Всегда

Всегда

Рассказ. Предисловие Ирины Калус

Рассказы Алексея Котова всегда просты особенной обманчивой простотой. Наполненность жизненными перипетиями в верхнем слое на глубине отзывается эхом совсем иного порядка, а в душе читателя после знакомства с произведением вырастает вполне осознаваемое отчётливое впечатление, но автор создаёт его кропотливо, на многослойном полотне, да ещё из такого материала, выбор и понимание которого становятся доступными лишь после долгого пути потерь и ошибок.

Рассказ «Всегда» подтверждает: то, во что человек верит, практически всегда оказывается для него реальностью. А сложность жизни доказывает нам: любое «всегда» существует относительно своего хозяина и накладывает на него же свои ограничения.

Мы, конечно, изучали физические законы и в большинстве простых случаев можем предсказать, каким образом всегда оборачивается ситуация в физическом мире. Можно ли эту схему применить и к законам социума?

Хорошо быть всегда правым, никогда не ошибаясь…

А что, если безукоризненная правота достаётся «по наследству» от матери, как это произошло у главной героини рассказа Алексея Котова «Всегда» — Насти?

А если, зная о том, что «слаб человек», подобную слабость, подверженность душевной коррозии, «сволочизму» проецировать на всех, включая себя?

А что, если «не принимать близко к сердцу» существование даже самых близких людей?

Так поступает героиня Алексея Котова, и в итоге, после смерти матери — на фоне рушащегося бабушкиного дома — мы видим, как Настя оказывается фатально разъединена и со своей семьёй, и со всем окружающим миром. Герои, носящие прекрасные старинные имена в рассказе — Олег, Ольга, Игорь — остаются за пределами повествования. Для нашей героини они также ничего особенного не значат, как и Сергей — её муж (ведь и в нём наверняка должна сидеть пресловутая «сволочь»!).

Человек («дядя Вова»), который мог бы заменить героине отца, тоже оставляет Настю Егорову вместе с матерью, и девочка так и вырастает — без отца, без всякой опоры в жизни, кроме стойкого убеждения в том, что «любой человек, даже очень хороший, — всегда сволочь». Надежду нам внушает лишь имя героини: Анастасия в переводе с древне-греческого — «возвращённая к жизни», а отталкиваясь от фамилии Егорова, надо полагать, что именно святой «Егорий»-Георгий ведёт по жизни уверенную в себе учительницу литературы.

Вот только русская литература — читай «словесность», «слово» — превращается для Насти в тяжёлый воз, с изматывающими уроками и репетиторством в довесок. Как современно! Жизненные реалии убеждают, что сегодня действительно можно заниматься русской литературой как тяжким трудом, имеющим весьма отдалённое отношение к искусству — изучать, как высушивающую душу схоластику, как мёртвый догматизм с незыблемыми выводами. Такая «литература» превращается в злобное умствование, в перевёрнутую «сложность вещей», когда в каждом светлом видится (и непременно должно быть) тёмное пятно, но обратное невозможно: не допускается проникновения и капли света во тьму. С таким же успехом можно «литературоведчески постичь» Библию (которую героиня Алексея Котова, как всякий «культурный человек», тоже читала).

Впрочем, если отставить игру в слова, коей, как может подумать читатель, решили увлечь нас не то автор предисловия, не то автор рассказа, серьёзный разговор (всегда, конечно же) может вывести нас к другой игре — игре в буквы.

Например, если героиня не помнит своего отца, то литературовед может прочитать это по-своему: всего лишь заменив первую строчную букву в слове «отец» — прописной. Слово сразу приобретает иное значение, а серьёзность на множество порядков возрастает.

Разбитый далёким «дядей Васей» пузырёк с лекарством превращается в рассказе Котова в открытый ящик Пандоры. Острыми осколками разлетаются вокруг смерть, недоверие, злоба, прагматизм, отчуждение. Как от разбитого зеркала Снежной королевы, осколки душевного ненастья проникают в сердца людей. Неслучаен в рассказе май — такой период в жизни возрождающейся природы, когда погода сложна, как человеческая душа, где уживаются сразу все сезоны и оттенки настроений. Немудрено, если однажды от непогоды в светлом тереме прохудится крыша — крыша бабушкиного дома.

