Враг народа и себе враг. Золотая осень «патриарха»

Враг народа и себе враг. Золотая осень «патриарха»

Именно в таком сером городишке, прежде чем среди зеленых дерев, розовых гор, синих морей и великолепных зданий, могла зародиться мысль, впоследствии вышедшая в мир и пронесшаяся по лицу земли, как бледный призрак смерти.

 

М. Арцыбашев «У последней черты»

 

Поколение «шестидесятников», к которому безо всякого сомнения относил себя Николай Андреянович, из всех внеслужебных занятий предпочитало чтение. Прочитав еще в школьные годы всю отечественную и мировую классику, уже в сознательном возрасте представители этого славного, более неповторимого в новейшей истории отечества, племени все более увлекались толстыми литературными журналами. И теперь, спустя 30—40 лет, даже проживая в другом государстве, Николай Андреянович хорошо помнил все перипетии литературной жизни страны реально победившего социализма.

Поэтому, когда умеренно жарким июльским днем последнего года века и тысячелетия Николай Андреянович, благо находился в отпуске, зашел в областную библиотеку в поисках одной занимательной книги по истории колчаковщины (читал рецензию в серьезном журнале), то сразу заинтересовался висевшим в вестибюле плакатом, извещавшим, что такого-то числа (то есть сегодня) состоится встреча литературной общественности, посвященная 70-ле¬тию со дня рождения Александра Ковалева. Мигом вспомнился этот скандально известный писатель, с коим, хотя и косвенно, он даже как-то пересекся.

Поскольку до начала встречи оставались считанные минуты, то Николай Андреянович обратил внимание на входящих в библиотеку и сразу сворачивающих налево — в актовый зал людей преимущественно пожилого возраста. Входили и женщины, но они поначалу прихорашивались у вестибюльных зеркал. Николай Андреянович отметил про себя: были они все молодящегося пенсионного возраста, но несмотря на этот возраст, что-то в их манерах, прическах, даже в одежде напоминало сверстниц времен его комсомольской юности. Более того, куртуазно переговариваясь, они чисто машинально произносили слова типа «подставки», «станок», «лабух» и пр.1 «Пришли вспомнить боевую молодость», — добродушно подумал Николай Андреянович и, оставив напотом изучение особой роли тезки генералиссимуса Суворова в становлении сибирских университетов, двинулся вослед за напрасно молодящимися дамами.

 

В просторном зале пришедшие расселись группками, что восполняло его неполноту. Николай Андреянович примостился в самом конце, но хорошо видел президиум, даже узнавая некоторых местных литераторов — по портретам в книгах, по телевизионным выступлениям за те три с половиной десятка лет, что жил он в этом городе. С легкой ностальгией по ушедшей юности вглядываясь в давно знакомые лица, Николай Андреянович добродушно заулыбался, вспомнив по некой непонятной аналогии случай двадцатилетней давности. В городе случилось музыкальное событие: приехал с гастролью ленинградский диксиленд Олега Лундстрема. Особым меломаном Николай Андреянович себя не считал, но бонтон того времени требовал посещать концерты именитых столичных коллективов.

 

Выстояв солидную очередь за билетом, он вошел в концертный зал филармонии, с удовольствием выслушал первую часть концерта, восхищаясь энергичностью сухощавого руководителя диксиленда в элегантном белоснежном костюме явно не производства фабрики «Мосшвейпром»… «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст!» — съюморил его сосед и коллега по работе Слава Грачев (тогда Николай Андреянович работал еще в ЦКБ агрегатостроения).

В антракте к ним подошел опять же их коллега Лева по прозвищу Диско, известный в городе фарцовщик по граммпластинкам — огромный, с патлатой рыжей бородой, хохочущий басом.

Ну как вам? — поинтересовался Лева, явно намереваясь заскочить в буфет и без очереди («я не так воспитан — стоять в очередях») взять бутылку марочного портвейна.

Знаешь, совсем как молодой, — ответил Слава.

Ха-ха-ха! — громогласно заржал Лева, уперев руки в бока и откидываясь назад, — совсем молодой: под восемьдесят! Ха-ха-ха!

Продолжая хохотать, Лева ринулся в буфет смочить горло.

…Размышления-воспоминания о творческом долголетии прервало предупредительное откашливание ведущего встречу, который отрекомендовался ответственным секретарем областной писательской организации. Стихи его Николай Андреянович читал и одобрял.

С самого начала встречи его одолевал один вопрос: в какой тональности пойдут воспоминания? Ибо хорошо помнил, как уже сбежав из СССР, Ковалев в своих диссидентских выступлениях по лондонскому радио заявлял: в городе, где он имел несчастье проживать, писатель был только один — Александр Ковалев, а все остальные члены писательского союза сплошь малограмотные графоманы. А в президиуме сидели как раз все коллеги Ковалева по писательскому цеху былых лет.

Однако чувствовалось: ведущий говорит по обязанности ответственного секретаря, безлично, не выказывая своего личного мнения. Да, мол, состоял в нашей областной организации в шестидесятых годах известный писатель-прозаик Александр Ковалев, автор добротных повестей и романа «Доменный огонь». Некоторые его произведения входили в программу для школьного внеклассного чтения. Писатель не без таланта, замечен был и в столице, даже входил в редколлегию главного молодежного литературного журнала страны. Пользовался расположением и высшего областного начальства…

Слушая политкорректное выступление ответственного секретаря, Николай Андреянович ухмыльнулся; сам человек прямолинейный до несдержанности, он в душе завидовал людям с качествами публичного оратора: говорить как бы от третьего лица. Потому, наверное, он никогда и не стремился в начальники, понимая несовершенство своей натуры.

А про доверие к Ковалеву его высокопоставленных опекунов весь город, да что там город, — вся страна не один месяц перешептывалась после бегства счастливчика литературной фортуны. В редакцию всесоюзного журнала того ввел по неким на то причинам главный редактор, известный советский писатель, чьи произведения о войне вошли уже не в рекомендуемую, но в основную школьную программу, по которой в свое время Николай Андреянович учился. А рекомендацию на творческую командировку Ковалева в Лондон на предмет вдохновенья и написания книги о вожде Великой Октябрьской социалистической революции дали областной гебешный генерал и второй секретарь обкома. Все трое и поплатились своими карьерами. А ведь люди эти были непростыми, в других ситуациях сверхпроницательными, как того профессии их требовали, а тут попались…

Председательствующий завершил свое выступление аккуратно выверенной фразой, что-де надо помнить о человеке, но более всего о созданных им произведениях. Под аплодисменты речь не подходила по понятию, потому в зале установилась тишина, разрежаемая только недовольным перешептыванием давешних экзальтированных дам.

Однако последующие выступления известных в городе, а некоторых и за пределами области, поэтов и прозаиков, а также примы драмтеатра, хорошо знавших Ковалева, имели более мажорный характер. В основном говорили о его таланте, который так и не успел развернуться. Само скандальное бегство в их речах было фигурой умолчания, но как-то само собой подразумевалось, что сгубила дарование тоталитарная система. Экзальтированные дамы аплодировали.

Николай Андреянович потерял интерес к происходящему, тихонько вышел из зала, поднялся на второй этаж в комнату каталогов. К сожалению его, нужная книга там не значилась. Вдвойне раздосадованный, он вышел из библиотеки и неторопливо дошагал до центрального парка. Присел на скамейку в тени деревьев, закурил, оставшись наедине с разбуженными воспоминаниями.

