?

Где ж он твой царь самозваный Емелька?

Чай, ты случаем по нём не скучаешь?

Тёплым платком оренбургским закутай

Зябкую степь, что от ветра продрогла…

Вспомни свою залихватскую удаль

И выходи на большую дорогу.

* * *

Он вёл их молча по былинным,

По диким муромским лесам –

Иуд, что верили наивно

В то, что и он иуда сам.

Вёл, обходя в пути святыни,

Не тратя понапрасну слов,

Духовно-ядерной твердыни,

Что называется Саров.

Он вёл их, Китеж огибая

И светлый болдинский приют…

Знать, на Руси судьба такая,

Что первыми героев бьют.

В пути не раз им повстречался

Шальной разбойник-соловей.

Вослед ведомым так смеялся,

Что листья сыпались с ветвей.

Вёл, обходя Урал и Волгу,

Хоть их никак не обогнуть…

Во временах-пространствах долгий –

Единственно возможный путь!

И мысль одна терзала сердце,

Ведомым вовсе не в укор –

Как миновать в пути Освенцим,

И Саласпилс, и Собибор?..

…А дальше, братья-ляхи, сами.

Эх, ни покрышки вам, ни дна…

«Кажись, пришли! – вздохнул Сусанин –

Варшава-матушка видна!..»

* * *

Не в Москву, не в Мадрид, не в Лютецию…

Досмотрев снеговейные сны,

Оренбург превратился в Венецию

Мановеньем царевны-весны.

Погрозила царевишна пальчиком.

А на пальчике том – изумруд.

Матом кроют весну коммунальщики

И с сугробами битву ведут.

Оренбургская лужица каждая

Океаном себя нынче мнит.

Разлеглась под ногами, вальяжная…

Разъедрит и Москву, и Мадрид!

Всех царевна-весна подытожила,

Утопила в воде, как котят…

Чертыхаются хмуро прохожие –

Гондольерами быть не хотят!

Что вы ходите мрачными тучами,

Позабыв про наследье отцов –

Ободритов, дреговичей, лютичей –

Основателей всех городов?

Наши предки-венеды Венецию

Основали – им всё нипочём!

Ну, а лютичи город Лютецию –

Ту, что ныне Парижем зовём.

Мы в России жнецы и старатели.

Мы швецы, на дуде игрецы…

Засмурнели зачем, созидатели?

Приуныли почто, стервецы?

Ну подумаешь – Швеция, Греция!..

Не грустите, ведь жизнь удалась.

Распахните окошки в Венецию,

Не теряя с Отечеством связь.

* * *

Даже неважно, с кем засыпать,

А просыпаться надо с любимым…

Палец о прялку уколешь опять –

Тысячелетья проносятся мимо.

Встречи-прощания материков.

Выдох и вдох мировых океанов.

Протуберанцы кровавых эпох

И содроганья душевных вулканов.

Что это, ежели не суета?..

На сквозняках безразличной Вселенной

Гроб мой хрустальный парит, как мечта,

Самонадеянно самозабвенно.

Ну почему не спешит он сюда –

Тот, самый лучший на свете мужчина,

Что не разлюбит меня никогда,

Хоть и мечтал видеть первенцем сына?..

Где ж королевич мой, свет-Елисей?

Что ж он никак не вернётся из странствий?

Пусть поцелует меня поскорей:

«Дочка моя, Елисеевна, здравствуй!»

* * *

Ох уж эти пестравские бабушки,

Что тебя называют «желанная».

Наколдуют такие оладушки,

Что сидишь, аки гостьюшка званая.

А ведь ты нежданно-непрошенно

Заскочила узнать, сколько времечка?

«Ешь оладьи, моя хорошая!»

И тебя поцелует в темечко.

И, забыв, что зашла ты наскоро,

Наклонишься над старенькой чашкою.

И навстречу качнётся ласково

Духовитый чаёк ромашковый.

В нём степные просторы пестравские

Уместились, вовек неоглядные…

И сидишь, словно гостья заправская,

Ешь оладушки, бабушку радуя.

Угощаешься всласть смородиной.

Ищешь повод продлить гостевание.

Хоть Пестравка тебе не родина,

Разве знала ты это заранее?..

* * *

Здесь растут без всяких привилегий

Придорожной сорною травой

Россыпи приблудных аквилегий,

Принятых Россией на постой.

Здесь в дожде купается купена,

Предвкушая солнечный потоп.

И ромашки всходят белопенно,

Обживая фронтовой окоп.

Это всё она, моя Россия!

Это я, её родная дочь!

Кашки сами в руки попросились –

Их сорвать хотела – да невмочь!

Прикорнул к плечу татарник милый,

Даже не пытаясь уколоть…

…Эх, напрасно мама попросила

Доченьку картошку прополоть!