Настоящим чудом становится «вразумление» Анастасии (хочется пошутить — своеобразная «починка крыши»): в её абсолютно предсказуемой жизни знакомый библейский образ оборачивается уже не литературной метафорой, а совершенно прямым жизненным фактом: «и будут двое одна плоть». А из-под оболочки метафор тех или иных жизненных коллизий вполне явственно проступают милосердие, чудо, прощение и возвращение — великое и простое Возвращение к Отцу (в данном рассказе фактически — к мужу, к своей семье, к прочному родному дому, к осознанию своего единства с ближним, к пониманию, побеждающему любые, даже очень правильные и стойкие литературоведческие догмы).

Иными словами, хорошо быть всегда правым… Вот только в этом заключён своеобразный спор с евангельской истиной, повествующей, что и «разбойник вниде в рай». На каждое «всегда», надо полагать, найдётся своё чудесное «вдруг», и становится ясно, что «всегда» с нами рядом не только тьма, но и чудесный свет, превращающий «всегда» в «иногда», а то и вовсе исключающий любую тотальную предрешённость.

 

Ирина КАЛУС

 

 

1

Если бы автор был злым человеком, он рассказал бы эту историю короткими, насмешливыми словами, потом, чему-то многозначительно усмехнувшись и стукнув себя кулаком по колену, встал, и, не прощаясь, ушел. Я не могу и не стану утверждать, что я добрый человек, просто в силу не зависящих от меня причин я вижу… нет, не лучше!.. а чуточку дальше и дольше злого человека.

Короче говоря, эта история началась для Насти Егоровой, когда ей было всего пять лет. Однажды мама рассказала ей, как дядя Вася разбил пузырек с лекарством. Дядя Вася и тетя Вера жили напротив и чуть наискосок от дома Насти и все соседи знали, что у тети Веры больное сердце. Когда врачи прописали ей какое-то новое лекарство, через пару дней она сказала мужу, что ей стало легче. Вот тогда-то дядя Вася разбил пузырек и сказал жене: «Не радуйся. Хощу — лещу, хощу — угроблю».

Мама так артистически точно передала деревенский акцент дяди Васи, что Настя, не понимая или почти не понимая смысла его слов, засмеялась.

Сволочь немытая, — сказала о дяде Васе мама. — Выродок. Ему больная жена надоела, вот он и хочет, чтобы она быстрее умерла.

Настю совсем не испугала жуткая история. Во-первых, дядя Вася жил довольно далеко, а во-вторых, мама всегда говорила о нем с ледяной усмешкой и каким-то удивительно светлым, успокаивающим Настю чувством необоримой внутренней силы. Но рассказ о пузырьке с лекарством все-таки произвел на маленькую девочку сильное впечатление, и она стала смотреть на дядю Васю с особенным любопытством, таким, словно видела перед собой не человека, а жуткую, но интересную игрушку.

Когда тетя Вера умерла, и прошло полгода, мама снова высказалась о дяде Васе, но довольно необычной фразой, в которой почему-то не прозвучало его имени:

Ты знаешь, Настенька, а ведь любой человек, даже если он очень хороший, — всегда сволочь.

Мама горько усмехнулась, отвернулась от Настеньки и стала смотреть в окно пустыми, усталыми глазами. На этот раз Настя испугалась. Она подошла к маме, взяла ее за руку и уткнулась в нее лицом.

Мама Насти преподавала русскую литературу в старших школьных классах. Она была самым умным, самым сильным и самым добрым человеком на свете. Мама знала все обо всех и никогда, — Настя знала точно, что ни-ко-гда — не ошибалась в своих суждениях.

А дядя Вова к нам больше никогда не придет, — неожиданно глухим голосом сказала мама.

Настя не помнила своего родного папу Олега. Он давно умер, и к ним часто приходил дядя Вова. Не отрывая горячего лба от прохладной руки мамы, Настя быстро закивала головой, словно не она, а какой-то глупый теленок внутри нее, играя, пытался забодать эту руку. Дядя Вова был веселым, знающим много забавных фокусов человеком, и в сердце маленькой девочки впервые закралось смутное сомнение насчет всегдашней правоты мамы. Хороший человек не мог просто так стать какой-то там нехорошей сволочью, как дядя Вася.

