«Я – дочь, я ветвь абинского народа»

«Я – дочь, я ветвь абинского народа»

Стихи

«Мне близки стихи Тудегешевой открытостью, искренностью, пронзительной энергетикой, мелодичностью, национальным колоритом. В них есть и ласка, и нежность, но есть и горячий порыв и мужество, и есть «аскеза гор». Есть радость и горечь…

Одним словом, нам явлена здесь талантом поэта живая жизнь. Без трафаретов и шаблонов». 

Геннадий Иванов,

первый секретарь Союза писателей России.

 

 


 

СИБИРЯКИ

У России судьба что Небо высокое.
А глаза, словно воды в тиши – глубокие.
Все равнины, леса в долгих думах – тихие.
Испокон в ней народы живут – многоликие.

Но когда на страну нападали невзгоды,
Будто лес грозный – в бурю, вставали народы.
Шли в атаки, как льдины весной в половодье,
Или дикие кони, срывая поводья.

Мы скуластые, пусть мы с глазами узкими,
Но в боях – всех – враги называли русскими.
И не слыхивали нацисты фашистские,
Что из сплава народов люди сибирские.

Как тайга вековая, стойко-сплочённые,
От земли духом крепкие закалённые!
Кружат вороны, но сражённые воины
Проросли в землю, корнями, непокорные.

До сих пор Ветер прошлого – души студит,
О Сибирской дивизии жизнь не забудет.
Хоть Россия вовеки нетленной пребудет,
Но, корнями Сибири, произрастать будет.

РОД АБА*

Я – дочь, я ветвь абинского народа.
Наш род – Аба, и нет древнее рода.

Аба – отец. В степи клубится пыль.
Склонил седую голову ковыль.

Аба! И слышу стрел холодных свист.
Аба … Упал не землю желтый лист.

В тугом колчане каждая стрела
В боях лихих врага настичь могла

Аба… Но конь споткнулся на скаку,
Лежит в кровавой пене на боку.

Был аргамак** со славою былой - 
Затмило свет коварною стрелой.

Сыны ушли, избрав отважный путь,
Земля родная им не сдавит грудь.

Аба – отец!!! И глохнет в Небе крик…
Алыпом*** был, а стал седой старик…

Аба, Аба… Смолк наковален стук…
Замкнула тишина зловещий круг.

Аба, Аба… Как гулко бьётся кровь,
Где мой очаг и где отцовский кров.

Аба!… А полдень светел и высок,
Аба… И дуло холодит висок.

Аба… Растаял звук и песней стих,
Пою я реквием прощальный стих.

Наш род угас… о, нет печальней рода!
Я – песня-плач абинского народа.
–––––––––––––––––––––––––––––-

*Аба – в переводе с шорского – отец.

Род Аба в прошлом самый многочисленный

род шорских кузнецов. Основатель древнего

городища Аба-Тура, т.е. Отец-город.

В 16 веке переименован русскими казаками

в Кузнецк, позже в Новокузнецк

**Аргамак – лихой горячий конь.
***Алып – Богатырь

 

Проходишь мимо молчи…
 

Эй, путник, проходишь мимо,
Долго молчи… у покинутых
Шорских развалин. На этих
Забытых, заросших мхом , ранах,
В руинах живёт незримый,
Преданный, в иной мир ушедшим,
Хозяин. В пустых одагах*
Угасших, безмолвье застыло.
Сколько невинных слёз горьких
Здесь пролито было веками…
Остались зола да камни
Их сторожит Ээзи-Хозяин!
Эх, путник… Проходишь мимо
Долго молчи… у покинутых
Шорских развалин… Чти память!!!
____________
*Одаги облегченные юрты,

чаще летнего типа, где горел вечный огонь.

 

Люди – скалы моей родины
 

И люди моей родины,
И скалы седой Шории,
На них – аксакалов земли
Оставило время следы.
Они хоть и крепки – стары,
Что даже в узких морщинах
Мох превратился в седины.
Ночами от скал исходят,
Укрытые мглою, звуки.
В них отзывается эхом
Лет прошлых – память столетий.
Послушай! Как плачет ветер
О счастье, ушедшем в вечность,
О струнах, сорванных волей,
Свободе – горше неволи.
Он птицей, бьётся ночами
С подрезанными крылами.
И если вслушаться лучше
К суровым вершинам высшим,
Слух чуткий может услышать
Шаги перемен грядущих…
И камни седой Шории,
И шорцы – душа родины.
Они – аксакалы земли!
За ними века позади.
Под небом живут до поры…
В глазах их, раскосых, поверьте,
Уже поселилась тень смерти.
(02.03.2012 г.)

