Журнальный мир

Введение

«Ноль»: «Иду, курю»¹

В каждом введении принято кого-то благодарить, или, наоборот, в редких случаях писать, что все это «вопреки», и т. д. Мне благодарить некого, а дураков много, поэтому вспоминать никого не стану. Скажу лишь, что многие считают эту повесть небылью и говорят, что такого, в принципе, быть не могло, и отрицают не только свое присутствие при описываемых событиях, но даже саму возможность их, так сказать, являться событиями. Иные же говорят, что все именно так оно и случилось.

Рекогносцировка

«Аквариум»: «Иванов»

У меня есть приятель — Димка Старопшенов. Выпускник питерского филфака. Наверное, для тех, кто в теме, это была бы почти исчерпывающая характеристика. На филологическом факультете учатся очень специальные люди. Даже для Санкт-Петербурга, города, что и говори, непростого, временами противоестественного.

Нельзя сказать, что на филфаке учатся лунатики. Нет, там есть немало вполне успешных прагматичных карьеристов, а что касается девиц, так они… ничего такие, я помню. Однако суть филфака, можно сказать экстракт, сухой остаток, составляют очень странные люди, даже и не свихнувшиеся на тысячах прочитанных книг, а уплывшие куда-то в неведомую сторону. Их можно узнать в любой толпе по лихорадочно сияющим (или обращенным глубоко в себя) глазам за стеклами очков, по манере отрывочно общаться, сплевывая известные только им имена, по смешкам по странным для остальных поводам, а также по ироничным взглядам на остальной мир. Впрочем, это вообще особенность прослойки населения, которая считает себя петербургскими интеллектуалами. Их отличает убежденность в том, что мир в целом не способен поговорить с ними о чем-либо путном.

Долгое время наблюдая Старопшенова, я сделал однозначный вывод: высшее, а тем более — высшее филологическое образование можно давать далеко не всем. Дело не в том, что у Старопшенова были проблемы с интеллектом. С интеллектом, в общем, проблем у него не было. Но с головой, определенно, были. И еще, глядя на него, я открыл для себя определение: «совершенно бесполезный».

Совершенство при абсолютной же бесполезности.

Вятский ананас

«Кино»: «Алюминиевые огурцы»

Он вырос в семье военного. И мама у него прекрасная — родом из вятской деревни. Старший брат Старопшенова пошел в отца — нормальный военный человек, полковник. Димка же отправился в филологи.

Родители Старопшенова растили на грядке обычный вятский огурец. Зеленый, с пупырышками. На гордость или на засолку. Но вдруг вырос ананас — выглядит как ананас, пахнет как ананас и на вкус — ананас, но все равно отдает огурцом. Вятский ананас.

Воспитание Старопшенов-младший получил патриотическое и офицерское. И в школе учился замечательно. И спортом серьезно занимался (карате — так было принято в наше время). И вот на это воспитание упало филологическое образование — со всеми санскритами, латинским и прочими языками. С сотнями книг. Со всей университетской алкогольной вольницей и портвейновой свободой. Тут и самые сильные могли бы слегка повредиться в уме.

Что касается Старопшенова, то, получив этот коктейль, его мозг «дал клина» навсегда. И заклинило его на весьма непростом участке жизни — где-то между двадцатью и тридцатью. Когда уже знаешь, что есть жизнь, но еще не до конца с ней справляешься. И на следующем — водка и бабы (это от прошлой здоровой, жизни), теория заговоров и патриотические игры на свежем воздухе. Плюс громадное самомнение и жажда славы. Любой.

Закончи Старопшенов военное училище — наверняка оказался бы во вполне определенных жизненных рамках. Выпивал бы свои пятьсот граммов по выходным и праздникам, тянул бы службу. Скандалил бы с женой. И был бы счастлив, или, по крайней мере, не думал бы о несчастье. Не было бы этого странного надрыва в его искалеченной филологическим образованием душе. Ну, и пить приходилось бы меньше.

Мы с ним приятельствовали: работали вместе в конторе по производству новостей, куда я попал по необходимости, а Старопшенов — по странной к нему мягкости руководства.

Когда Старопшенов напивался, он начинал либо искать «девок» (в данную категорию подпадала любая женщина от восемнадцати до пятидесяти), что вполне нормально, либо развивал свои теории о всемирном заговоре. Самое страшное — зачастую он совмещал и то и другое. И его патриотически-воспитательный порыв был неостановим — так он и нес в «женские массы» образование и любовь к Родине, так, как у него она отложилась. А когда появился Интернет, Старопшенов, уйдя в его глубины, обрел себя.

Мама с папой уехали на дачу

«Крематорий»: «Эй, Хабибуллин!»

И вот мы пили со Старопшеновым в квартире его папы-полковника. Папа и мама уехали на дачу, а сына оставили дома, и Старопшенов получил возможность проводить время так, как он хочет.

В гости к Старопшенову пришли какие-то его однокашники, занимающиеся военно-историческими реконструкциями. Спокойный разговор крутился вокруг таких увлекательных тем, как роль гомосексуализма в походе татаро-монголов и особенностях экипировки наполеоновских «бессмертных».

Насчет татаро-монголов возобладало мнение, что нравственность их была крепка, и только знакомство с изнеженными культурами разложило их частично. Водка уже заканчивалась, и стекла очков историков становились все тусклее. И тут Старопшенов, который был странно трезв, или, скорее, не в хлам пьян, вдруг возьми и вспомни:

— Слушайте, вы ведь затеяли военную реконструкцию у Торчка, и как раз на татаро-монгольскую тему. У нас тут каникулы в газете. Возьмите нас с собой — вон Володька статью напишет… Нажремся, а?

После обсуждения гомосексуализма такое предложение показалось присутствующим странным, но Старопшенов продолжал:

— Я на всех девок найду — с собой возьмем.

Упоминание о «девках» заинтересовало военных историков, неизбалованных женским вниманием. Я не стал им рассказывать, что получается, когда Старопшенов ищет «девок». Я просто встал и нанес, как тогда казалось упреждающий удар:

— Мужики, может, водки еще взять?

Мне казалось, что вечер тогда приблизится к эндшпилю, где потеряется и тема военно-исторических реконструкций, и сами историки. Четыре головы в четком движении повернулись ко мне. И это был приятный поворот вечера.

Когда я вернулся, Старопшенов уже плел распустившим слюни историкам, какие «девки» с нами поедут. После второго стакана, было принято окончательное решение взять нас на военно-историческую реконструкцию под стенами Торчка.

— Но только без пьянства, — строго глядя мутными глазами, предупредил главный военный историк по имени Сергей.

Все согласно закивали и выпили за предстоящую кампанию. Я поперхнулся.

Перрон

«Ногу свело!»: «Москва-Шаурма»

Последующие несколько суток прошли в подготовительной суете. Военные историки готовили снаряжение для русичей. Старопшенов устранился от участия в подготовке, мотивируя это «поиском девок». Этим же он обосновал и свое беспробудное пьянство, таскание по клубам и выклянчивание у нас денег. Билеты до Торчка и обратно пришлось покупать мне, и, честно говоря, я все время сомневался, стоит ли ввязываться в эту затею, но что-то «несло и несло».

В день отправления, стоя с туго набитым рюкзаком в семь утра на перроне, я ждал Старопшенова. Историки «повесили» на меня наиболее тяжелый скарб, поскольку в их глазах я не имел военно-исторической, и, следовательно, человеческой ценности. Меня же волновали только две мысли. Первая: придет ли Старопшенов? И вторая: если даже придет, то в каком состоянии?