 

Как мы уже говорили, будучи классическим «шестидесятником», в школьные годы Николай Андреянович прочел всю классику: русскую и переводную, благо районная библиотека заполярного военно-морского города, где жила семья, находилась недалеко от дома. Особенно хорошо читалось летними круглосуточными днями с незаходящим северным солнцем.

В библиотеке его хорошо знали, потому выдавали книги сразу стопами — сколько донесет. Например, одиннадцатитомное собрание сочинений Н. С. Лескова он приносил домой в два приема, а вот полные собрания трудов Диккенса или Виктóра Гюго приходилось делить на три части. Некоторые многотомные сочинения навроде классических китайских «Сон в красном тереме» и «Цветы сливы в синей чаше» он, как одобрительно сообщала завбиблиотекой Надежда Васильевна, вообще брал для прочтения первым с момента поступления этих книг в районное хранилище мудрости лет этак десять назад…

Что же касается современной русской литературы, то старший школьник Николка почему-то полагал, что она заканчивается Шолоховым, тогда еще живым, бодрым и не лауреатом Нобелевской премии. Так, наверное, в школе литературу преподавали. Может быть. Кроме того, Николка рос стихийным эстетом, чему способствовала суровая и гармоничная атмосфера окружающего военно-морского порядка. И это эстетическое мироощущение отвращало его взор от неряшливых обложек толстых литературных журналов, по фактуре материала очень напоминавшие ту плотную синюю бумагу, в которую тогда формовались кирпичики пиленого сахара.

После окончания школы семья переехала с Севера в среднерусский город Т., а Николка поступил в местный политехнический институт. Он сразу записался в основные библиотеки города и в три районные, что рядом с домом, продолжая дочитывать классику, но уже ХХ века. Здесь он обратил внимание на то, что читающие девушки-студентки (а они почти все тогда читали) интересуются этими самыми толстыми журналами, но самым популярным была «Юность». Не читать ее регулярно — значит не иметь тем для вступительных бесед с девушками.

Чтобы не стоять в очереди-записи в библиотеке на очередной номер популярного журнала, Николка с очередной стипендии, которую почти всю отдавал матери, на карманную пятирублевку сделал себе подписку до конца года, которую и повторял регулярно вплоть до демократического пришествия. Куда-то эта «Юность» подевалась; во всяком случае с конца восьмидесятых годов на глаза ему не попадалась…

Как-то придя домой на пролетарской окраине города после занятий во вторую смену и вечернего кино вдвоем, то есть уже в полуночь, все спали, Николка прошел в свою комнатку переодеться в домашнее и увидел на столе свежий номер журнала. Приученный все делать по порядку, он превозмог читательский искус и сначала пошел на кухню, разогрел и с неимоверным ночным аппетитом съем оставленный матерью ужин. Заварил чай и со стаканом вернулся к себе, прилег на диван с журналом.

От долгого общения с «Юностью» выработался и ритуал: первоочередно Николка читал «забойный» роман или повесть с продолжением. В этом номере начинался роман «Доменный огонь» Ковалева. Где-то в дальней памяти эта фамилия вертелась, но вот в связи с чем? — Не мог по ночному времени вспомнить. Собственно говоря, сегодня читать не собирался, во-первых, по позднему времени, во-вторых, из производственных романов он уважал только советскую классику: «Семья Журбиных» Кочетова, «Цемент» и «Энергия» Гладкова…

Николка полистал начало романа, что-то его заинтересовало, особенно то, что действие происходит в Т., потому за следующий вечер он прочел его, а в последующие два месяца с легким нетерпением ожидал очередных номеров с продолжением «Доменного огня»; производственный антураж здесь оказался явно ширмой. По прочтении последней части Николка был в некотором недоумении. В отношении чисто художественном? — Нет, роман ничем здесь не отличался от среднего уровня, принятого в журнале; даже со скидкой на молодежный статус. Компатриотство? — Но Николка всего третий год жил в городе, весь памятью о своей североморской родине. Не успел еще адаптироваться к своеобразным местным нравам. Так что? — Как еще не малоопытен был Николка в жизни, выросши в тепличных — не по температуре, а по правильному флотскому устроению — условиях, но чем-то чуждым повеяло от прочитанного. Тем более, что тогда диссидентская литературы до провинции еще не доходила, во всяком случае широко, а западные радиоголоса Николка слушал редко: приемник стоял в общей комнате, где родители вечерами смотрели телевизор.

Читая в последние годы современную советскую литературу, Николка уже хорошо чувствовал грань допустимого, а вот в «Доменном огне» хоть и слегка, но грань эта пододвинулась. Наконец он пришел к определенному выводу: так пишет, а главное — публикует, человек, что-то задумавший и при этом решивший плюнуть в глаза сразу многим.

 

Как человек общительный, вовсе не себе на уме, Николка поделился своими мыслями в институте с одногруппниками из числа читающих в той категоричной форме, что, дескать, писатель Ковалев вот-вот смотается за границу. Кто посмеялся, кто задумался, а факультетский комсорг Петька Старокрещенов, всегда оказывавшийся поблизости, если собиралось вместе трое и более человек, поинтересовался: «Из каких это ты источников знаешь?» На что Николка пошутил: «А это врожденное качество предчувствия; у меня дядька был в бериевские времена полковников НКВД!»

Однако и сам он как-то задумался, когда спустя пару месяцев в «Комсомольской правде», а также в других центральных изданиях, появилось сообщение о скандальном бегстве писателя Александра Ковалева. Особо гневно подчеркивалось: бывший советский литератор, опубликовавший несколько повестей, давно задумал измену. Пользуясь попустительством и непростительной близорукостью ряда ответственных руководителей, Ковалев сумел получить двухмесячную командировку в Англию якобы для сбора материалов о лондонском съезде РСДРП — в преддверии 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Прибыв же в столицу Соединенного королевства, экс-писатель попросил политического убежища и потребовал тотчас доставить его в публичный дом… Самые гневные отклики публиковались, понятно, в «Литературной газете». Даже, как показалось Николке, профили Пушкина и Горького в заголовке газеты чуть посуровели…

Сокурсники как-то странно посматривали на провидца, избегая разговоров о чем-либо кроме грядущей сессии, а Петька Старокрещенов предупредительно вынимал из кармана пачку дефицитной «явской «Явы», как только Николка заходил в институтскую курилку. Николка же смущенно носил лавры сомнительного характера, мысленно ругал себя за ненужную болтливость.

В это же время подошла очередь их группе на вечернее дежурство в ДНД. Дежурство несли в пределах студенческого городка, он же целый городской микрорайон со своим штабом в полуподвале общежитского дома. Николка уже не удивился, когда старший по штабу в этот день Петька Старокрещенов оставил его при себе — для особых поручений. Для отказа повода не было, но сидеть сиднем в душном полуподвале вместо приятных прогулок по вечернему городу в компании одногруппников, тем более — одногруппниц? Хотя Николка, как староста группы, по чину был равен Петьке, но пререкаться не стал. Скучно спорить с комсоргами!