УХОДИМ

Мы достигли незримых пределов.
Позади нас тьмы - тысячелетий.
Мы уходим туда, где спит солнце,
На закат направляемся молча.

Пробиваясь сквозь время, редели,
Крепко сбитые, духом, тумены*,
Отражая атаки в столетьях, 
В день грядущий дойти не сумели.

Жить в просторах тайги стало тесно,
И в степи – Ветр бескрылый жив только,
Оттого вторим ветру в тон – песни,
И пьем «горькую», что в душах горько.

Пусть увидеть нам вряд ли придется
Свет, что землю расцветит – с Вселенной,
Но народ с гулким именем - шорцы,
Жить продолжит в сказаниях древних.

И когда смолкнет ветер бескрылый,
Тишина воцарится глухая…
Русский мальчик исполнит сказ дивно,
Вам на шорском шооре** сыграет.
––––––––––––––––––––––––-

*Тумены отряды численностью 10 тыс.
**Шоор шорский музыкальный инструмент,

в древности вырезался из ствола борщевика.

 

* * *

Есть на свете обитель, приют – это родина,
Там сбегают ручьи с гор седых в синий лес.
Мы спешим к ней, тропа моя тоже проложена
В мир покоя, в край радужно-чистых небес.

Сколько раз на бегу я в судьбе скользкой падала,
Вслед катился восторженный крик воронья.
Пусть с израненным сердцем, но злобы не ведала,
Исцелялась журчаньем родного ручья.

Там таинственны дали, могуче молчание
Непокорных вершин под охраной хребтов.
Кров завещанный, Шория, предков старанием
Колыбель материнская, память отцов.

Мой последний приют, моя чистая родина  
Непорочная тихость и свежесть лесов.
По тропе той, что мною от века исхожена,
Сыновей, верю, примешь под мудрый покров.

К БЕЛОЙ ЮРТЕ
 

Скрыла Азия русла забытых путей, 
Древней бабушкой в сумрачных думах забылась,
Задремав на кошме серебристых степей,
У подножья курганов и строгих таскылов*
 

Вот и я в прошлой жизни, когда-то жила 
В Белой дедовской юрте, похожей на птицу.
Мне казалось, что юрта, расправив крыла, 
Ввысь взлетев, к золотым облакам устремится.
 

А вокруг расстилался коврами ковыль
До небесного края цветистым узором,
В беспредельной дали седоглавый таскыл
Звал под ласковым солнцем парить над простором.
 

В Белой юрте горел вечный предков огонь,
Он зажжен был во славу и силу сыновью.
Сто веков пронеслось, словно эхо иль сон,
Всё ж пылает огонь в жилах отчею кровью. 
 

Гулкой памятью бьётся в висках, в тишине
Слышу шорохи… Прошлого гулкие звуки…
Время в тёмной чадре в ночь приходит ко мне, 
Простирая безмолвно прощения руки.
 

Вижу Прошлое – явь, как с зеркального дна
Глубь веков неподвижно застывшего моря. 
А в грядущее смотрит немая луна,
Отражаясь бесстрастно в реке слёз и горя.
 

Вот сижу у костра он давно догорел.
Студит пепел и душу безжалостный ветер.
Дикий ветер пустынь все дороги замел
И очаг… в бесприютном остуженном свете.
 

О, мать Азия, скрывшая предков пути!
Возврати же, из прошлого, самую малость!
Сквозь столетий туман дай дорогу найти 
К Белой солнечной юрте, где счастье осталось.
––––––––––––––––––––––––

* Таскыл безлесая гора или сопка.

 

НА КУРГАННЫХ ВЕРШИНАХ

 

По Абинской степи, над курганами в ночь

Дикий ветер поёт древний эпос:

В песне топот коней, полыханье костров

И поющей стрелы долгий отзвук.

 

Слышу-вижу: клубится горячая пыль

Под ногами стотысячных конниц.

И звенят стремена, и сверкают мечи

В безымянных сраженьях жестоких.