Впрочем, я сам мало верил в то, что он явится, и уж тем более — с «девками». И предвкушал, с каким облегчением отдам исторический хлам, сдам билеты и поеду домой спать.

Вдруг прямо на перрон выехал слегка помятый черный «Мерс». Из машины выползли две длинноногие девицы в клубных нарядах. Вслед за ними вывалился Старопшенов, а с переднего сиденья, не торопясь и потягиваясь, вылез огромных размеров очень короткостриженый гражданин.

Я неуверенно махнул рукой, и — о, чудо: Старопшенов, до которого крайне сложно обычно докричаться, тут же меня заметил.

— О, Вова, — закричал он, и неверной походкой кинулся ко мне. Вслед, нетвердо переставляя красивые ноги, тащились «клубные», а в арьергарде мощным атлетическим шагом уверенно утюжил мир «бритый». Народ шарахался в стороны.

С трудом затормозив, Старопшенов, приветствовал реконструкторов.

— Смотрите, девки, какие бравые парни, — неопределенно махнул он рукой. Историки заблестели стеклышками очков и начали рассматривать девиц. Те хихикали и с недоумением осматривали историков.

Подошедший «бритый» с ходу осведомился:

— Ну, че, как? Тема есть?

С лиц военных историков, словно акварель, потеками сползали улыбки. Старопшенов, хоть и был пьян, сумел оценить обстановку и промямлил:

— Эт тоже Вован. Он… из Красноярского края. В Питере месяц…

Имена девиц так и не прозвучали, из чего я сделал вывод, что военным историкам придется обойтись без женской ласки. И не ошибся: одна из девиц уже тащила другую назад, к машине.

— Девки, да вы че? Договорились же — на природу, — кричал им вслед Старопшенов.

Кто-то из военных историков полувопросительно произнес:

— Я так понимаю, что девушки с нами не поедут? — и посмотрел в мутные глаза Старопшенова.

— Зато с нами поедет Вован, — успокоил их Старопшенов.

Настроение реконструкторов миновало стадии озадаченности, озабоченности и озлобленности. Стрелка подрагивала на отметке «паника». Оставалась еще надежда, что Вован (по-другому его называть было трудно) не согласится.

— А че, — мрачно и решительно сказал тот. И двинулся сначала к проводнику, затем в вагон, и уже из тамбура крикнул нам: — Поехали!

Покачиваясь, прошел в вагон Старопшенов, за ним, растерянно переглядываясь, двинулись военные историки. Последним плелся я.

Эшелон

«Ноль»: «Доктор Хайдер»

Старопшенова закинули на вторую полку. Вскоре сверху раздалось сопение, временами переходившее в пьяное бормотание.

Военные историки расселись и стали перешептываться, поглядывая в нашу сторону. Если я у них вызывал легкое презрение (журналист), то мой тезка их крепко озадачил.

Мне осталось только одно свободное место: напротив мутного сибиряка.

Вован смотрел в окно немигающим пустым взглядом, в котором сочетались страдание, презрение, природная злобность, и в тоже время — какой-то нечеловеческий ум. Глядя на Вована, я подумал, что уфологи напрасно ищут инопланетян: бок о бок с нами живут гораздо более удивительные создания.

Поезд тронулся, и Вован тут же потерял интерес к тому, что находилось снаружи, за окном, и обратился к внутреннему миру: начал рассматривать своих спутников. Военные историки тоже нашли себе занятия: протирали окуляры, кто-то полез в рюкзак, а кто-то вызывающе уставился на нашего нового товарища, но отвернулся, не выдержав серо-желтой мути равнодушных, но ничего не упускающих глаз.

Обозрение окрестностей Вован закончил на мне. Его тяжелый взгляд уперся мне куда-то в район левого уха. С нажимом прозвучали слова:

— Водка… есть?

Чисто машинально я ответил:

— Есть, конечно.

Ни слова больше не говоря, Вован протянул огромную лапу к моему рюкзаку. Так же, молча, я выхватил рюкзак из лап сибиряка. Тот недоуменно уставился на свои ладони. Потом удивлено и злобно — на меня.

А я произнес:

— Спрашивать надо, и говорить «пожалуйста», понял?

Наклонившись вперед, глядя на меня в упор, Вован зловеще произнес:

— А ты меня «на понял» не бери. Понял?!

Я осознал, что и поезд разогнался, и ситуация из-под контроля вышла. Но тут глаза моего визави несколько прояснились, и уже внятно он проговорил:

— Не мотаешься — значит, не пацан… Но и не овца.

С этими словами он протянул мне лапу и персонально представился:

— Вован.

Я не нашел ничего лучшего, как ответить в тон:

— Вован.

Сибиряк понял:

— Тезка. Зашибись. Водки выпьем?

А потом добавил:

— Пожалуйста.

Я понял: передо мной все-таки больше человек, чем что-то другое.

Так мы начали нашу военно-историческую реконструкцию.

Первая бутылка была открыта около девяти утра, а закончилась через двадцать минут. После второй было решено передохнуть, и я завалился спать.

Соло на Ф-1²

Шнур: «Злая пуля»

Проснулся с беспокойством.

Минут пять прислушивался к мерной и спокойной беседе. Бенефисил Вован.

— Ну и че, приехали мы на стрелу без всякой войны, чисто перетереть без лишнего базара, кому скока и че-как. А тут — разборы. Нас четверо на «Мерине», а «синие»³ — на «бэхе»⁴ и «пажиках»⁵. Всего рыл десять. Причем все — с волынами. А меня перед стрелой Клин реально предупредил: едем чисто по жизни доверительно тереть. Волыну, значит оставь… Ну, я волыну-то и оставил, но когда Клину маслину в бачок его ввалили, я из кармана «эфку»⁶ потянул и кричу: «П…ц всем!» А «синие» то ли на наркоте, то ли отморозки — начали из десяти стволов… От нашего «Мерина» только дырки. Салават из Уфы — там остался, а Ромчик — до сих пор в реанимации. Ну, я смотрю, такой стрем вокруг — чеку-то отпустил, и «эфку» так удачно между «пажиком» и «бэхой» положил. Человек пять синих тут же легли, двое, говорят, зажмурились. А у меня только эта «эфка» и была. Кричу: «Точно п…ц!», — и булыжник в лобовое стекло «пажика». «Синие» залегли, а я Ромчика хватаю… А на мне — ни дырки, ни царапины. Нас бы, конечно положили, но добрые люди ментов вызвали. Бывает и от ментов польза. Ромчика — в реанимацию. Меня — на кичу. Я свой грех на Салавата повесил: «горячий кровь», говорю. Ему-то уже все равно. Лоханулись они, и на подписку меня. Пришлось в Питер намыливать… Вот такая ботва.

Вован потряс меня за плечо:

— Брателло, давай пивка, я тут из ресторана подтянул, — и двинулся в сторону тамбура. Я спустился вниз и первое, что увидел — перекошенного Старопшенова с бутылкой пива.

В это время историки обменивались многозначительными мнениями. Ответ держал Старопшенов.

— Дима, откуда ты взял этого уголовника? — сняв очки, вопрошал старший — Сергей.

— Да не помню я, — оправдывался Старопшенов. — В клубе баб вместе цепляли, ну, там водки выпили, я вроде бы и предложил поехать. Но ведь нормальный пацан, а? — заглядывая в глаза товарищам, говорил Димка.

— Ну, что водки вы нормально выпили — это, Дима, мы видим, и что пацан нормальный — понимаем, — сказал кто-то.