 

После короткого официального инструктажа милицейского лейтенанта, приписанного по вечерам к штабу ДНД, разобрав красные повязки, студенты разошлись. Лейтенант занялся в своем закутке писаниной; как хорошо всем известно по жизни: врачи и милицейские офицеры (рядовые и сержанты грамоте плохо знают) пишут намного больше профессиональных литераторов и журналистов… А Николка с комсоргом принялись двигать шашки. Без интереса, но постепенно увлекаясь.

Однако идиллия длилась всего с полчаса; дверь шумно отворилась, в комнату вошли двое: один постарше в штатском и милицейский старлей.

Здравствуйте, товарищи. Где старший?

На командный голос из своего кабинетика вышел лейтенант, провел пришедших к себе, затворил ранее открытую дверь. Через пару минут все трое вышли.

Вот что, хлопцы, лейтенант отпускает вас с нами. Я — майор Орешкин из областного управления… из органов; Демиденко — участковый. Вы пойдете понятыми: нужно произвести обыск квартиры врага народа; она в здешнем микрорайоне. Пошли!

Пока двигались маршевым шагом неполных два квартала до хорошо знакомого студентам дома почти напротив главного корпуса института, майор в штатском все интересовался у участкового: взял ли ключи, опечатана ли своевременно квартира Ковалева, опрошены ли соседи… Николка еще раньше догадался о персоналии врага народа, а на задумчивом лице Старокрещенова явно читалось: неспроста именно их с Николкой взяли в ответственные понятые. Партнер же его, входящий во вкус шпиономании, не разочаровывал свое комсомольское начальство.

Квартира невозвращенка показалась Николке роскошной, но несколько запущенной, причем не от неряшества, а в угоду богемному, как писали в газетах о беглеце, образу жизни. Николка с богемой был знаком только по классической французской и русской литературе, но, пройдя за майором и участковым все три полнометражные комнаты, решил: богемному стилю соответствует. Страстный книголюб, он люто позавидовал книжным стеллажам от пола до потолка в рабочей комнате. Спальня его интересовала мало, а майор, скривившись суровым лицом, пробурчал: «Вот здесь этот гад со своими подгаденышами проституток своих гуртом пользовали!»

Но в третьей комнате, по-видимому, с назначением гостиной, даже многое в жизни повидавший гебешник присвистнул изумленно. А Николка и Петька вовсе разинули рты. Один участковый остался профессионально равнодушным. Изумляться было чему. И у несмышленыша еще Николки имелись знакомые из потомственных интеллигентских семей, в квартирах которых, в комнате, где проживал сын или дочь из студентов, участок стены метр-на-метр был отведен под подписи фломастером гостей, таких же студиозусов. Расписывались со смехом, распив на пятерых бутылку сухого. Но здесь весь высокий потолок был… сплошь закопчен. Как человек практичный и знающий толк в ремеслах, Николка первым делом задумался: а как это можно было технически исполнить? Наверное, с помощью паяльной лампы, как свиней палят…

Решив практическую задачу, Николка сосредоточился на размашистых подписях на потолке. Опять же, узнавая имена некоторых подписантов, известных в городе, он снова задумался о способе исполнения надписей на трехметровой высоте. Решил и эту задачу: приносили стремянку, что стоит в библиотечной комнате, пока были не очень пьяны, взбирались поочередно на верхотуру и каким-то гвоздем или шкворнем царапали по саже, нанесенной на побелку…

Здесь размышления понятого прервал майор Орешкин:

Так… осмотрелись? Теперь давай по порядку начнем с прихожей. Я буду диктовать, лейтенант, э-э старший, протоколировать, а вы, понятые, стойте смирно, не перемещайтесь в пространстве, внимательно следите за моими действиями. Да, ни к чему не прикасайтесь, лучше руки в карманáх держите.

 

Обыск начался с происшествия. Выйдя в просторную прихожую первым, майор завысил голос:

Ты что тут делаешь?

Из-за плеча осанистого, но невысокого ростом майора Николка увидел, как некто неопределенного возраста, в пальто, но без шапки, с крашеными в рыжину патлами, выводил в растворенную входную дверь ранее стоявший здесь обычный дорожный велосипед. Услышав командный голос, угонщик замер и засопел.

Кто такой? Зачем вещдок взял?

Эт-та… мой велик, вот и пришел забрать.

Документы есть?

Крашеный засопел и протянул майору синюю книжку удостоверения, изрядно потертую и захватанную.

Та-ак, Охохонин, фотограф ателье «Светоч»? Некогда сейчас с тобой разбираться. Завтра во второй половине дня явись в райотдел к следователю Угарину. Он и разберется с тобой.

Орешкин передал удостоверение участковому, а тот решительно оттеснил фотографа за порог, закрыл дверь за ним на задвижку и поставил велосипед на прежнее место.

Совсем народ оборзел, — ворчал он, — один за границу бежит, другой вещдок выносит…

Сама процедура обычно оказалась скучной; через полчаса Николка, сидя на стуле, выдвинутом на середину библиотечной комнаты, даже задремал; сморил его монотонный голос майора. Но из дремоты его вывел тот же голос, но слегка посуровевший:

Понятые, не спать! Смотрите, вот я пересчитываю папки с газетными вырезками, рукописями, журналами… девяносто три, девяносто четыре. Всего — девяносто четыре; записал? — это уже к участковому.

…Когда, заново опечатав квартиру, вышли на улицу, было уже половина десятого. Майора поджидала легковушка (вызывал из квартиры по телефону бывшего хозяина), участковый нырнул в соседний двор по своим хлопотным делам, а Николка с Старокрещеновым дождались трамвая и поехали в недальний штаб ДНД: отметиться об окончании дежурства.

Кстати, по выходу из квартиры Петька поинтересовался у Орешкина:

Товарищ майор! А вы подписку о неразглашении у нас отбирать будете?

У понятых подписка не берется, но кричать на каждом углу об обыске незачем, — майор внимательно, остановившись на лестнице, посмотрел на комсорга, — а вы в милиции работали?

Нет, товарищ майор. А почему вы так решили?

Да язык у вас профессиональный какой-то: подписку отобрать…

 

Наступил пресловутый «миллениум», как обезьянничали с западного на ТВ и эстраде. Потекли годы для страны стабильные — в смысле монотонного, но неуклонного ухудшения жизни по всем фронтам; понятно, что при опять же неуклонном росте всех экономических показателей… А раз ситуация стабильная, то время ускоряет свой бег. Вот через неделю наступит последний год первой пятилетки нового века и тысячелетия; по какому-то календарю из индийской мифологии — год петуха. Наш добрый, но злоязычный народ уже шуткует: вот наступил год петуха — и всех нас опустят! Что же с таким народом поделаешь, ведь по телеку уже пятнадцать лет одни бандитские сериалы катают; невольно все лагерные нравы и феню в университетском объеме изучишь!

Однако погода под католическое рождество, тоже телевизионщиками активно навязываемое православному народу, установилась изумительная: после теплого декабря — легкий морозец, снежок редко и ненавязчиво сыпет, воздух чист даже в центре города. Вот почему Николая Андреяновича, вышедшего в половине шестого вечера из служебного автобуса, привезшего его с коллегами из подгороднего НПО «Меткость», потянуло не домой к раскаленному борщу по-украински, а в центральный парк, что рядом с остановкой и домом тоже.