 

Вот горит-догорает кровавый закат,

Над землёй дымной ворон кружится,

По ковыльной степи красно-рыжий огонь

Пробегает лукавой лисицей.

 

До сих пор не сгорая, горит горизонт,

Как в сгоревших столетьях когда-то.

Здесь, в Абинской степи, был мой предок сражён

Леденящей рукой чужестранца.

 

Бил о землю ногой старый конь боевой,

Но сражённому вновь не подняться…

Что ж ты, ветер, поёшь песнь угасших времён –

Без того сердце грустью объято.

 

Спит Абинская степь, зарастая травой,

Свет багровый на западе бродит.

На курганных вершинах не спят ковыли

Даже в самую тихую полночь…

 

* * *

Чемпионке мира по сноуборду

Екатерине Тудегешевой

 

Лихой наездницей тебе судил стать Бог –

Родиться в миг, когда звезда с звездою спорит.

Всесильный, зная, что народ твой беден и убог,

Тебя, удачей увенчав, незримо холит.

 

Держись, Катюша! Со стремительных высот

Не упади к подножью этой жизни.

Лишь тот, кто обуздал коня страстей, несёт

К вершинам славы факел в честь отчизны!

 

Но в суете побед, не забывай свой род,

Слабеющий народ, что впал в медвежью спячку.

Буди рекордами – пусть миром весть идёт

О Шории, – победоносная землячка!

 

Село Загадное

Подруге юности –

Надежде Соловьёвой-Николаенко

 

Давай уедем с тобой

в село Загадное

В ту глушь,

где не осталось ни дорог, ни вех.

Там будут пихты

кивать светло, загадочно,

Старушки, как и мы,

свой доживая век.

 

К себе нас примет

дом ветхий на окраине,

Хранящий шорохи

давно минувших лет.

Глазами окон

он прослезится раненно –

Быльём обросший, мхами,

древний егерь-дед.

Теплом согреет

нас печка «старорусская»,

В ней заиграет

шорский древний Дух Огня.

Мы две старушки:

я – шорская ,ты – русская,

В Загадном станем ждать

загадочного дня

 

Качаясь тихо,

всплакнёт рябина тонкая,

Что сиротливо ей

одной глядеть в родник.

Прошепчут пихты ли,

в ночь бредя потёмками,

Всем улыбнётся дом наш,

лесовик-старик…

 

Раздумья

на заброшенном кладбище

 

Я уходила с детских лет к уединенью –

Желая отдалиться от земных забот,

Мечтам предавшись, тайно пряталась под тенью

Могучих кедров, подпиравших небосвод.

 

Как в снах, там веяло божественным покоем,

Смиренностью заброшенных судьбой кладбищ.

Там чибис горько плакал над забытым горем,

Тревожа пеньем отрешённым неземную тишь.

 

С небес лучи незримо золотили травы,

Игривой кошкой ветер прятался в цветах.

Тогда казалось, что мир создан – для забавы,

Но тень витала на заброшенных крестах.

 

Мечты наивные, святые от незнанья,

Сменились строгостью исписанных страниц.

Пришли с годами мудрость и разочарованье:

Печален взгляд их, как молчание гробниц.

 

Пробьёт мой звездный час – свершив обряд старинный,

Седым ветрам предайте савана жнивьё,

Связав узлом столетних кедров две вершины*,

На них сложите тело бренное моё.

 

Нет сил уж слушать грустных чибисов стенанья,

С душой остывшей жить среди живых – нет сил.

Уйду, покоясь в колыбели мирозданья,

По Млечному пути ликующих светил.

––––––––––––––––––––––-

*В древнешорских обычаях был период

захоронения усопших на деревьях:

т.н. «воздушный способ захоронения».

Считалось, что душа усопшего будет так

ближе к Божественному Вечному Небу.

 

ЗАКЛИНАНИЕ

 

Пусть не вымрет язык моего народа,

На умолкших страницах застыв навсегда,

В нелюдимой тиши книг, что взирают строго

В молчаливые лабиринты библиотек.

 

Пусть не скажут о нас: «На шорском наречье

Говорил в Лету канувший древний народ,

Язык диких птиц и зверей понимавший,

Но забыл он мир духов – священный завет».

 

Пусть не скажут: «Жил малый народ когда-то,

Он большое слово – древних тюрков – пронёс

Двадцать долгих веков… В двадцать первом – утратил,

И потомкам своим передать не сумел».