— А вы что, Владимир, думаете по этому поводу? — спросил меня военно-исторический вожак.

Взгляд его мне не понравился, и тогда я решил подразнить этих снобов.

— А чего, — спокойно проговорил, — действительно, нормальный пацан. Своих не кидает.

Сергей посмотрел на меня взглядом энтомолога, который обнаружил таракана неизвестного вида, и сейчас решает: то ли писать научную работу, то ли прихлопнуть.

О бессмысленности существования

«Кино»: «Электричка»

Вагон выстукивал километры к старинному русскому городу Торчку. Исправно пилось бандитское пиво. Старопшенов снова залег, а у нас обнаружились актуальные темы для разговоров — все-таки не зря пять лет я вел криминальный отдел в большой газете. Вован внимательно слушал про то, что происходило в Питере.

— Этого знаю, а этого — не-а. Вот про это — слыхал…

Вован размышлял над сказанным, переспрашивал, уточнял. Неудобные темы мы, по молчаливому согласию, пропускали. Особенно его заинтересовали мои истории про общение с некоторыми авторитетными бизнесменами. Выслушав одну из них, про написание криминальной статейки, Вован серьезно, не без сомнений в голосе спросил:

— И че, никто не пытался грохнуть?

— Да вроде бы нет — так, пугали больше, — ответил я.

Он только скептически хмыкнул…

Затем Вован рассказал, как он был на войне, где служил в каком-то спецназе, а потом повторил уже слышанную мною «крайм-стори», добавив самом конце:

— Сейчас, наверное, в федеральный объявили…

— В смысле? — поинтересовался кто-то.

— Розыск федеральный. Такой вот, ять, смысл, — не поворачивая головы, ответил Вован. — А если подумать, то и смысла никакого нет, на фига я кому нужен — все на Салавата повесят.

Военные историки только тихо переглядывались, попивая пиво.

В арьергарде

«Наутилус Помпилиус»: «Титаник»

— К Торчку подъезжаем, — объявил шепотом начальник экспедиции Сергей. Историки торопливо загружали в сумки бутылки с недопитым пивом, и расталкивали Старопшенова. Сергей тронул меня за локоть и кивнул в сторону тамбура. Ему хотелось пошептаться, но сквозь грохот колес, пришлось кричать.

— Давай его оставим здесь! — надрывался Сергей.

— Что оставим? — спросонья тупо поинтересовался я.

— Не «что», а «кого»! Его — ну, этого Вована, — и твердо так посмотрел: — Он нам всю реконструкцию испортит.

— Некрасиво получится, да и вообще, говори об этом со Старопшеновым — это его кривых мозгов дело, — отозвался я.

Историк досадливо махнул рукой:

— Ну, смотрите сами. А Старопшенова ты видел?

И я кивнул — в смысле, видел. В этот момент в тамбур вошел Вован.

— О чем трем? — проникновенно поинтересовался он.

— Да так, — замялся Сергей, и проскользнул в вагон.

Выкручиваться пришлось мне:

— Распределялись, кто за кого воевать будет.

— Нам, татарам, по фигам, — лениво потягиваясь, решил Вован.

Город Торчок встретил нас усиленным нарядом милиции.

— О, еще придурки приехали, — мрачно пробормотал под нос правоохранительный капитан.

У окулярных историков документы спрашивать не стали, хоть они уже и расчехлили мечи. Пропустили пьяного в дугу Старопшенова. Документы проверили сначала у меня и долго рассматривали журналистскую карточку: «Странно, похож на нормального…»

Вован же вызвал у милиции профессиональный интерес.

— Тоже военный историк? У него же статья неисторическая во всю морду, — с сомнением проговорил капитан, поглядывая то на Вована, то на нашу компанию.

Вован безуспешно пытался придать своему, так сказать, лицу невинное военно-историческое выражение. Историки переминались с ноги на ногу и молчали. Старопшенов пытался вникнуть. Я же подтвердил, что данный гражданин действительно следует вместе с нами для проведения военно-исторической реконструкции в городе Торчке и является инструктором по физической подготовке.

На место лагеря военных реконструкторов мы добрались только под утро. Находился он километрах в пяти от станции, у старого земляного вала. Я проклинал Старопшенова с его заскоками, военных историков с их скарбом в моем рюкзаке, выпитое пиво, Вована, который это пиво купил, себя (за то, что и поехал, и пиво пил), холодную ночь, и вообще все, что можно было проклясть в этом убогом Торчке. Где, как говорят, впервые побили татар, в чем я сильно сомневаюсь. Разве только в таком суицидальном месте татары сами удавились под стенами.

Лагерь реконструкторов военных баталий представлял собой скопище разномастных палаток. У одной из них был вывешен флаг Украины. Висели триколоры, двуколоры и даже флаг США (никогда бы не подумал, что «штатники» воевали еще и с татаро-монголами). Лагерь похрапывал и храпел на все лады. У палаток валялись бутылки, по которым можно было судить о вкусах и благосостоянии обитателей.

Еще через час мучений нам удалось найти место поудобнее и поставить две палатки. Вышедшая из леса парочка натолкнулась на наш бивуак. «Ой!», — испуганно вскрикнула девушка, увидев в пляшущих отсветах костра лицо Вована. Это было, и правда, ужасно.

Места в палатке на меня не хватило, поэтому, вытащив одолженный у старого приятеля в Питере спальный мешок, я улегся недалеко от костра. Светало.

Штрафная рота

«Ноль»: «Человек и кошка»

Есть такие профессии, обладатели которых специализируются на внезапных и недобрых пробуждениях. Для них почти каждое утро — хмурое. Это полицейские, работники скорой помощи, спасатели, ну и журналисты, понятное дело — они все время ожидают подвоха от жизни.

Итак, я проснулся у потухшего костра в отвратительном настроении и состоянии. Кто-то стоял надо мной и громогласно возмущался тем, что на «вечевой» поляне «какие-то уроды поставили палатку и разожгли костер». Открыв глаза, я увидел возвышающуюся надо мной тушу. Где-то далеко вверху паклей торчала светлая борода. Хорошо рассмотреть я мог только американские ботинки военного образца.

— Какого хрена, — продолжала распинаться борода, — почему не отметились, почему костер разожгли в неположенном месте?

Из палатки вылез заспанный Сергей.

— О, Ве-е-еня, — проблеял он.

— А, Сергей, — уже более миролюбиво произнесла борода. И тот, кого назвали Веней, укоризненно добавил: — Забыл, что ли, как все делается? Знаешь ведь, что я — куратор…

— Да понимаешь… — оправдывался Сергей, — здесь были только в полчетвертого. И потом… — тут наш военный историк понизил голос, — с нами, э-э-э, увязались… э-э-э… лохи. Один вон — журналист, что ли, а второй вообще — то ли бандит, то ли еще кто.

Тут бороду повело в сторону.

— Сергей я тебе удивлен! Сам ведь знаешь — здесь все свои… Ладно, у нас татар не хватает, так что этих в татары запишем, дурацкое дело нехитрое. Пусть бачки моют — и то польза…

После этого заявления остатки сна и плохого самочувствия слетели в момент. Веня, еще не знающий об этом, потрогал меня носком своего буйволиного ботинка:

— Эй, журналист, вставай, работать пора.

Ни слова не говоря, я вылез из спальника и увидел, на высоте примерно метра девяноста, маленькие злые глазки за маленькими стеклышками на расплывшейся физиономии. Между стеклышками нагло высунулся наружу большой мясистый нос. Под носом рос белесый и редкий куст. Все это возвышалось над грузным телом, одетым в камуфляж с надписью «marines» на планке.