Из парка, несмотря на позднее по зимним меркам время и крепчающий к ночи мороз, не хотелось уходить. Опушенные снегом столетние сосны в экономном (по Чубайсу) свете фонарей, утоптанные дорожки, редкие прохожие и гуляющие, главное, полное отсутствие подростков с их матом и пивом — все навевало умиротворение и уют жизни. Проходя мимо бюста основателю парка, Николай Андреянович невольно усмехнулся, припомнив, что у регулярно гуляющих по парку стариков и старушек правая аллея именуется Инфаркт-штрассе, а левая Инсульт-штрассе… Юмору все возрасты и болезни покорны.

Огибая засыпанный снегом центральный фонтан (впрочем, начиная с эпохи позднего Горбачева, он и летом бездействовал), Николай Андреянович наткнулся на группку из трех пенсионеров, по всей видимости из бывших обкомовцев-райкомовцев, жарко на морозе спорящих:

…А я говорю, уважаемый Никифор Спиридонович, что Сафонов в шестьдесят шестом стал вторым секретарем обкома! Я ли не знаю? — Да сам тогда в Пореченском райкоме инструктором трудился. А сняли его со строгачем в шестьдесят девятом за эту сволочь писарчуковскую, как его … Ковалева и бросили в облстатуправление, где он до пенсии и состоял в начальниках отдела. Ха! Я и не знаю…

И Николай Андреянович, аккуратно обогнув спорящих партайгеноссе, неторопливо пошагал по центральной аллее, даже подсвистывая легонько веселей музыке, доносившейся из репродукторов, высоко угнездившихся на фонарных столбах.

 

Слова бывшего борца за прямизну линии партии вновь наполнили голову гаммой воспоминаний: от чтения «Доменного огня» в молодежном журнале до относительно недавнего собрания почтенных литераторов в облбиблиотеке памяти писателя-беглеца.

Особенно его интересовало, даже тревожило, почтительное отношение местных писателей, преимущественно поэтов-песенников, к бывшему коллеге. А вот коллега-то их почтением не баловал. Николай Андреянович, обладая почти что абсолютной памятью, вернул себя в мыслях в студенческие времена, когда по вечерам, как и все его сверстники слегка диссидентствуя, включал приемник и, постоянно отстраиваясь от отечественных «глушилок» (а самая ближняя располагалась в трех километрах от дома — в здании ДК «Серп и молот»), ловил вражеское лондонское радио. Из всего сонма сбежавших на запад соотечественников Ковалев отличался — в худшую, конечно, сторону — своей торопливой угадливостью: врал и клеветал без всякой логики, а главное — голос, такой паскудный, захлебывающийся голос… В добротных советских фильмах о войне такими голосами говорят, словно лижут сапог оккупанта, предатели, отрабатывающие свой эрзац-хлеб и шнапс из гидролизного спирта.

Кстати, он и от фамилии своей отрекся, назывался господином Александером. И не в первый раз, а еще получая «серпастый и молоткастый» паспорт в шестнадцать лет, отрекся от ветхозаветной фамилии своего отца… Истинно по Евангелию — это про трижды отрекшегося апостола Петра.

Так вот, и в лондонских радиопередачах, и в прощальном с родиной романе «Доменный огонь» Александер-Ковалев-… (Николай Андреянович запамятовал сложную в произношении первоначальную фамилию литератора) говорил и писал о местных литераторах однозначно и уничижительно. Николай Андреянович, как человек умственно трезвый, напрочь лишенный этакой нервической восторженности, прекрасно все расставлял по своим местам. Есть литература мировая, всероссийская (бывшая советская) и провинциальная. Понятно, что местный поэт-песенник Шагалин и, например, Твардовский стоят на различных ступенях стихотворного пьедестала, но ведь природа-мать не может породить сразу столько твардовских, чтобы их партиями по десять-двадцать штук распределить по всем восьмидесяти (в советское время — ста пятидесяти) региональным писательским организациям? Это нонсенс. А Шагалин вполне приятен на своем месте.

А то получится как в давнем выступлении первого секретаря нашей области Ивана Харлампиевича аж на съезде КПСС: «…Раньше у нас был только один писатель — совесть земли русской, а сейчас только одних членов Союза писателей двадцать семь!»

И даже если ты на 1/50 выше головой над своими коллегами, то ведь это не повод поливать их ушатами презрения? Тоже мне — шишка на ровном месте. …А они «в отместку» ему вечер памяти (!?). Этого Николай Андреянович никак не мог понять, хотя и осознавал: литераторы — люди со сложной психологической конституцией.

 

А вообще-то Николай Андреянович людей творческих, не только писателей, полагал активными участниками некой глобальной лотереи. Исключая гениев, но число их крайне ограничено. Например, в русской литературе гениями Николай Андреянович полагал Пушкина, Гоголя, Достоевского и Льва Толстого, впрочем, последнего со множеством оговорок. И все. А снизу литературы, не относясь к ней, матушке, расположились в пространстве и времени сонмы графоманов, начиная от классического графа Хвостова — любимого родственника генералиссимуса Суворова, и вплоть до современных властителей дум и чаяний трудовых и нетрудовых масс: эстрадных ёрников, смехачей и авторов-куп¬ле¬тис¬тов, словом, лауреатов высших премий страны.

Сюда же Николай Андреянович вполне резонно относил отставных полковников, оставшихся без мужей дам на пятом десятке, бесконечные легионы самопальных поэтов. Все эти почтенные люди занялись литературой, преимущественно поэзией в гомеровских формах, от скуки жизни, выпав из привычных полезных занятий и родных коллективов.

А вот между малочисленными гениями и миллионами тружеников-графоманов и расположилась собственно литература, условно подразделяемая по элитную, всероссийскую, столичную, провинциальную (в советское время — периферийную), районного масштаба и чудаческую. Причем провинциальная также представлена в двух градационных формах, относящихся к университетским центрам и к просто областным городам.

А теперь — внимание! — самый парадоксальный вывод, к которому пришел после многолетних раздумий Николай Андреянович: деление писателей на выдающихся, талантливых, способных и даровитых (понятие «просто писатель» в этом клане оскорбительно) малозависимо от указанной выше географической классификации, весьма условно, а попадание в ту или иную номинацию суть жизненная лотерея. Проще говоря: в одной ситуации ты выдающийся, в другой — способный. Понятно, что два важнейших фактора сулят удачу в этой своеобразной лотерее: личная целеустремленность и происхождение; словом, как пел Высоцкий: «А если ты, как дерево, родился баобабом, то будешь баобабом жить пока помрешь!».

Это значит, что и две крайних категории — выдающийся и даровитый — есть одни и те же способности к творчеству в потенции. А все же появляющееся различие в степени мастерства по мере дления литературной жизни — это уже следствие, но не причина. Здесь можно провести аналогию с пословицей: деньги к деньгам идут. То есть, если литератору А все идет в масть (см. выше), то у него появляется азарт: количество написанного растет снежным комом (ведь издают!), он становится критичным и к качеству своих творений; но последнее необязательно: при обильных гонорарах к его услугам толпы редакторов и корректоров, хорошо знающих грамоте. А как пошли премии, лауреатства, ордена и медали, то поспешает ему навстречу и народная признательность. Отсюда всего полшага до титула выдающегося — и марш в живые классики! По неслучайному совпадению все эти А живут в столицах, а в новейшее время не брезгуют тем же Лондоном, Брайтон Бич и даже исторической родиной — последней страной победившего социализма.