* * *

Эх, не ето, не пито, не курено,

Не целовано девок взасос!..

Знать, в деревню Большое Никулино

Неспроста нас нечистый занёс.

Здесь оконца намыты-надраены –

Ни сказать, ни пером описать!

Николаевна свет Нидвораевна

За околицу вышла встречать.

Распростёртыми встрела проклятьями:

«Нет креста на вас, скройтеся с глаз!..»

И – привычное, право, занятие! –

Приголубила матерно нас.

Мы б ушли, ведь дорога проторена,

Ветер воли пьянит, как нектар.

Для кого же ворота отворены,

Стол накрыт, и кипит самовар?

Гость незваный получше татарина!..

Для кого же, незваного в дом,

Банька топлена, липа заварена,

И расшиты кисеты крестом?

И не верится, братцы, не верится,

Ну нисколько не верится мне,

В то, что здесь не для нас красны девицы,

Словно маковый цвет, по весне!

Николаевна свет Нидвораевна,

Пусть у нас ни кола, ни двора…

Полыхает закатное зарево –

Приюти дураков до утра!

* * *

Щелчком смахнула пепел с папиросы.

Заметила: «Тебя, наверно, ждут!..»

И разом улетели все вопросы,

Как дым, в невозмутимый абсолют.

Прихваченные отчуждённой стужей,

Они теперь летят за облака –

Вопросы, что испепелили душу,

Но так и не слетели с языка.

Болтаете о чём-то несерьёзном,

Ведь надо же о чём-то говорить.

И ты вдруг понимаешь – слишком поздно

Пытаться что-то в жизни изменить.

Да, ты любил. Но был ли ты любимым?..

Ты вовремя его не произнёс

Сегодня улетевший вместе с дымом

Всего один-единственный вопрос.

Что ж, ты не сотворил себе кумира.

Ты победил… Гляди издалека,

Как, абсолютно безучастны к миру,

Дымятся над землёю облака

* * *

Здесь ещё чужая. Там уже чужая.

Полно!.. То потеря в жизни небольшая.

Ну-ка, ногу в стремя, в руки – удила.

Отродясь насильно милой не была.

Покури в сторонке, разлюбезный враг!

Бьёт копытом звонким звёздный аргамак.

И течёт дорога аж до самых звёзд

Вдоль реки Молога через млечный мост.

* * *

«…В конце письма поставить «Vale»…

А. С.Пушкин

В конце письма поставил: «Vale…».

Ох, Валентина! Ох, змея!

Ведь он писал ко мне вначале,

В его душе царила я.

Расставшись вроде с Терпсихорой,

А также много с кем ещё,

Дианы грудь ланитам Флоры

Он благосклонно предпочёл.

Но как винить его за это?..

Своей не чувствуя вины,

Так все великие поэты

Всегда в кого-то влюблены!

Не помышляя об измене,

Презрев душевный неуют,

Они влюбляются мгновенно,

И за любовь на смерть идут.

Идут… За ними не угнаться.

Они – заложники любви.

Нет, обойдусь-ка без нотаций,

Скажу с улыбкой: «Отвали!»

Вали-вали к змеище Вальке.

In vino veritas, не трусь!

Переживу свои печальки

Да и латыни подучусь.

* * *

Мир озарён прощальною улыбкой

Ультрамарина, что целует просинь.

Кармином, охрой, киноварью пылкой

Поделится аксаковская осень.

Здесь пурпура и терракоты встреча,

Что сходятся в лесах стеной на стенку.

Но никакого нет противоречья

В прощальном буйстве красок и оттенков.

И так щедра осенняя палитра

Волшебного аксаковского слова,

Что как тут обойдёшься без пол-литра…

Дождя животворящего грибного?

* * *

Ах, зима! Столбовая боярышня!

Щеголиха, каких поискать.

Нищета поздней осени давешней

И сиротство тебе не под стать.

Жемчугами корона украшена.

Самоцветы на шее горят.

Ты носи-ка, носи-не изнашивай

Свой волшебный ношебный наряд.

Ты цари-ка, цари-не истаивай,

Всех сияньем вогнавшая в дрожь!..

Пусть под шубой твоей горностаевой

Прорастает озимая рожь.

Шей по синему млечными тучками,

Ограняй бриллианты в горсти

И холёными белыми ручками

Хрустали через реки мости.

Ах, не верю, не верю, не верю я,

Глядя сквозь кружева на окне,

Что твоя ледяная империя

Вдруг растает, как снег по весне.

Ох, неужто же, всеми заброшена,

Побредёшь по овражьям, боса,

Прикрываясь обносками роскоши

И сумой перемётной тряся?..

«О, подайте, подайте, подайте ей!» –

Усмехнётся всяк встречный ручей,

Под твоей горностаевой мантией

Всё ж дождавшийся вешних лучей.

г. Оренбург