— Веня, — вспомнив армию, объяснился я, — ты это… своих салабонов ногами трогай.

Веня удивлено обернулся на Сергея:

— Это журналист?

— Мда… журналист… Тот, в смысле, гм-м-м… другой… он… в палатке.

На самом деле, это уже было неправдой. «Другой» стоял у палатки и вникал в истоки и развитие конфликта. Веня повернулся и уперся в ничего не выражающий взгляд гигантского питона. Не мог какое-то время оторваться, после чего, сделав усилие, перевел взгляд на Сергея. (Теперь я понимаю, как змеи гипнотизируют: абсолютная пустота души и желудка завораживает).

— Надо поговорить, Сережа, — очень вкрадчиво произнес Веня — Подойди в штабную палатку. Через полтора часа общий сбор.

После этого Веня повернулся и ушел, ускоряя шаги под немигающим взглядом Вована.

Сергей бросил на нас косой взгляд, но, сдержавшись, тихо попросил:

— Ребята, уберите, пожалуйста, угли от костра.

Мы с Вованом принялись собирать головешки, и по ходу я объяснял возникшую диспозицию.

— Русичи-херусичи, — опуская тяжелым взглядом планку горизонта, тихо пробормотал Вован…

Диспозиция

«Манго-Манго»: «Таких не берут в космонавты»

Наше помятое воинство собралось на топком берегу небольшого озерка взбаламученном табуном реконструкторов. На берегу сидел страдающий Старопшенов: у него отобрали бутылку с пивом. Впрочем, наши академические товарищи не знали, что он уже достал из рюкзака бутыль водки. А я знал.

Военные историки радостно бегали по лагерю, отыскивая знакомых. Такое безразличие к нам было несколько неприятно мне и абсолютно не заботило Вована, разглядывавшего обитателей лагеря.

В основном, это были все те же военные историки — что снаружи, что по разговорам. Некоторые из них щеголяли в кольчугах и потрясали вполне железными мечами. Вован тут же назвал их «чугунными обанашками». Другие, в камуфляже, смотрели на суетящихся пионеров свысока. Это была военно-историческая элита. («Ботаны подкрученные», по классификации все того же Вована). Попадались и такие странные личности, как мы с Вованом. («Балласт, мля»)…

После утреннего разговора я не сомневался, что нас ожидает подвох. Весь вопрос был только в том, насколько серьезны масштабы западла. В смысле, предстоящие проблемы. Томиться пришлось недолго: с «толковища» прибыл возбужденный Сергей, который, боясь потерять драйв, с ходу начал нас ставить на место.

— В общем, так, — сказал он, стараясь придать голосу твердость, что было непросто, учитывая присутствие Вована. — У нас дисбаланс. Большинство рассчитывало, что будут на стороне русичей. Руководителей групп обязали набрать татарское войско. От нас, как наименее подготовленные, пойдете вы трое.

— Хотя, ладно, Димка, — тут он посмотрел на уже окосевшего Старопшенова, — за тобой нужно смотреть…

Вован насупился, но раздражения не выдал.

— Нам, татарам, по фигам, — пробормотал он фразу, уже однажды оказавшуюся пророческой.

Далее Сергей объяснил, в чем будет заключаться наша военно-историческая роль. Татарское войско под командованием Забудай-хана и Аблажай-нойона должно потерпеть сокрушительное поражение у остатков укреплений Торчка. Сергей показал на не очень крутой земляной вал, на который мы должны были забраться, оставляя многочисленных раненых и убитых. Я припомнил все эти мечи и топоры, и мысль мне не понравилась.

Старопшенов бурчал под нос, ожидая продолжения. Я же подумал, что на этом и все…

Но нет, командир нашей группы продолжал:

— Кроме того, — как правило, после таких вводных слов начинаются уже настоящие неприятности, — все наименее подготовленные участники реконструкции должны заниматься работами по лагерю, — Сергей несколько тревожно посмотрел Вована.

Тот стоял, с упорством быка пытаясь забодать сказанное.

— Ну, там, поиск хвороста, наряды на кухню… — и тут Сергей снова с опаской посмотрел на Вована.

Тот повернулся ко мне:

— Вован, точняк ты тему просек.

Сергей, уже совсем неуверенно, продолжил:

— Кроме того, нужно будет выполнять все мелкие задания руководства… Посмотрите, вот наши соседи уже приступили к работе, — действительно, двое унылых граждан тащили к берегу озера закопченный котелок. — Поэтому…

— Здесь кабак есть? — спокойно прервал его Вован.

— Не знаю, — удивился военный историк, — а зачем?

— А то, что питаться мы намерены отдельно, раз мы теперь татары, — опередил я Вована, считая про себя, сколько денег осталось. Мыть военно-исторические миски я не собирался. Вован кивнул.

— Ну, тогда хоть за дровами сходите, — вконец растерялся наш командир.

— Некогда, сам дрова таскай, — неожиданно поддержал наш бунт Старопшенов. Он отчетливо понял слово «кабак».

— В таком случае, — Сергей, судя по всему, был возмущен до глубины души, — вам необходимо быть к пяти часам. Мы будем сгонять татарское войско. И я доложу руководству…

— На «стрелу» и «толковище» в пять прибудем, — прервал его Вован, после чего повернулся и пошагал к дороге в Торчок. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Позади плелся Старопшенов.

Диспозиция (продолжение)

«Аквариум»: «Город золотой»

Город Торчок не оправдал даже худших ожиданий. Я пожалел несчастных татар и понял, что дает местным жителям такую силу духа: им нечего терять, и они никому не нужны. Разве только случайно, по воле злого рока можно натолкнуться на это место. А поселиться здесь можно лишь от полной безысходности или абсолютного… пофигизма. А если кому-то становишься нужен лишь «по несчастью», волей-неволей начинаешь смотреть на мир с недобрым самурайским прищуром.

На местный «Максим» мы набрели совершенно случайно. Показалась грязно-желтого цвета вывеска, на которой было гордо написано: «Хенкальная». Чтобы никто не сомневался, на вывеске была изображена голова сурового небритого мужчины в головном уборе, который мог сойти и за папаху, и за кепку. В громадной лапе он зажимал что-то желтое и бесформенное и угрюмо улыбался.

У дверей, смотря большими черными и грустными глазами в мир, стоял классический носатый и небритый кавказец в грязно-белом кухонном одеянии. В руках он держал огромный тесак.

— Здорово, Ара, — поприветствовал хозяина Вован.

— Я не Ара, я Гарик, — как-то машинально поправил Вована кавказский человек. — И я уже плачу местной братве. Понял?

— А ты меня на «понял» не бери. Понял? Мы просто поесть зашли.

Гарик даже как-то удивленно посмотрел на нас и цыкнул золотым зубом.

— Поэ-э-э-сть, — протянул он и перестал ковырять острием ножа в ногтях. — Это можно… Шашлык?!

— Будем!

— Свэта — режь лук и петрушку! — проорал куда-то внутрь своей пещеры Гарик и махнул рукой: — Заходите. Только не бейте посуду и с местными не заводитесь. А то у меня проблемы будут.

После чего поинтересовался:

— Водку — мэстную или настоящую?

После того, как мы заказали «настоящую», да еще и по сто коньяка, оценка наша в глазах Гарика резко повысилась. — Свэта! — снова проорал он в кухню, — рэжь побольше лука и пэтрушки, нэ забудь памидоры!