Но равному с ним по природным задаткам Б явно не повезло с родителями, местом жительства, неволевым характером. Он поначалу с энтузиазмом пишет, хорошо для начального литературного возраста пишет, крепко, как принято говорить в писательской среде. Но года идут, печатают только в родном т-м провициальном издательстве, в столицу не пробиться: в редакциях толстых журналов даже КВВК2 брезгуют… А в нынешние вольнолюбивые времена и вовсе счет на «зеленые» идет.

От несбывшихся ожиданий азарт спадает, появляется лень безнадежности, от чего страдает количество и, главное, качество сочиняемого. Жить на что-то надо; неумолимо мастерство замещается прикладным профессионализмом: написанием сценариев всенародных праздников, эстрадных куплетов, а сейчас — кормушка в виде изготовления в предвыборные кампании мегатонн газет и листовок-речевок, восхваляющих трудовые подвиги кандидата в депутаты Вована Живорезовича… Так наш Б твердо марширует к идеалам добра и человечества в рядах обычных способных с арьергардом даровитых…

А поменяй местами рождения, характерами и родителями А и Б? — Так второй бы уже примеривался к «Андрею Первозванному», а А в лучшем случае редактировал газету областной партии ветеранов «стрелок» малого и среднего бизнеса…

Кстати, Николай Андреянович построил такую пессимистическую концепцию не на голом месте. Он даже привел доводы серьезной науки — биологии. Получается так, что гении и графоманы, как правило, имели (последние и посейчас имеют) ту или иную патологию; достаточно вспомнить биографии Гоголя и Достоевского. Только Александр Сергеевич был абсолютно здоров, потому и называют его «светлый гений». А насчет графоманов? — Не поленитесь оглянуться на соседа, пишущего по вечерам и выходным трехтомные поэмы.

А вот собственно литераторы, что расположились между гениями и графоманами, все как на подбор здоровяки. То есть и со стороны личного здоровья изначально шансы у них равны. Это как в основополагающем документе ООН, знаменитой «Декларации»: все люди на Земле рождаются свободным и равными в правах…

 

Автор «Доменного огня» как нельзя лучше подходил под теорию Николая Андреяновича. Имея задатки добротного «середняка», он уверенно карабкался к всесоюзной известности, то есть уже миновал категорию способных и нацеливался на талантливость. Здесь ему помогло происхождение, место рождения — столичный город, соответствующий характер борца за место под солнцем. И еще он расчетливо сделал верный шаг: сразу не полез в Москву, а временно осел в Т., под столицей, памятуя слова Кая Юлия Цезаря, правда, перевернутые: лучше быть первым в глухой галльской деревушке, чем последним в Риме… Немногие до такого шага додумываются. Скорее всего это ему посоветовали московские покровители — маститые акулы пера.

Но не все в жизни гладко идет; избранный шаг был абсолютно правильным в потенции, но воспользоваться им может только человек с выдержанным характером. Вот здесь-то у Ковалева-Александера и выявился изъян: он не смог преодолеть искуса грядущего превосходства по отношению к скромным в своих притязаниях коренным т-им литераторам, его коллегам по писательскому цеху. Отсюда — презрение к скромным служителям муз, а от презрения прямой путь к мании величия.

Здесь надо отметить еще один существенный момент, повлиявший на взращивание у Ковалева комплекса неудовлетворенности: он прекрасно понимал, что в суровые брежневские времена — по причине родительской фамилии — ему не дотянуть до «выдающегося»; его предел в ближайшее десятилетие — талантливый с всесоюзной известностью.

Вот оба эти фактора психологического характера и подвинули Ковалева к неадекватному поведению. Сначала это проявилось в его сексуальных богемных развлечениях. Сдерживаемый рамками соцреализма, все же в «Доменном огне» он живописал «хаты» в Поречье. А его квартиру и сам Николай Андреянович видел. Учитывая возраст «под сорок» и знакомое по фотографиям явно не плэйбойское лицо (вытянутое, в очках, с редкими волосами) сочинителя, Николай Андреянович совершенно справедливо полагал, что у того был еще и комплекс сексуальной неполноценности, который он и заглушал половой распущенностью. Не надо читать до посинения в глазах Фрейда и Фромма, чтобы понять эту связь…

А половой беспредел имеет ту отрицательную сторону (кроме опасности получить дурную болезнь), что и умного человека делает дураком — в том смысле, что толкает на поступки, плохо объясняемые обычной логикой. Отсюда и последний шаг.

Самое гадостное — он не подумал о матери, что подставляет под карающий меч многих своих высокопоставленных покровителей: от генерала КГБ до главного редактора всесоюзного литературного журнала. Конечно, размышлял Николай Андреянович, были и до Ковалева диссиденты, перебравшиеся на Запад. Но все они старались не раздражать власти; все шло по некоему стандартному сценарию, своего рода джентльменское соглашение: публикация в Самиздате; дурдом; выездная виза в Израиль; пересадка в Вене на самолет nach Брайтон Бич. А своим демаршем, использовав имя Ленина, Александер разрушил эту сложившуюся и всех устраивающую систему. Получается, что своим поступком он нанес огромный вред даже своим собратьям по духу и национальности…

 

То есть определение «враг народа» применительно к Ковалеву, есть не эвфемизм, но констатация действительного факта. Когда человек противопоставляет себя всему народу, ненавидит его, то судьба его наказывает: он становится врагом самому себе. Так змея кусает свой хвост. Но у пресмыкающихся действуют биологические законы, а у человека с его высокоразвитой психикой? — Правильно, повреждение ее. Виноват ли одержимый в появлении и развитии душевной болезни? С медицинской точки зрения, с позиций медицинской этики такой вопрос безнравственен. Не суди да не судим будешь — евангельские слова опять же.

Но как быть в случае осознания, то есть добровольного сумасшествия? — Поощрение порока в себе, распущенность ума и тела, бес гордыни… А вот за это наказывают. Все же в наказании литератор-беглец приблизился к недостижимой в жизни категории выдающихся: сравнялся с самим Иудушкой Троцким — того и другого убрали от глаз людских по приговорам, утвержденным на самом высоком государственном уровне. Скорее всего так можно интерпретировать смерть г-на Александера при странных автомобильных обстоятельствах.

 

 

ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ «ПАТРИАРХА»

 

Беседу вел Яков Шафран

 

Осень — как правило, время затихания кипучей природной жизни: все уже выросло, отцвело, дало семя… То же можно отнести и к человеческой активности: время сеять, время взращивать и время собирать урожай своей деятельности. Однако есть люди, не перестающие делать все это одновременно на протяжении всего жизненного пути, не устающие вновь и вновь давать начало новым росткам мудрого, рождать истинное, холить и лелеять посеянную во времени любовь к народному, к отеческому, собирать вокруг себя соответствующих людей, и самые плоды своей неустанной деятельности направлять не для возвеличивания себя, а сугубо для развития дела. Каковым, в условиях «общества торжествующего Хама» и всевозможного расчеловечивания, может быть только забота о сохранении и продвижении культуры, народной мудрости и веры в веры в торжество Истины и Добра.