Впрочем, мама снова оказалась права — дядя Вова к ним больше не пришел…

 

2

Дом достался Насте в наследство от бабушки. Он был очень уютным, и внутри него прятались, как в теремке, целых три комнаты — «совсем большая», «просто большая» и «не такая уж и маленькая». Дом украшали невысокая, похожая на гриб-боровик крыша и синяя, веселенькая веранда. Настя любила бабушкин дом не меньше того, в котором она выросла, а может быть, так же сильно, как и саму бабушку.

Теперь уже сама Настя, как и мама, преподавала литературу в старших классах. Она была замужем целых шесть лет, воспитывала двух желанных малышей — Олю и Игорька — и хорошо относилась к мужу Сергею.

На этот раз странная история началась с того, что зимой потекла крыша дома. Настя разбудила Сергея ночью, лишь только заметила небольшие потеки на потолке. Снаружи бушевала темная метель, но Сергей безропотно полез на крышу.

Шифер на углу сильно треснул, — сказал он Насте, вернувшись через долгих полчаса. — Видно, давно подтекало. Угол дома весь во льду, и крайняя балка подгнила.

Что теперь?! — испуганно, одними губами спросила Настя.

Сергей пожал плечами:

Крышу менять. Летом, конечно. Лучше всю целиком. Кирпичный угол я переложу, дело нетрудное.

Это ты виноват! — вдруг закричала Настя на мужа. — Почему ты раньше не увидел этот дурацкий треснувший шифер? Ведь ты был должен!..

В общем, «почему» у Насти получилось много, причем каждое из них сопровождалось обязательным «должен». Сергей ничего не сказал в ответ. Он взял нужные для спешной починки инструменты и снова ушел в темную метель.

Настя села у окна и стала прикидывать в уме, во сколько обойдется неожиданный капитальный ремонт. Она ничего не понимала в строительстве и рассчитывала только возможности семейного бюджета. Подсчеты шли тяжело, потому что Насте не давала покоя мысль: а так ли уж сильно виноват в том, что случилось, Сергей?.. Они жили в бабушкином доме только третью зиму, на работе Сергей крутил «баранку» шофера не меньше десяти часов, а кроме того, часто работал и в выходные.

«Он ведь и не высыпается толком, — промелькнула вдруг в голове Насти хотя рассеянная, но уже теплая мысль. — А ведь Сережке еще и тридцати нет…»

Настя с досадой отмахнулась от глупой бабской жалости.

«Должен — значит, должен!» — решила она.

Для ремонта дома нужны были деньги. И это был главный вопрос.

 

3

Начало мая получилось таким, словно на небесной кухне погоды его готовили сразу три повара — зима, осень и лето. Майское солнечное прорастание то вдруг растворялось в сереньких дождях, то его обжигало короткими заморозками, то вдруг оно расцветало такой чарующей красотой, что весенней погоде легко прощали прежние оплошности.

Когда Сергей вернулся с работы, Настя проводила на веранде ревизию остатков зимних припасов,

Насть, я на массаж записался, — еще с порога, словно извиняясь, сообщил он. — Пятьсот рублей сеанс.

Сколько сеансов? — Настя как раз пробовала клубничное варенье и была явно недовольна его вкусом.

Двенадцать. Можно и больше, но…

Мог бы и потерпеть, — оборвала мужа Настя. — У меня тоже спина болит, но я-то не ною. Сам знаешь, что деньги на ремонт нужны.

Спина у Насти действительно болела. В детстве она занималась художественной гимнастикой, и последствия травы, которую она получила в двенадцать лет, ощущались до сих пор. Как правило, спина заболевала в апреле или начале мая, и боль медленно отступала до самого августа.

Сережка виновато улыбнулся. А Настя вдруг вспомнила историю с лекарственным пузырьком, которую ей когда-то рассказала мама.

«Сволочь, — одернула себя Настя. — Какая же ты все-таки сволочь!»

Ладно-ладно. Конечно, тебе нужен массаж, Сереженька, — уже вслух, но как-то искусственно, по-лисьи улыбаясь, сказала Настя. — Иначе кто же будет крышу ремонтировать?

«И шутишь ты тоже, как сволочь», — сказал Насте холодный внутренний голос.

Он был очень умным, этот голос, потому что помнил все страшные сказки, которые когда-то рассказывала ей мама.