И пошел к мангалу.

На стол упали снопы зелени и крупно нарезанные помидоры и огурцы. Мы, вгрызаясь в мясо, наливали и поправлялись настроением. Не успев съесть и половину, Вован махнул рукой:

— Гарик, садись к нам!

Услышав, что заказ буквально разбухает, Гарик стал еще чуть веселее, а потом и правда присел.

— Ну, и кто тут шишку держит? — поинтересовался Вован.

Гарик сделал подозрительное лицо и совсем мрачно протянул:

— А говорили, поэсть-шмоэсть, а сами…

— Да не, Гарик, в натуре, — успокоил его Вован, — мы так, на реконструкцию приехали.

— А, так вы из этих нэнормальных с шашками, — подозрительно рассматривая Вована, сказал Гарик. — А так и не поймешь.

— Гарик, мы чисто по истории, — снова попытался убедить его Вован и сделал эдак пальцами.

После этого подозрительность Гарика повысилась до критического градуса. Видимо, он решил, что сейчас беспредельщики начнут разносить его драгоценное кафе, а потом все свалят на военных историков. Гарик сильно напрягся. Пришлось разряжать обстановку, показывать ему журналистские документы, объяснять, что мы из Питера, на что Гарик продемонстрировал осведомленность:

— Тамбовские?!

Положение спас в этот раз Старопшенов. Он, встав между ними, стал что-то втирать на классической латыни.

— А, испанский, — покивал головой Гарик, — уважаю.

— Не испанский, а итальянский, — строго поправил его Вован.

— Тоже уважаю, — снова покивал Гарик и выпил. Старопшенов упал лицом в зелень.

— Ученый он, — словно в гордости за свое дитя, сказал Вован.

— Филолог, — для убедительности уточнил я. — Ученый-филолог.

— Ученый, — с некоторым, правда, сомнением покосился на Старопшенова Гарик.

Через час мы уже разговаривали на смеси армянского, русского и латинского языков, поскольку Старопшенов категорически отказывался вспоминать родную речь.

Толковище № 1

«Ленинград»: «Паровоз»

Как и бывает в моменты расслабленности, случилась беда.

В помещение «Хенкальной» вошла группа молодых людей в дешевых кожанках. Над ними предводительствовал массивный, почти как Вован, непонятного происхождения человек с угрюмым, перекошенным шрамом лицом.

— Гарик, иди сюда, — внятно и четко скомандовал он.

Гарик, изменившись собою, начал привставать и произнес:

— Сэйчас начнется…

— Гарик, сиди с нами, — бросил Вован в воздух, даже не повернувшись.

— Гарик, иди сюда, — бросил вошедший.

Рука Вована опустилась на плечо Гарику нежно и дружески. — Сила в правде брат, а правда, она…, — тут он задумался.

— Самое главное — это историческая правда, — подал голос Старопшенов.

— Точно, а история эта плохая, — подытожил Вован.

Кожаные куртки начали медленно приближаться к нам. Дальше все смешалось в один клубящийся абсурдом миг. Вован схватил стоящую на столе бутылку и ловко сделал розочку. Я подхватил тяжелую пепельницу. Местная братва метнулась в сторону, и в руке у кого-то что-то блеснуло.

Старопшенов, находившийся до этого в состоянии летаргии, вдруг вскочил на стол, встал в позицию и разразился речью на непонятном языке. Возможно, это был арамейский. Или санскрит. Или так Старопшенов разговаривал на русском. Бедный Гарик в руках держал свой кухонный меч, правда, пока не знал, против кого пустит его в ход. Он нас и спас.

Человек со шрамом с тревогой посмотрел на неадекватного Старопшенова, вгляделся в Вована и сделал знак, после которого его шавки немного отодвинулись.

— Я Мусса, — сказал он, как о чем-то само собой подразумевавшемся с момента сотворения Вселенной. — Я — брат Шамика, — так же торжественно сказал он. Видимо, Шамик существовал еще до создания Вселенной и до сих пор носил ее в своей папахе.

Но Вован показал, что и он не первый день на свете. Нахмурился, как будто что-то вспоминая:

— Шамика Большого или Маленького?

Но, видимо, в миропонимании Муссы умещался только один Шамик. Подумав, он сказал:

— Местного.

— Так ты не с гор спустился? — деланно удивился Вован.

— С гор, — солидно признал Муса, — но я местный.

— А раз местный, то должен знать, что в окрестностях проходит событие федерального масштаба. Оно войдет в анналы российского военно-исторического движения, — надменно откинув голову, произнес Вован. На слове анналы «местные» нахмурились.

— Долг каждого человека, который поддерживает общечеловеческие ценности, к какой бы конфессии он ни относился — всячески помогать такого рода мероприятиям. Это наше наследие, — сказал он и склонил голову.

Услышать такое от Вована было для меня потрясением.

Вован продолжал:

— И я, как один из сподвижников родоначальника этого движения, — тут он сделал широкий жест рукой в сторону Старопшенова (на этом месте начал трезветь не только я, но и находившийся в полукоматозном состоянии Старопшенов), — как один из его апологетов, — я призываю участвовать и вас. Кто как может.

Старопшенов распрямился и посмотрел гордо и мутно куда-то вдаль. Мне пришлось сделать серьезное лицо. Гарик прижал свой кухонный меч к груди и с недоверием смотрел на Вована.

Пока вновь прибывшие переваривали речь, Вован шепнул мне:

— Слышь, брателло, я тут лишнего не набазарил? Я ведь не филфак заканчивал, а только химический.

Уже сама мысль о том, что у сибирского товарища высшее образование, была невероятным открытием.

В разговор вступил Мусса.

— Так мы и не против, но, сам понимаешь, брат (тут он сделал характерный жест, расставив пальцы), эта территория наша, мы и отвечаем. За присмотр нам платят, — выражение его ошрамленного лица при этом стало печальным. И дальше с житейской мудростью добавил: — По понятиям живем, брат, — явно подразумевая, что в понятиях на данном участке местности волочет только он, Мусса. Ну и брат его, Шамик, хозяин местной Вселенной.

Вован парировал:

— Территория ваша, а тема наша. А если хотите в нашу тему — входите долей. Это если по понятиям. Брат.

Тут до меня дошло, что он сделал местной братве предложение участвовать в военно-исторической реконструкции. Мусса задумался, но Вована неожиданно поддержал крепкий рыжеватый парень:

— Мусса, и правда, по понятиям все. Надо смотреть, что за тема.

Мусса поморщился

— Равиль, ты снова вперед лезешь… Так что там за тема?

Тут Вован толкнул меня в бок: пришел мой черед базар держать.

Я вкратце объяснил суть событий, которые произошли под Торчком семьсот лет тому назад и привели к данному мероприятию. Старопшенов иногда сопровождал мой рассказ гримасами и историческими комментариями, которые он делал, эстетски поправляя съезжавшие на нос очки. В общем, вел себя, как настоящий ученый.

Мусса все больше и больше хмурился: тема была явно мутная, — а Равиль все внимательнее слушал. А потом поинтересовался:

— А вы с какой стороны?

Посмотрев на него тяжелым взглядом, белобрысый Вован констатировал:

— Татарами нас назвали.

— Мусса, я — в теме, и посмотрю от местной братвы, — решительно сказал Равиль.

— Я тоже, — выступил вперед какой-то нескладный веснушчатый парень в потертой кожанке.

— Коляня, ты-то куда лезешь, ты же вообще, совсем местный — из Торчка же, — скривился Мусса.