К числу таких людей со всей уверенностью можно отнести и Алексея Афанасьевича Яшина, нашего земляка, отметившего в этом году свое 70-летие, известного советского и российского писателя-прозаика, известного далеко за пределами нашей страны, самоотверженного рыцаря русской литературы, искренне и по-настоящему любящего народ, ученого-биофизика и главного редактора выходящего в Туле под эгидой Союза писателей России и Академии российской литературы всероссийского ордена Г. Р. Державина литературно-художественного и публицистического журнала «Приокские зори».

А. Яшин родился 6 мая 1948 г., в мурманском Заполярье – в пос. Белокаменка Североморского (тогда Полярного) района Мурманской области СССР, в семье Яшина Афанасия Андрияновича — моряка-североморца, участника Финской кампании и Великой Отечественной войны. Вот почему Алексей Афанасьевич с гордостью говорит о своем североморском воспитании. Да и как иначе может быть, если учесть место рождения, проживание до 18-ти лет в семье на различных маяках Главсевморпути и гидроотдела Краснознаменного Северного флота, профессию отца, мать-поморку и учебу в Полярной средней школе № 1 им. М. А. Погодина.

Тула испокон века собирала у себя самых талантливых мастеров-оружейников, самоварщиков и других искусных специалистов знаменитых тульских промыслов и по традиции, уже в советское время, не менее, в том числе и будущих, талантливых людей – ученых, инженеров, врачей, писателей и представителей иных специальностей. Вот и Алексей Яшин с 1966 года живет в Туле. В 1971 году он окончил Тульский политехнический институт (ныне ТулГУ), а в 1981 году окончил Литературный институт им. А. М. Горького - семинар Б. М. Зубавина – 1-го гл. ред. «Нашего современника», учился на математико-механическом факультете Ленинградского госуниверситета. Как известно, землю солнце красит, а человека – труд. В 1971—1991 годах А. А. Яшин работал в Туле инженером-конструктором, руководителем группы и начальником сектора на тульских предприятиях военно-промышленного комплекса: Центральное КБ аппаратостроения и КБ приборостроения, принимал непосредственное участие в разработке боевой техники, в том числе — зенитного ракетно-пушечного комплекса «Панцирь — С1». Вспомнилось одно из крылатых высказываний выдающегося тульского конструктора Аркадия Шипунова: «…ни в коем случае не останавливаться! А самая дорогая система — это та, которая самая сложная и лучше других отвечает сегодняшним требованиям. Это «Панцирь», естественно, но новый, который придёт на замену тому, что поступает сегодня в войска. Тот, который ещё в голове». Вот также и герой нашего очерка, Алексей Яшин, никогда не стоял на месте в мысли и в работе, всегда стремился и делал самое лучшее и необходимое для сегодняшней жизни и в инженерной деятельности, и в науке, и в литературе.

В 1991—2007 годах А. А. Яшин являлся первым заместителем — зам. по науке директора Государственного НИИ новых медицинских технологий (Тула). В настоящее время профессор Медицинского института Тульского госуниверситета.

Хотел дать короткую справку об Алексее Афанасьевиче в предисловии к интервью с ним, однако разве расскажешь в двух словах о таком талантливом человеке. Благодаря широчайшему спектру способностей, достижения его находятся в разных сферах деятельности, это – математика, радиофизика, информатика, экспериментальная биология и биофизика, литература. Профессор Яшин является создателем двух общепризнанных научных школ: «Биофизика полей и излучений и биоинформатика» и «Живая материя и феноменология ноосферы». Его научными коллегами в данных областях являются: академики В. П. Казначеев и А. И. Субетто. Опубликовано около 1000 научных трудов, в том числе 60 монографий (Россия, Украина, Германия), сделано 40 изобретений и 2 научных открытия. Закономерны и награды за весомый вклад в науку. Он Заслуженный деятель науки РФ, доктор технических наук, доктор биологических наук, имеет два ученых звания профессора, Почетный радист России, лауреат премий Тульского комсомола (1977 г.) и им. Н. И. Пирогова (2008 г.), академик ряда российских, иностранных и международных академий, Почетный член Международного биографического центра (Англия, Кембридж), удостоен ряда почетных наград, в том числе многих медалей, имеет академические звания «Основатель научной школы» и «Заслуженный деятель науки и образования», Почетный изобретатель Европы и Почетный деятель науки Европы (Ганновер). Читатель, несомненно, заинтересуется: а как же Литературный институт? И будет прав, ибо окончание этого вуза не эпизод в жизни героя данного очерка, а закономерность. Литературное творчество, причем в разных жанрах, это вторая, «правополушарная», как любит говорить Алексей Яшин, сторона его даровитой натуры. Он занимается литературной работой с 1975 года. С тех пор издано 30 книг и сделано 500 публикаций. Будучи членом Правления Академии российской литературы, Алексей Афанасьевич отвечает за разработку концепции нового русского критического реализма. Является членом редколлегий ряда московских и тульских литературных изданий.

Литературная деятельность писателя также получила достойную оценку, ибо это творчество высокого мастерства, когда произведения, показывающие широкую панораму современной жизни и глубоко вскрывающие суть нашего времени, наполнены чувствами творца, его точными и яркими наблюдениями и раздумьями, вниманием к людям и их жизни, когда каждый герой близок, как член семьи. Ведь по-другому и быть не может, если писатель — патриот как своей малой родины, так и великой Отчизны. А у Алексея Яшина две дорогие его сердцу земли — Североморский и Тульский края. В первом он родился, воспитывался и рос до совершеннолетия, а во втором всю жизнь трудился оружейником, биофизиком и писателем. И все силы своей большой души отдавал служению им.

Потому-то он, кроме научных званий и наград, лауреат Тульской областной литературной премии им. Л.Н. Толстого (дважды), премий им. А. С. Грибоедова, всероссийской им. Н.А. Некрасова, им. А. П. Чехова, всероссийской литературной им. В.В. Маяковского, международной им. В. С. Пикуля, им. Александра Фадеева, тульской литературной премии им. Ярослава Смелякова, им. Вениамина Каверина, всероссийской премии «Белуха» им. Г.Д. Гребенщикова, Международной литературной премии имени Симеона Полоцкого, премии русских писателей Белоруссии им. Вениамина Блаженного, лауреат «Московского Парнаса». Награжден памятными медалями: «100 лет со дня рождения М.А. Шолохова», «100 лет со дня рождения Мусы Джалиля», «К 75-летию Литературного института им. А.М. Горького», Почетной грамотой Министерства культуры РФ и Благодарностью Министра культуры РФ, золотой медалью им. В.М. Шукшина. Является кавалером орденов «М. Ю. Лермонтов» и «Владимир Маяковский».

 

Вот какое получилось «короткое» вступление к беседе с А. А. Яшиным. Но все же несколько вопросов хотелось бы ему задать.

 

Я. Ш. Алексей Афанасьевич, многие, кто так или иначе имеет отношение к литературе, знают, что всероссийский ордена Г. Р. Державина литературно-художественный и публицистический журнал «Приокские зори», которыми Вы уже много лет руководите, является Вашим детищем. Расскажите немного, с чего все начиналось?