 

4

В сущности, то, что произошло с Настей дальше, любой психотерапевт назвал бы депрессией от усталости — учебный год уже находился на тяжелом излете, а кроме основной работы Настя тащила еще и репетиторство. Она и сама себя именно так успокаивала, но почему странная депрессия началась так внезапно и именно тогда, когда она впервые в жизни назвала себя сволочью?

«Сначала пожадничала, а потом мужа, как рабочую лошадку, пожалела, — говорил внутри Насти холодный голос. — Жаль-жаль!.. Сколько же ты стоишь, такая жаль?»

Настя снова и снова вспоминала пузырек с лекарством и даже видела, как он брызжет осколками, с силой ударяясь о стену, и в конце концов перестала верить в то, что она — разумный, хороший и добрый человек. Настя вспоминала мамины пустые глаза, когда та произносила страшную фразу, и все картонные домики из оправданий внутри нее, которые она старательно возводила, рушились.

«Любой из нас всегда сволочь, — мучил ее голос. — Чуть заденут человека — и сразу все наружу выскакивает. Посмотри-посмотри, разве это не правда?»

Настя вдруг с особой ясностью поняла, что, если честно, она не очень-то и любит Сережку. Пусть она и вышла за него замуж, но все-таки ей раньше больше нравился Эдик Новослободский. Просто тогда, после школы, Настя вовремя поняла, что нужно Эдику, сдержала свой порыв и, словно отступая на заранее приготовленные позиции, влюбила в себя Сережку.

«Парень он с простинкой, но добрый и умный, — сказала о нем бабушка. — Лучше ты не найдешь».

«Да-да, — соглашалась с холодным голосом Настя, — так все и было».

Она не любила Сережку. Она вообще никого и никогда не любила, даже маму и бабушку. Они — умерли, но разве что-то изменилось для Насти? Совсем нет. Она и плакала-то всего два раза, а холодный внутренний голос уже тогда говорил ей, что ничего не вернешь, что всему свое время и что врачи не умеют творить чудеса.

Но если раньше горе все-таки отступало, то теперь оно вдруг оказалось прилипчивым как боль в спине от спортивной травмы. Прошла неделя, потом еще одна. Настя потеряла аппетит, ее стала мучить бессонница, а темное пятно внутри нее, то самое, откуда звучал холодный голос, становилось все больше и больше. Настенька уже откровенно боялась, потому что у нее не было силы противостоять бездушной правде.

А потом она вдруг поняла, что осталась совсем одна. Рядом по-прежнему были Сережка и дети, но они словно жили какой-то отдельной жизнью за толстой стеклянной стеной. Ведь Сережа и дети, как утверждал холодный голос, ровно ничего не стоили для нее…

 

5

В субботу Сережка вернулся с работы и сказал, что «совсем выздоровел».

Массаж помог, — он улыбнулся. — Ну, а ты что снова такая грустная?

«Потому что я — сволочь, — с горечью подумала Настя. — Ведь я хотела сберечь три копейки на чужой боли».

Сережка попытался обнять жену, но Настя опустила глаза и мягко отстранилась. Она сказала, что у нее температура, что она немного простыла и ушла в спальню. Рухнув лицом на постель, она вдруг почувствовала, что у нее очень сильно болит спина. Боль была режущей, почти зубной, и тянулась к лопаткам и коленям.

Настя заплакала от бессилия. Можно было позвать Сережку и попросить натереть ей спину мазью, но для этого нужно было встать и раздеться, а Насте было больно… Неимоверно больно. Она заплакала. Возможно, она и в самом деле простыла, потому что вдруг почувствовала жар во всем теле. Мысли стали путаться, и даже холодный голос куда-то пропал. Настя ощущала только физическую боль, но постепенно она растворилась и ушла в невесомую темноту.

 

6

Утром Настя проснулась как от легкого толчка. Она открыла глаза, осмотрелась и вдруг поняла, что случилось что-то очень важное.

Она встала легко, как встают маленькие школьницы, понимая, что сегодня мало уроков, что эти уроки совсем нетрудные, а день — солнечный и яркий — будет длинным и очень-очень интересным. Тревожащее чувство внутри нее отступило и превратилось в невесомое ожидание. Примерно так ждут писем из армии или просто хороших, уже известных заранее своим приходом, вестей.