— Поэтому и интересно просто, — сказал Коляня.

— Ладно, но если что — перед братвой ответите, — сказал Мусса, глядя на Вована и потирая ушибленный лоб.

— Все мы за что-то ответим, — возразил тот, прищурившись. — Все мы когда-то за что-то ответим, — добавил он. В глазах его тлел непонятный огонек — так только-только разгорается сверхновая звезда после взрыва. Я смутно понял, что в черепной коробке этого сына Сибири зреет пока еще даже и не план, но, во всяком случае, идея. И мы поехали.

Толковище № 2

«Там вдали, за рекой»⁷

Мы расплатились с Гариком, потом Вован отвел его в сторону и начал о чем-то толковать. После пятиминутной беседы Вован повернулся и торжественно произнес:

— Гарик, водка и мясо — с нами.

Гарик сделал неопределенное лицо:

— За денги… Нэмного, — признал он.

К нам подошли Равиль и Коляня. Коренной торчковец (торчожанин, торчкогородец?) Коля с выражением легкого недоумения на веснушчатом лице внес важный для него вопрос:

— А можно, я возьму с собой братана своего младшего, ему всего шестнадцать? Он на мечи очень хочет посмотреть…

Вован важно кивнул — можно, а потом посмотрел на часы.

— Через полчаса стрелка с ботанами — надо поторопиться. Опаздывать западло.

Равиль в согласии кивнул. Мысль о том, чтобы тащиться по августовской жаре — а к тому времени стало еще и невыносимо душно от местной особо злой торчковской пыли — показалась страшной.

— Слышь, смотрящий, — обратился Вован к Равилю. — Ты местный, с тебя и колеса.

Равиль снова кивнул, и мы вышли на раскаленную улицу Торчка. Коляня показал пальцем:

— Вон брательник мой, а вон Равилева «бомба».

То, что у заместителя главаря местной братвы относительно свежая BMW, было не так удивительно. Гораздо более нас поразил брат Коляни — Миша (для своих — Михаил Иванович, или Мишаня), здоровенный увалень.

— Мишаня в спортинтернате учится, — видя наше недоумение, где-то даже восхищение, уточнил Коляня, — диск мечет.

— Не мечет, а метает… В смысле, не мечу, а метаю, — басом поправил старшего брата Мишаня, — и не диск, а молот.

— И далеко? — поинтересовался я.

— В Москве, — с гордостью сказал Мишаня.

— В смысле, насколько мечешь?..

— Почти на восемьдесят метров. И не мечет, а метает, — обиделся за брата Коляня.

Михаил Иванович важно кивнул и достал из заднего кармана спортивных «адидасов» фотокарточку. На ней был изображен он сам, все в тех же «адидасах», рядом с известным тогда кремлевским деятелем. А место я определил как Георгиевский зал.

— Это мы универсиаду выиграли, — уточнил Мишаня.

Спрашивать, что делал шестнадцатилетний подросток с пятью классами образования на универсиаде, было излишним: Родина послала. Ведь редко какой университант бросит (то есть метнет, прошу прощения) молот хотя бы метров на двадцать. А Мишаня может бросить на семьдесят. И даже на восемьдесят… То есть метнуть.

Главари военно-исторической реконструкции уже собрались на вечевой поляне (и, вероятно, даже успели счастливо выдохнуть, заметив наше отсутствие), когда на нее вылетела «бомба» Равиля. С переднего сиденья бодро вскочил Вован.

— Здорово, братва, — поприветствовал он всех.

Явное улучшение нашего материально-технического снабжения и вероятная скорая интеграция в местные деловые круги не осталась незамеченной. Историки начали переглядываться и снова протирать очки.

— Не ссыте, — увидев замешательство, успокоил Вован. — Как скажете, так и будет. Где нам, татарам, сбираться?

— Собственно, об этом мы и хотели поговорить…

— Хотел — говори, если уверен, что братва не против, — бросил Вован.

— Дело в том, — продолжал гораздо более вкрадчиво Веня, — что после вашего ухода в город создалась неконструктивная обстановка… Часть наших товарищей, особенно так называемые татары, побросала работу. Глядя на вас.

— Ну?! — удивился Старопшенов.

— Ну, вот и создается нездоровая атмосфера. Значит, кто-то должен держать лагерь в порядке.

— Порядок держать мы готовы. Легко, — уверенно глядя на Веню, заявил Вован.

— В смысле, убираться, мыть посуду, — быстро поправился Сергей.

— Не, мы готовы поддерживать порядок, а остальное — вы сами, — подхватил мысль Вована я. Тот кивнул.

Посмотрев на своих товарищей с видом «ну я же вам говорил», Веня совершил, вероятно, самую большую ошибку в своей военно-реконструкторской жизни.

— Вот как раз это мы и хотели обсудить, — продолжил он деловито. — Предлагаем разделиться уже сейчас. Вы разбиваете свой лагерь, а об остальном договоримся.

Вован неопределенно пожал плечами, и в глазах его снова коротко, но явно блеснул странный огонек.

— Мы только «за».

— Тогда вам покажут место, там вы познакомитесь со своими, хм, коллегами, — почти официально проинформировал нас Сергей.

— Чудесно, — так же чопорно ответил Вован. — Пойдемте же, друзья.

Равиль сохранял нейтральное выражение, впрочем, так он, похоже, смотрел на жизнь всегда. Мишаня разговор пропустил, поскольку восхищенно таращился на оружие. Коляня вид имел вполне торчковский. Старапшенов был снова не с нами. А Сергей оглянулся на товарищей с тревогой.

— Вот ваше место, — махнул он рукой в направлении подлеска. — Завтра добро пожаловать на фестиваль.

Военно-исторические отбросы

«Кино»: «О-о-о, это странное место Камчатка»

Место было загаженным пустырем, а сразу за ним начиналось болотце-озеро. На полянке толклись те, кого Сергей назвал нашими «коллегами», то есть потенциальное «татарское» войско — самые обделенные исторической жизнью.

Старопшенов пробормотал разочарованно:

— И ни одной девки!

— Здорово, братва! — поприветствовал кучку «коллег» Вован. В ответ с деланной наглостью раздалось: «Здоровее видали». Впрочем, судя по тону, на этом тезисе никто особо не настаивал.

На нейтральном и непроницаемом лице Равиля поднялась бровь. Мишаня разочарованно искал блестящие шеломы, лицо Коляни приобрело обиженное выражение.

— Че-то тема какая-то гнилая, — вполголоса пробормотал Равиль. Вован не сразу нашелся что ответить. Помедлив, произнес:

— Нас кидают, но мы не кинемся.

В это время военный историк Сергей аккуратно, на цыпочках за нашими спинами направился в сторону лагеря «русичей». Но из-за спин высунулась жилистая рука Равиля, и ухватила нашего провожатого за руку.

— О, кстати, — вступил уже Вован, — а где обещанные сабельки и прочее барахло?

— Это не моя компетенция, — залепетал Сергей, — это к Вене…

А Веня уже спешил с группой «русичей» на помощь.

— Постойте, — умиротворяющее всплеснул он руками, — все как обещано — вот амуниция, — с этими словами на землю полетели какие-то железки.

Отдельно свалили фуфайки с прикрепленными чешуйками, символизирующие доспехи татар. Чуть поодаль бросили кусок брезента.

— Это вам палатка. А еду, извините уж, мы покупали только на себя.

Вырвав из нашей толпы Сергея, военно-исторические главари быстро испарились. Лишь Сергей пару раз оглянулся, как мне показалось, виновато.