А. Я. Да, тогда, в 2005 году я руководил созданием литературного журнала «Приокские зори», инициатором которого был Николай Николаевич Минаков, и с тех пор являюсь бессменным главным его редактором. Вначале наше издание было межрегиональным и публиковало в основном авторов из Тулы, Тульской и соседних областей. Но далее, с каждым номером, все более и более в редакцию стали приходить материалы из регионов Ближнего и Дальнего Зарубежья. Так что теперь журнал по праву стал не только всероссийским, но и международным.

Я. Ш. Благодаря Вашим научным достижениям и вкладу в развитие Тульского государственного университета тираж журнала в 2006 — 2014 гг. печатался в издательстве ТулГУ, и библиотеки города и области, а также крупнейшие библиографические и литературные центры страны и некоторые в Зарубежье постоянно получали в свои фонды «бумажные», как принято выражаться в наш «оцифрованный» век, экземпляры «Приокских зорь». Но теперь этого не происходит. Что случилось?

А. Я. Ничего особого не произошло, просто в бюджете ТулГУ не стало для этого средств, а в бюджете Тульской области, в отличие от других городов и областей нашей страны, таких как Коломна, Краснодар, Самара и др., расходы на напечатание экземпляров для местных библиотек вот уже много лет не запланированы. Поэтому ныне мы используем следующую схему: электронная версия издания размещается на нескольких русскоязычных сайтах Интернета, включая собственный, и печать бумажных экземпляров происходит по заказам авторов и читателей в издательстве ТулГУ, которое делает это самостоятельно, без участия редакции. Авторы и читатели могут печатать и самостоятельно, получив по своей просьбе оригинал-макет журнала по электронной почте.

Я. Ш. Проще говоря, Вы нашли достойный выход из создавшегося положения, а издание не изменило своей сути, так?

А. Я. Да, девизы журнала, естественно, остались прежними: а) журнал для читателя; б) главный критерий для публикации: не звания, не степени и прочее авторов, а только качество материалов, в том числе русская грамотность; в) принципиальное не взимание платы за публикации. Думается, это постоянство, наряду с четкой, на протяжении всей истории издания, позицией отстаивания традиций великой русской и советской литературы, с активным участием во всероссийском литературном процессе, значимостью и глубиной поднимаемых тем в «Колонках главного редактора», высоким мастерством публикуемых материалов и именами авторов, и послужило тому, что с 2018-го года журнал получил новый статус. 3 апреля сего года на расширенном секретариате Союза писателей России было решено, что «Приокские зори» сопричастны СПР и выходят под его эгидой.

Я. Ш. Согласен, это явное признание заслуг журнала. Перефразируя слова Оноре де Бальзака: «Писатель существует только тогда, когда тверды его убеждения», можно сказать то же и о литературном издании. Но и до этого наши «Зори» отмечались литературными наградами.

А. Я. Что и отражено на 4-й странице обложки. За верное служение отечественной литературе и дальнейшее развитие ее традиций журнал был удостоен следующих наград: ордена Гаврилы Романовича Державина — знака литературно-общественной премии «Живи и жить давай другим…» (Г. Р. Державин «На рождение царицы Гремиславы» Л. А. Нарышкину), медали «300 лет Михаилу Васильевичу Ломоносову» — в честь 300-летия со дня рождения великого русского ученого-энциклопедиста и основоположника современной русской поэзии, и медали к 190-летию со дня рождения великого русского поэта Николая Алексеевича Некрасова — знака лауреата Некрасовской литературной премии.

Я. Ш. Алексей Афанасьевич, многие знают, что Вы сторонник коллективного руководства. Расскажите немного о членах редколлегии, о Ваших сотрудниках в редакции.

А. Я. Да, как и многие из нашего поколения, я рос и воспитывался в Советском Союзе, поэтому коллективизм, что называется, впитал «с молоком матери». Сейчас многие или не знают, или забыли мудрые слова Сенеки: «Мы рождены, чтобы жить совместно; наше общество — свод из камней, который обрушился бы, если бы один не поддерживал другого». В состав редколлегии «Приокских зорь» входят такие выдающиеся деятели русской и советской литературы, как Анатолий Аврутин (Минск, Белоруссия), Виктор Буланичев (Бийск, Алтай), Вячеслав Лютый (Воронеж), Сергей Прохоров (Красноярский край), Валентин Сорокин (Москва) и Леонид Ханбеков (Москва). В работе над журналом большую роль играют: Яков Шафран — зам. главного редактора и ответственный секретарь, талантливый прозаик, поэт и публицист, Геннадий Маркин — зам. главного редактора и зав. отделом прозы, признанный, замечательный писатель, Марина Баланюк — зав. редакцией и даровитый помощник главного редактора, Владимир Резцов — зав. отделом поэзии и Валерий Демидов — редактор, оба отличные поэты, а также Елизавета Баранова — секретарь и самоотверженный труженик по оформлению заказов, Игорь Карлов — зав. отделом международных связей, тонкий прозаик и публицист, часто радующий нас, кроме рассказов, повестей и статей, еще и удивительными репортажами-зарисовками, Виктор Хромушин — web-мастер от Бога и Олеся Янгол — великолепная художница.

Я. Ш. Да, как в народе говорят: «В одиночку не одолеешь и кочку», и в «Приокских зорях» подобраля на редкость хороший коллектив. Алексей Афанасьевич, немного ранее Вы сказали, что и авторы журнала, и качество их произведений также повлияли на присуждение изданию нового статуса. Не могли бы Вы назвать имена хотя бы некоторых авторов «Приокских зорь»?

А. Я. Это сделать несложно (А. Яшин подошел к книжным полкам, где рядком стоят номера журнала за несколько последних лет и, вынимая их один за другим, стал зачитывать имена). Они, как Вы это сейчас поймете, и «простые» и «непростые». Среди них: Игорь Лукьянов, Валерий Ганичев, Александр Субетто, Леонид Ханбеков, Вячеслав Лютый, Тимур Зульфикаров, Анатолий Аврутин, Владимир Федоров, Владимир Сапожников, Сергей Галкин, Виктор Пахомов, Владимир Корнилов, Игорь Карлов, Ефим Гаммер, Михаил Серебро, Федор Ошевнев, Владимир Жириновский, Лев Дуров, Геннадий Зюганов, Игорь Нехамес, Сергей Овчинников, Валерий Маслов, Наталья Квасникова, Игорь Герасимов, Владимир Бояринов, Ирина Кедрова, Сергей Норильский, Виктор Буланичев, Тамара Булевич, Евгений Скоблов, Вячеслав Алтунин, Сергей Лебедев, Ольга Борисова, Валерий Ксенофонтов, Николай Макаров, Елена Семенова, Сергей Крестьянкин, Валерий Савостьянов, Михаил Майоров, Людмила Авдеева, Галина Лялина, Любовь Самойленко, Олег Каширин, Константин Струков, Рагим Мусаев, Валерий Акимов, Евгений Трещев, Вячеслав Михайлов, Виктория Ткач, Олег Пантюхин, Ольга и Наталья Артемовы, Сергей Одиноков, Вадимир Трусов, Виталий Кузнецов, Людмила Козлова, Александр Сахаров, Леонид Иванов, Валерий Кулешов, Людмила Сенина, Быхытжан Канапьянов, Олеся Янгол, Валерий Виноградов, Галина Зеленкина, Марк Полыковский, Анна Барсова, Кирилл Карлов, Геннадий Маркин, Владимир Резцов, Яков Шафран и многие-многие другие — всех перечислять займет очень много времени. И молодым авторам, помятуя о старом добром принципе «Молодым везде у нас дорога», также открыты все возможности для публикации, единственное условие, как уже отмечалось,— качество произведений.