 

Пусть сжимает нам горло нетленное слово,

В поколеньях кочуя, ликуя, скорбя.

Ведь язык – это летопись человечья,

Что идёт из столетий в слогах и словах.

 

АБИНСКАЯ СТЕПЬ

 

Степь Абинская

как забытая матерь седая.

Все пути караванов её уж давно заросли.

Она вечно глядит

то в священные горы Алтая,

To в безмолвие Синей Тайги

долгий взгляд устремляет

Ждёт своих сыновей,

что за Солнцем навеки ушли.

 

Древний воин Аба-Тура,

позабытый веками,

Сквозь столетья глядит

на Кузнецк-город «Бурный котёл».

Жизнь промчалась, как скачущий всадник,

исчезнув с дымами,

И тумены-года

в Горизонтах исчезли войсками,

и зарницы тревожных эпох

ветер студёный размёл.

 

Бьются думы о Прошлом, томят…

Плачет ветер во мраке, стеная…

Может, крик мой услышит

пространство ушедших Времён?

Натяну тетиву я из слов,

истории бег нагоняя,

Разбужу от дремучего сна

ширь Великой Степи,

высь Алтая —

И очнётся седая земля,

забытья сбросив плен.

 

 

 

ОТ СВЯШЕННОЙ ЗЕМЛИ

 

На земле предков дремлют седые века,

А душа молча плачет, утратив дороги,

По которым впервые нежной мамы рука

Повела в жизнь, устало поставив на ноги.

 

И пошла по земле я на слабых ногах,

Беззащитной девчонкой, хранимая Небом.

По неведомым тропам, в чужих городах,

Направляясь к вершинам с нехоженым снегом.

 

Ледяные ветра хлёстко били в лицо,

Вслед свистели метели, устав от погони.

А в глазах – мать с отцом, опершись на крыльцо,

Всё, сутулясь, стоят, как с молитвой, в поклоне.

 

От священной земли поднималась в полёт.

Камнем падая вниз, я взлетала ввысь снова.

Мне казалось: с высот голос предков зовёт,

Покорять вышину призывает сурово.

 

У тайги научилась, живя, побеждать;

У заоблачных гор – сторожить зорко недра.

У стремительных рек – в горе не унывать,

У могучего кедра – добро сеять щедро.

 

Ну, а если случится мне в пропасть упасть –

На крылатых легендах взлечу в выси снова!

И во мне спят века, их шаманская власть

Пробуждается магией вещего слова…

 

Успокойся, мой друг…

 

Друг мой, конь! Впереди – в мутной пене река

Берега подмывает, деревья срывая…

Надо мной и тобой проскакали века,

Потому еле дышим, хрипим, издыхая.

В этом мире, наверно, последний мой крик

Захлебнётся в пустынном молчании Неба.

Одинокий наездник, что к гриве приник –

Нет нигде мне приюта, тепла или хлеба.

 

Не считай же меня, вороной, подлецом.

Я и сам в этой жизни осмеян и битый!

Потому я и жмусь к жёсткой шее лицом,

Чтоб и ты друга чувствовал в холоде лютом.

Успокойся, мой конь, пусть не бьёт тебя дрожь –

Скоро нас поглотит вечный холод молчанья.

Пусть не знал ты камчи*, но прости меня всё ж

За тяжелую ношу земного страданья…

––––––––––––––––

* Плеть, нагайка.

 

Идут караваны …

 

Струится песок, словно волны морские,

По рыхлому краю зыбучих барханов.

Бредут караваны с тяжёлой поклажей

К векам погребённым, в погибшие страны.

 

Струится песок под ногами верблюдов,

Идущих по древним великим дорогам.

Идут караваны – их путь многотруден,

Во мгле бесконечен, как вечные годы.

 

Покрытые пылью и тайной столетий,

Свободные в думах, как ветер небесный,

Идут люди-тени по мёртвым дорогам,

Угасшие молча, забытые Богом.

 

Под звёздным покровом синеющей ночи,

Сквозь шёпот печальный забытых развалин

Поёт ветер песню умолкших народов,

Сметая с песков слёз засохшие гроздья.

 

НАД БЕЗМОЛВИЕМ 

 

Тихий сумрак стоит над могилой, 
Одинокий пустынный покой. 
Ветер птицей бесшумной, пугливой, 
Пролетает с нездешней тоской. 