«Татары» столпились вокруг «амуниции», с некоторой брезгливостью рассматривая ржавое и потертое барахло. Особенно жалко было смотреть на Мишаню, переростка-молотометателя. И именно он выразил «коллективное бессознательное», которое уже рвалось на поверхность, пробивалось к осмыслению.

— Да ну его на хрен, — глубоким басом прогудел юный спортсмен.

Его брат Коляня дал меньшому подзатыльник: «Че материшься?», — но мысль поддержал:

— Странная какая-то тема.

Равиль уже во всеуслышание развил свою мысль:

— В натуре, Вован, гнилая тема, че братве втирать будем?

Вслед за ним загудели и остальные «татары». Деморализованные воины выражали даже не свое нежелание участвовать в предприятии, но намерение снова просить милости в соседнем лагере. Несколько получше экипированных «монгольских» нойонов уже собрались идти туда — там друзья реконструкторы, которые сейчас сядут у костра и будут пить водку, а здесь — «непонятно кто и непонятно зачем стоит в голом поле с голым задом».

Честно говоря, и я, протрезвев, уже был готов с облегчением махнуть рукой и отправиться на вокзал. Но были два человека средь нас, которым судьба предприятия оказалась критически важна. Одному из них, Старопшенову — по якобы научным соображениям. Другому, Вовану — вероятно, по упертости характера.

Равилю Вован ответил просто:

— Пусть кто хочет сам себе что надо и куда надо втирает.

А к остальным обратился:

— Братва, вы к этим… собрались (кивок в сторону лагеря русичей), которые вас как шестерок и шнырей гоняли?

Речь Вована

«Если будет правда, будет и свобода»⁸

Начал он банально, но по существу:

— Братва, это, в натуре, гнилой расклад. Это не то, что не по понятиям, это даже и не беспредел. Потому что где беспредел, то он для всех беспредел. И для тех, кто беспредельничает, и для тех, кто терпит. Если терпит. А эти, — и тут он взмахнул рукой в сторону лагеря русичей, — как бы сами понятия знают, по своим понятиям живут и нам говорят, что в них волокут, но понятия свои объяснить не хотят. Может быть, я бы и согласился с их понятиями, а может, и нет, но ведь меня вместе с вами и за брата не считают. Да что там, меня даже за сявку, как и вас, не считают, раз понятия объяснять не хотят. То есть вообще никем считают. А когда нет понятий, то даже и беспредела быть не может. Беспредел есть там, где есть люди, и унижение человека, пусть и сявки, пусть и «шестерки», а нас и за людей никто не считает.

Вован еще раз внимательно осмотрел татарские лица — каждого по очереди. А на лицах, между тем, пролегли закатные раскосые тени.

— Если мне не хотят что-то объяснить, то либо не хотят мне сказать правду, либо знают, что у них правды нет. А это напрягает, ведь так? — всмотревшись в татар, с нажимом произнес Вован.

— А еще напрягает то, что мы, походу, должны по любому проиграть.

Из передних рядов татарского войска раздался робкий военно-исторический голос: «Такова историческая правда…»

Вован набычился:

— Ну, даже если так, это не значит, что я легко солью им.

И тут он перешел на вполне нормальный литературный язык. Это был сильный удар.

— Мужики, парни, друзья! Даже если нам суждено проиграть, это не значит, что не надо драться. За ними численный перевес, у них оружие и водка, а также бабы и палатки, но у них нет правды. А если у них нет правды, то все остальное не имеет для них никакого смысла. Потому что сами они — твари бессмысленные. И причина тому проста: когда ты не можешь оценить, что хорошо, а что плохо, когда ты не знаешь, зачем ты держишь в своих руках то ли стакан, то ли нож, то ли теплое тело, когда у тебя нет смысла в том, зачем ты это держишь, то тогда нет и правды. Можно жить не по понятиям, можно жить вообще по беспределу, но важно понимать это, понимать, что ты живешь неправильно, без правды. Если ты понимаешь, что это так, что ты неправ, хоть тебе это и выгодно, то ты еще человек, а если ты края потерял, и внутри ничего даже не шевельнулось, то ты — автомат, типа АК.

— …И последнее. На самом деле вот сейчас и здесь каждый как хочет, так и сможет. Я не буду никому ничего доказывать. Я тут никто, но остаюсь. Тут все неправильно, не по-человечески. Поэтому и остаюсь, чтобы люди здесь были. Хотя бы один человек остался. И если я останусь один, то этим будет только хуже.

«Татары» внимательно, задумчиво, но уже сосредоточенно смотрели на Вована, друг на друга, в наступающую прохладу вечера. Они уже не были просто военно-историческим сбродом. Правда, они еще и не знали, кем они были, но чувствовали: они кто-то.

«Кетеринг, ять»

«Король и Шут»: «Ели мясо мужики»

Сумерки стали такими густыми и прохладными, что их уже можно было прихлебывать. Повисшее молчание твердело. Никто не решался сказать слово. Этот, без всякой иронии, пафосный момент всякий опасался вспугнуть.

Тут-то и раздался автомобильный сигнал «ламбада», и на поляну выкатился старенький микроавтобус «Фольксваген».

«Татарва» недоуменно переглянулась. Только Вован с улыбкой голодного людоеда шагнул вперед. Автобусик остановился, оттуда выскочил Гарик и деловито поздоровался с Вованом, а остальным кивнул мрачновато.

— Все привез? — осведомился Вован.

— Как договаривалис, брат, — все также мрачновато ответил Гарик.

— Что там? — осведомился кто-то из «татар».

— Там? — переспросил Вован. — Там — наше все. Там наши спальные места. Там — наше светло и тепло на сегодняшний вечер. Гарик нам устроит кетеринг, ять!

Я не стал уточнять, откуда Вован знает такие мудреные слова.

В это время Гарик извлек из автомобиля мангал, кастрюли и ведра, из которых потянуло запахом маринада, корзинки с овощами, сетки с луком и картошкой.

Раздался приятный мелодичный звон. Толпа облепила микроавтобус, с жадным любопытством заглядывая внутрь. Этот, такой обнадеживающий, звук не мог обмануть, потому что это был звук вытаскиваемого ящика водки. Звук повторился, а потом — еще и еще. Перешептывание переросло в гомон, затем в гудение, и закончилось общим безудержным воплем.

— Спокойно, братва, — приглушил товарищей Вован. — Все оплачено, но водяру выдаю исключительно я, иначе упьемся.

Из толпы змеем вылез Старопшенов, у которого оттопыривался карман. Он развинченно направлялся ко мне, но тут его догнала рука Вована. Старопшенов покраснел и незаметно отдал бутылку.

Через час мангалы весело дымили, овощи весело рубились, а Гарик и несколько добровольцев нанизывали шашлык. Запах жарящегося мяса поплыл по окрестностям и достиг-таки лагеря русичей. Еще через минут пять гомон с той стороны стал стихать.

А Вован считал водку.
— Когда война? — обратился он ко мне.

— Послезавтра.

— А завтра?

— Завтра у них фестиваль воинских искусств, а что?

— Да еще ничего, считаю, сколько водки выдать, чтобы завтра на опохмел осталось. В общем, по бутылке на нос — нормально, — деловито решил Вован.

— Да уж куда нормальнее, — согласился я, глядя на Старопшенова, который что-то вещал жадно припавшим к этому источнику знаний «татарам». Вован вслушивался в бредни Старопшенова все более и более осмысленно.