Я. Ш. Алексей Афанасьевич, многие авторы уже знают о широкой, многоплановой инфраструктуре журнала. Расскажите о ней нашим читателям.

А. Я. Да, инфраструктура «Приокских зорь» солидна, она включает в себя альманахи, продолжающиеся серии книг и всероссийскую литературную премию «Левша» им. Н. С. Лескова. Каждый из альманахов журнала играет свою роль в литературном процессе и по-своему интересен для читателей. «Ковчег» (редактор — Шафран Яков Наумович) — литературно-художественное и публицистическое издание, «На лирической волне» — чисто музыкально-поэтическое, «Тульская сторонка» — музыкально-поэтическое и публицистическое (редактором обоих является Сенин Сергей Владимирович). Серии книг занимают уже несколько полок в редакционном книжном шкафу: «Библиотека журнала “Приокские зори”» насчитывает около 60 наименований, «Приложение к журналу “Приокские зори”» — около 40. Премии «Левша» уже 8 лет. Ежегодно 4—5 лучших авторов журнала становятся лауреатами премии и получают ее диплом, медаль и удостоверение к ней.

Я. Ш. Нашим читателям, безусловно, будет интересно узнать, чем Алексей Яшин сейчас занимается как писатель и ученый. Не могли бы Вы немного рассказать об этом?

А. Я. Только что я издал новый роман «Женщины в человейнике» и работаю над 16-м томом своей научной серии книг «Живая материя и феноменология ноосферы». Этот том называется «Апология человека». Также приступил к серии рассказов.

Я. Ш. Коротко и ясно, однако сколько труда и сил души стоит за этим, особенно в наше сложное время. Скажите, раз у нас уже зашел разговор на эту тему, каковы ваши взгляды на современность?

А. Я. Взгляд на современность – достаточно пессимистический, ибо живем мы сейчас «на взлете» глобализации, которая всем качествам человека предпочитает инстинкт частнособственничества. А ведь жадность - всякому горю начало, – учит народная мудрость. Все же остальные качества, в первую очередь традиционную христианскую мораль, глобализация нивелирует до категории «мораль по вызову», что есть уравнивание в правах добра и зла. Поэтому главной задачей современного русского литературного процесса является отстаивание традиционной морали и нравственности.

Я. Ш. Исходя из сказанного Вами, поясните, пожалуйста, нашим читателям, какова на ваш взгляд конкретная роль литературы в данное время?

А. Я. Литература всегда должна выражать интересы твоего народа, будучи, в то же время, и общепонятной и нужной любому человеку Земли. Еще В. Г. Белинский учил: «Только та литература есть истинно народная, которая, в то же время, есть общечеловеческая; и только та литература есть истинно человеческая, которая, в то же время, есть и народная. Одно без другого существовать не должно и не может». К тому же современная литература не должна позволить, в силу своих возможностей, совсем увести себя из культурного обихода. Этой цели и служит журнал «Приокские зори» и его альманахи.

Я. Ш. Алексей Афанасьевич, мы говорили, что «Приокские зори» стал международным журналом. В чем это проявляется?

А. Я. У нашего журнала обширные международные связи с авторами из Украины, Белоруссии, Казахстана, Израиля и других стран Ближнего и Дальнего Зарубежья. В частности, крепкое сотрудничество с Белорусским литературным союзом «Полоцкая ветвь», выходят «белорусские номера» «Приокских зорь». Мы проводим всероссийские и международные дискуссии по актуальным вопросам современной литературы. Так, например, это дискуссия «По проекту “Манифеста нового русского критического реализма”», «”Бумажная” и “компьютерная” литература в свете психолингвистики (аналоговое и цифровое мышление)», «Не хватит ли “сбрасывать Пушкина с корабля истории”? (Что нам следует взять из русской литературы советского периода)», «”Герой нашего времени” в оцифрованном человейнике» и многие другие. Мы единственный журнал в России и мире, который проводит такие дискуссии.

Я. Ш. В №3, 2018 «Приокских зорь» мы читали два некролога. Жизнь и смерть, как всегда, идут рядом. Много ли было потерь соратников и постоянных авторов за последние годы?

А. Я. Да, Вы правы: как и смерти нет там, где отсутствует жизнь, так и жизни нет без смерти. За последние годы у нас было много горестных и невосполнимых утрат: Владимир Мирнев (был первым президентом Академии российской литературы), члены редколлегии: Наталья Квасникова и Ирина Кедрова; Виктор Пахомов (долгое время был зам. главного редактора), Лев Дуров, Наталья Парыгина (долгое время была постоянным членом редколлегии), Игорь Нехамес (до скоропостижной кончины в августе этого года — президент Академии российской литературы и член редколлегии) и Валерий Ганичев (до февраля 2018 года — председатель Правления Союза писателей России, член редколлегии журнала) ушли в мир иной. Все они были и активными авторами «Приокских зорь».

Я. Ш. Возвращаясь к озвученному Вами, Алексей Афанасьевич, принципу коллективизма, журнал ведь не является «одним в поле воином», в одиночку всегда было тяжело, тем более в наше сложное время, наверняка ему предоставляется помощь другими участниками литературного процесса и не только?

А. Я. Это так. Большую организационную помощь журналу оказывает Союз писателей России, в частности его новый Председатель правления Николай Федорович Иванов. То же можно сказать и об Академии российской литературы в лице ее Президентов, а также информационной службы, работающей в Интернете, это неустанные труженики, пропагандисты АРЛ и нашего журнала — Евгений Маркович Скоблов и Ольга Геннадьевна Карагодина. Тульский государственный университет тоже помогает — печатает «бумажные» экземпляры по заказам авторов.

Я. Ш. А родное, Тульское отделение Союза писателей России?

А. Я. Наши взаимоотношения с Тульской писательской организацией СПР похожи на отношения хороших сами по себе, но не дружащих друг с другом соседей. Причем, с нашей стороны неоднократно делались шаги по изменению этого статус кво. Однако по причинам, о которых можно только гадать, «воз и ныне там». Жаль, конечно… Но, как сказал Фридрих Ницше, «То, что не убивает нас, делает нас сильнее!»

Я. Ш. Алексей Афанасьевич, не будем заканчивать на грустной ноте. Думается, и это поправимо. У такого пассионарного и талантливого человека, как Вы, и у такого замечательного журнала, как «Приокские зори», все главное еще впереди. Благодарю Вас, Алексей Афанасьевич, за интересную и познавательную беседу, из которой читатели и будущие авторы извлекут много для себя важного. От своего имени и от имени членов редколлегии и сотрудников редакции желаю Вам и нашему журналу закономерных дальнейших достижений!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

1Подставки — ноги; станок — постель; лабух — музыкант. Из сленга окололитературной и околомузыкальной богемы шестидесятых и семидесятых годов, преимущественно провинциальной.

2Коньяк выдержанный высшего качества (молдавский).