В сонном мареве, вечном закате 
Успокоилась чья-то душа, 
Вместо горестных слез об утрате 
С листьев падает Божья роса. 

Время стерло рукой беспристрастной 
Одинокой любимой следы. 
Не прийти ей тропою возвратной, 
Не встревожить травы-лебеды. 

Посреди тишины удручённой 
Слышу шорох своих же шагов. 
Ветер, ветер, отшельник бездомный, 
Облетает безмолвье холмов. 

Нет покоя душе сопричастной. 
Кину взгляд: всё кресты и кресты… 
Где предел есть печали безгласной 
Что стирает любимых черты. 

 

* * *

В эту ночь,
Наклонившись,
Воды зачерпнула.
Загляделась…
В ладонях луна поплыла.
Где-то иволга,
Вскрикнув, вспорхнула.
Из ладоней луна пролилась.
 

Сыну Владиславу

Старший сын, пообщайся со мною, 
Чаю с мятой попьем, не спеша. 
Жизнь всё реже нас сводит с тобою, 
Удели дорогих полчаса.

Каждый миг на земле – невозвратный, 
Вскрикнет эхом, замрёт в вышине. 
Может, высшее счастье – чай мятный, 
Что мы пьём в этот час в тишине.

Знаешь, чувства ценны глубиною, 
Оттого расцветает душа. 
Помни, сын, выраженье такое: 
Без любви жизнь не стоит гроша.

Нотой чистой наполни всю землю, 
В трудный час перекинься мостом. 
В полдыханья любовь не приемли, 
Не откладывай жизнь – на «потом».

Лесть и ложь слух ласкают приятно, 
Поступь их, как пушинка, легка. 
Но несёт вниз – куда, непонятно – 
Молчаливая жизни река.

И не скрыться нигде человеку. 
В Небе – судеб плетётся канва, 
Потому до скончания века 
Так зовёт в высь небес синева.

Ну а мне на земле нет покоя: 
Слышу крыльев полет неземной.
Только веки устало прикрою, 
Время-ворон кружит надо мной.
              

 * * *
Что ты смотришь грустными глазами 
На меня, мне свет уже не мил. 
Так шаман безмолвными ночами 
Просит счастья у небесных сил.

Мы с тобой немного опоздали, 
Скрылись в далях годы-скакуны, 
Пронеслись, родные, заплутали, 
Даже с гор Алтайских не видны.

Не томится слух мой соловьями, 
В сердце поселилась тишина.
В вышине орлица над горами, 
Безмятежной строгости полна.
 

Сердце спит. Что делать мне с собою? 
О, любовь! О, если б ты зажглась! 
В небесах взыграла б я грозою 
И дождём на травы пролилась.
 

ПОЗДНО

 

Мне ни к чему теперь ненужных слов любезность

И позднего раскаянья холодный пыл.

Твои слова – как трав усохших бесполезность,

Им расцвести уже не хватит нынче сил.

 

О, где ты был вчера, когда ночные птицы,

Чертя круги, глумились хищно надо мной?..

Той ястребиной ночью только лишь зарницы

Смотрели в душу мне с печалью неземной.

 

Ты жил в тиши, когда о стремя гулко билась

Врагом распятая поэта голова,

Когда из сердца кровь ручьём струилась

И гибли под копытами коней мои слова.

 

Но дух мой жив ещё. Я вижу сердцем вещим:

Рассветный луч изгонит мрак с ночных полей.

И слышу: «К солнцу!» – так кричат по-человечьи

Не ястребы, а стаи белых лебедей…

 

ХРАНИМАЯ

 

Тайга утонула в тумане,

Висит мгла над жизнью-рекой.

Судьба, верю, вряд ли обманет,

Ведомая Божьей Рукой.

 

Живу, как могу, ошибаюсь.

Сквозь зыбь слышу зовы реки.

В тумане найти путь пытаюсь

И… чувствую помощь Руки.

 

Иду. Над тайгой солнце всходит,

Открылась река предо мной!

С небес Кто-то луч вниз наводит

Всевластной Рукой неземной.

 

Кто я в мире бренном? Пылинка?

Иль Высшей воли – сознаньем,

Проросшая в землю травинка,

Хранимая мирозданьем…

 

(22.02.2016 г.)