О теплоте и великодушии

«Аквариум»: «Бурлак»

Русичи столпились у границы своего поселения, пытаясь рассмотреть в сумерках, что творится у соседей. Они понимали, что сейчас там будут хорошо кушать и неплохо выпивать, но им хотелось в этом и убедиться. Как известно, более восьмидесяти процентов информации человеческие существа получают при помощи глаз, часто, кстати, этими самыми глазами рискуя.

Тем временем довольные «татары» получали у Гарика порции шашлыка и водку у Вована. Это была первая, самая вдумчивая часть пьянки. В этот момент участники мероприятия ведут себя сдержанно и чинно, все вежливы и уступают друг другу дорогу и места. Неброская радость и нежное предвкушение легкой эйфории в обществе друзей, теплое ожидание беседы среди единомышленников, жажда обогащающего ум дискурса — вот что в этой чинной неторопливости.

К тому же удача, счастливое стечение обстоятельств, неожиданная радость — все это большинство из нас делает великодушнее и дружелюбнее, не правда ли?

И вот так наши товарищи, сидя у костров, обменивались добрыми и радостными шутками. Теплые и благодушные, мы провозгласили первый тост. Невольно все посматривали на Вована, и вроде бы пили за успех безнадежного дела, а выпили за гаранта этого успеха. Потом мы пили друг за друга. Затем снова за успех, а потом начали пить каждый с каждым и каждый за каждого.

Прибывшие из соседнего лагеря, как им казалось, незаметно подходили к кострам. Я тоже как бы невзначай кивнул на них Вовану и Равилю. Последний собрался шугнуть лазутчиков, но Вован остановил — пусть. Некоторых соседей и будущих противников наши ватажники втихаря угощали алкоголем — жест небывалого великодушия. А великодушие, как известно, подавляет.

Интересоваться было чем: еще два часа назад растерянная, глядящая жалкими и голодными глазами кучка отщепенцев превратилась в веселую ораву свободных людей.

Военно-историческая лекция

«Аквариум»: «Мой друг музыкант»

И тут проснулся Старопшенов. Точнее, он начал вещать какие-то исторические знания еще раньше, не приходя, так сказать, в сознание. Но в последние полчаса его выступление приобрело характер водной феерии с индо-европейским оттенком.

— Кто такой Чингисхан? — спрашивал он у аудитории, которая недоверчиво взирала на лектора.

Кто такой Чингисхан, знали все.

— Вот вы, например. Как вас зовут? (В такие моменты Димка был отменно вежлив). Юра? Так вот, Юрий, вы знаете, кто такой Чингисхан?

Юрий вяло пробормотал, что Чингисхан был первым владыкой монголов, начавшим великие походы и построившим огромную империю, дал монголам Ясу — законы, и вообще — это один из самых успешных и кровавых завоевателей.

Старопшенов слушал начитанного Юрия с нескрываемым скепсисом. Не дослушав до конца, он остановил Юрия где-то на завоевании Хорезма.

— Самое главное, что он был настоящим индо-евопейцем, как и мы. Просто наши предки ушли в одну сторону — на Русь, а предки Чингисхана — в другую. А так — между нами никакой разницы.

Несколько иначе информированные участники дискуссии пытались упоминать что-то про татаро-монгольское нашествие, но Старопшенов с академическим и пьяноватым апломбом остановил их возражения.

— Не было никакого нашествия, — и, предвидя взрыв возмущения: — Ну, были там, типа, какие-то разборки, не разобрались сначала, так все же свои. Лев Гумилев во многом ошибался, но кое в чем был прав. Вот он указывает на крайнюю близость Древней Руси и так называемой Орды, хотя это слово дискредитировано недобросовестными историками.

— То есть — и ига никакого не было? — в голосе вопросившего были и сомнения, и надежда.

Глядя сверху вниз, победоносно оскалясь, Старопшенов совершил очередной переворот в мозгах своих товарищей:

— Ну, конечно же, не было! Был военный союз. В нем имели место внутренние противоречия. Так ведь разборки были и в Европе, и среди исконно русских князей. И неизвестно кто больше народа повырезал: татары у нас, мы у татар — или мы сами у себя.

— А что же за битва тогда была здесь, около Торчка? — подал голос из задних рядов какой-то приблудный из соседнего лагеря. В голосе сквозила пьяная обида. — Русичи победили!

Старопшенов без всякого сомнения в голосе, тоном университетского преподавателя (позже, по недосмотру провидения и университетской администрации, он им и стал) ответил:

— А ничего достойного внимания тут не было. Мелкая стычка вроде бандитских разборок. Одна братва наехала, другая ответила. Кому-то не повезло. В результате мы имеем факт победы при старинном городе Торчке. А кто там за кого был, и кто кого резал — додумали историки.

Меня пихнул в бок Равиль: смотри, без братвы нигде не обошлось! На заднем плане я заметил озабоченные лица Вени и Сережи.

— Значит, разборки, говорите, — думал вслух Вован…

«Мы — орда!»

Хачатурян: «Танец с саблями»

Бородин: «Половецкие пляски»

Градусы росли. После таких воодушевляющих речей, и, особенно, водки с шашлыками, татарское войско пришло в возбужденное состояние духа. Из соседнего лагеря на халявное угощение подтягивались русичи, которые позабыли о своем ранее высокомерном отношении к нам.

Веня и еще несколько идейных товарищей пытались загнать своих подопечных в лагерь, но те лишь отмахивались. Пьяные крики и смех раздавались все громче. Все воинственнее, хотя и далеко не скоординировано, двигались «татары». Те, у кого были сабли, ими размахивали.

К нашему костру подошла делегация во главе с Веней. Топорща бороду, он, тем не менее, сдерживался.

— Нам кажется, — просипел он, — что вечеринку пора прекратить. Завтра у нас фестиваль…

Вован посмотрел на него надменно и спокойно.

— Это у вас фестиваль, а нам показывать нечего, — глядя исподлобья, сказал он. — Мы подготовиться не успели.

— Кроме того, — продолжил Веня, — вам завтра предстоит еще выбрать ваших воевод, Забудай-хана и Аблажай-нойона.

— А зачем на завтра откладывать, — выступил я, — как раз самое время.

От нашего и соседних костров понеслись одобрительные крики. Старопшенов проорал что-то про то, что именно он желает быть императором, но его осадили, а вперед выступил Равиль.

— А че тут думать. Вон Вован пусть ханом и будет!

— Вована на царство! — понеслись крики. К костру продолжали подходить наши товарищи, и через некоторое время, вникнув, тоже приветствовали кандидатуру нашего бандитского друга.

— Ставлю на голосование, — прогудел Старопшенов. И, не глядя, по сторонам, резюмировал: — Единогласно.

— Братва, — Вован обратился к нашим, — вот теперь мы — орда. Еще по одной, и нашим соседям пора спать.

Веня переглянулся с Сергеем. В этой короткой ментальной связи явно проскочила мысль о том, насколько они недооценили масштаб проблемы. Впрочем, в успехе предприятия они не сомневались.

Русичи двинулись к своему лагерю, мы же начали располагаться на ночлег. Палаток не понадобилось. Подо мной был брезент, голова покоилась на какой-то фуфайке, а сверху смотрели крупные, как молочные капли, звезды, изредка вычерчивая мгновенные бледные линии — они падали, но все время куда-то в сторону от меня. От озера пахло сыростью и тиной, жужжали комары, но догоравший костер еще хранил тепло и отгонял кровососов дымом.

Я засыпал с чувством, что иду правильным путем. Сомнений не было.

Окончание следует…