Настя прошлепала босыми ногами к окну. Утро только начиналось, и небо было разделено поровну: с запада надвигались тучи, а на востоке вставало чуть припухшее, розовое после сна солнце.

«Господи, у меня же спина не болит!» — вдруг поняла Настя.

Она завела руку за спину, потрогал спину и слегка прогнулась. Спина действительно не болела.

«Почему?!»

Настя не понимала этого. Раньше боль никогда не отступала так быстро и так бесследно.

Она поспешила во двор. Прохладный воздух приятно обжег лицо, шею и голые ноги. Физическое движение подтолкнуло мысли, и Настя вдруг поняла, почему боль прошла так внезапно. В силу своей профессии Настя прочитала много книг, в том числе и Библию. О муже и жене там были сказаны следующие слова: «…И будут два одна плоть».

«Это что же получается? — подумала Настя. — Массаж делали Сережке, но по-настоящему легче стало мне?»

Она едва не засмеялась от радости. Каждый вечер втихомолку — так, чтобы не видели муж и дети — она молилась Богу. Она боялась Его, иногда многословно просила избавить ее от физической и внутренней боли и совсем не удивлялась тому, что бесконечно далекий Бог не спешит к ней с помощью. Настя не верила в чудо и, наверное, даже побаивалась его.

И вот теперь Бог — всеведущий и добрый — не придавил ее громоздким чудом исцеления. Он просто выполнил то, что было обещано, а значит, Он признал, что она — настоящая, а не мнимая, жена Сережки. Даже несмотря на ее давнюю и грешную симпатию к Эдику.

«Го-о-оспо-оди!..» — протянула про себя Настя и осела на порожки веранды.

Хлынул дождь. Стена веранды и козырек над порожками оградили Настю от изумрудно блестящих капель. Они хлестали по ветвям яблони, траве, желтому песку дорожки и задевали Настю только запахом свежести и чистоты.

Бог — был. Он существовал, а значит, существовала на свете необоримая сила, способная взметнуть человека на недосягаемую высоту — выше адского пламени всемирной катастрофы и даже выше страшного и холодного внутреннего голоса. Бог был и Он был совсем-совсем рядом. Он что-то шепнул Насте, и та облегченно засмеялась, уткнувшись лицом в ладошки.

Немножко странно, но даже ощущая близость Бога, Настя не перестала верить в то, что человек — любой человек — может незаметно для самого себя превратиться в сволочь. Но Настя вдруг перестала бояться этой холодной правды. Сидя на Божьей ладошке и вцепившись руками в Божий палец, разве можно было бояться чего-нибудь? А ни-че-го!.. И даже за Сережку и детей, потому что спасающая ее сила не могла не спасти и весь мир.

 

7

Ты что тут голая под дождем сидишь и смеешься? — вдруг спросил Настю сонный голос.

Рядом с ней на порожки присел Сережка. Он набросил на плечи Насти куртку и сунул в рот сигарету. Пахнуло табачным дымом.

Я не голая, я в рубашке, — сказала Настя. — И я не смеюсь… Это я закашляла чуть-чуть.

Настя протиснула руку под локоть мужа и прижалась к его плечу.

Вот именно, кашляешь, — согласился Сережка. — Я когда тебя вчера вечером раздевал, чувствую, ты горишь вся… Ну, как в огне, честное слово. Толкаю тебя и спрашиваю, мол, ты как?.. А ты мычишь что-то и руками отмахиваешься. Потом вдруг заулыбалась и бормочешь: «Нет, не сволочь, не сволочь!..» Помнишь?

Нет, — Настя вдруг почувствовала, что краснеет. — А что потом было?

Ничего.

Долго рядом сидел?

Сережка промолчал. Запах сигаретного дыма стал сильнее.

«Рассказать ему?» — подумала Настя. Она вдруг поняла, что ни за что на свете не сможет найти нужных слов. «Ах, как жаль-жаль-жаль!..»

Сережка заговорил о крыше. У него был монотонный, деловой тон, но сама речь была похожа на журчание ручья. Настя положила голову на плечо мужа и закрыла глаза.

«Так все-таки человек — сволочь или нет?.. — подумала она. — У Сережки бы спросить, вот только он не поймет ничего. Да и про этого дурака Эдика ему знать совсем не нужно. Ну ладно, сволочь я… Только ведь совсем чуть-чуть и… когда все это было?»