« Я ищу вас, Гоголь…»

« Я ищу вас, Гоголь…»

165 лет со дня смерти Н.В. Гоголя (1809–1852)

Родился 7 февраля 1964 года в городе Гурьевске Кемеровской области.

Окончил Сибирский металлургический институт (ныне СибГИУ), затем – Литературный институт им. А.М. Горького.

Работал на заводах, а также частным предпринимателем, журналистом, преподавал философию, много путешествовал по стране. В качестве наемного нелегала работал в Греции и в Норвегии.

Автор поэтического сборника «ИНО» (1993 г.), а также многочисленных публикаций в периодической печати.

Печатался в альманахах «Кузнецкая крепость», «Литературный Кузбасс».

Владимир Евгеньевич Угрюмов достойно представил Кузбасс на XI Всемирном фестивале славянской поэзии в Гаване (2006 г.).

В настоящее время возглавляет редакцию студенческой газеты СибГИУ.

Член Союза писателей России. Живёт в Новокузнецке.

 

 

«…вдруг растворилась дверь, вошел Гоголь…»

С.Т. Аксаков

 

Вы были правы, Николай Васильевич, когда говорили, что после смерти Пушкина писать стало не для кого.

Но вы писали и сделали нас героями.

Вы обессмертили посредственность, увековечили пошлость, оправдали страждущих не на шутку и терпящих друг от друга, самодовольных всезнающих глупцов и гладко выбритых стеснительных воришек. Вы оправдали непомерную сытость и вульгарность как единственный способ существования; «вечную жёлтую краску» наших домов и «какой-то особенный лакейский запах», носящийся по улицам. Вы собрали воедино всех посредственностей «надувательной земли», то есть всех живущих по средствам, в меру безразличных, в меру функционирующих ни то ни сё, не горячих и не холодных, задумчивых сидней «по своим надобностям», байбаков, разбросанных закоулками…

Вы говорили о себе, что «прежде я был толстяк, а теперь болен» болен своими героями.

Вы изобразили нас «приятными во всех отношениях», но мы «чёрная точка» в вашей душе, «глухие могилы вместо людей».

Ваша искренность не нравилась никому, вызывала раздражение; плутовство принималось за действительность, замкнутость оскорбляла. Вы, как ваш художник, «вырывали что-то живое из жизни», годами переписывали свои сочинения, «уничтожали гениальное», посвящали нам свои сны.

Именно за это вас так долго спасали от смерти, брили, стращали Страшным судом, ставили к носу пиявки, насильно сажали в горячую ванну, поливали холодной водой, обкладывали горчичниками…

Мы были «чертовски энергичны», мы любили вас. Но вы умерли так же нелепо и неожиданно для нас, как и родились. И нам, вашим героям, стало страшно без вас, и мы засмеялись, как никто не умеет смеяться в мире засмеялись над собой, чтобы не была так «грустна наша Россия».

 

* * *

Через 165 лет после вашей кончины, Николай Васильевич, город NN не изменился.

Я прогуливаюсь по улицам и с удовольствием вижу, что дома выкрашены той же «вечною жёлтою краской». Как прежде на улице стоят мужики, философствующие в пустоте: «Вишь ты, вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?». Скажут и ухмыльнутся такой усмешкой, как если бы «человек, доставши себе в нос насморк и силясь при насморке чихнуть, не чихнул, но так и остался в положении человека, собирающегося чихнуть»…

И в каждом обсуждаемом автомобиле сидит наш новый Чичиков, «не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, не слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж, и не так чтоб слишком молод». Рядом с ним на сиденье, вместо заветной дорожной шкатулки красного дерева, которая была будто жена вашего Чичикова (в сущности, не знающего женщин), тщательно оберегаемая пухлая барсетка – новый символ жены, или тонюсенький ноутбук, будто закадычный дружок, спасающий от скуки в трудную минуту.

Я думаю, возможно, именно этот наш Чичиков, как некогда ваш Тентетников, обдумывает, слава богу, сочинение, которое «долженствовало обнять всю Россию со всех точек – с гражданской, политической, религиозной, философической, разрешить затруднительные задачи и вопросы, заданные ей временем, и определить ясно её великую будущность – словом, большого объёма»; сочинение, своевременность которого в нашей стране, как вы бы могли заметить, всегда актуальна.

Словом, все-таки мы изменились. Мы стали многочисленнее и образованнее, а «пошлость образованного человека не имеет себе равной».

 

* * *

Я иду по городу, где все поделено на казённое и ворованное. Я знаю, что, зайдя в любую организацию, я по примеру Чичикова буду выспрашивать швейцара, «большой ли подлец их хозяин», и мне ответят: «О, большой, сударь, мошенник!».

Я иду по вашему, Николай Васильевич, городу NN, словно читаю ваше сочинение.

Вот бежит молодой человек «с покушеньями на моду», бежит и растворяется в воздухе; вот рекламный агент, «живой и вертлявый до такой степени, что даже нельзя рассмотреть, какое у него лицо»; вот Коробочка с сумками широкого размера и содержания, которыми в России с любовью пользуются «известного рода» рыночные торговцы и даже государственные мужи, имеющие в часы государственного досуга кокетливую слабость ко всяким «грибкам, пирожкам, скородумкам, шанишкам, блинкам, лепешкам с припеками».

Вот размышляющий о себе Манилов с супругой; Ноздрев в казино; дама – «просто приятная дама», а рядом более везучая подруга – «дама, приятная во всех отношениях», и они переполнены новостями, благородными чувствами, состраданием и желанием быстрее полюбить ближнего…

Я оглядываюсь на витрины магазинов, где красуются «безделушки позднейшей роскоши»; «грошовое чтиво» с глубокомысленными глазами психоаналитиков на обложке, обещающих исправить всё, что у нас есть, к лучшему; элитная водка «Пушкин» и ветчина «Моцарт»; бесконечные скидки на золото, бесконечная пошлая пробирающая действительность, в которой «всё по десять».

А с рекламного плаката на меня смотрит какой-то успешный молодой пошляк, белокурый и довольный собой. И я вспоминаю, что такой же преуспевающий весельчак убил поэта Пушкина…

 

* * *

Я думаю о том, что вы, Николай Васильевич, в сущности, любили Россию.

«Если же и музыка нас покинет?..» – вопрошали вы и прислушивались, как «раздается немолчно», «хватает за сердце» русская «беспредельная песня», как запевает её «здоровый, свежий как девка детина, третий от руля…».

«Здесь ли, в тебе ли не зародиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» – вопрошали вы «могучее пространство».

Но перед вами стояла беззвучная река нашей действительной жизни, «по берегам которой ходил красноносый, красноногий мартын» и, «поймав рыбу, держал её впоперёк в носу, как бы раздумывая, глотать или не глотать, и глядя в то же время пристально вдоль реки, где в отдаленье виден был другой мартын, ещё не поймавший рыбы, но глядевший пристально на мартына, уже поймавшего рыбу»…

Мы и есть ваши молчаливые мартыны, покинутые музыкой, и различаемся только тем, что одни уже поймали рыбу, другие же пристально глядят на поймавших.

Вы часто и неожиданно уезжали от нас, подняв высокий воротник шинели, и в своих странствиях, скучая о России, могли одним росчерком превратить другую страну в шутку, допустим, в нос: «Это уже известно всему свету, что когда Англия нюхает табак, то Франция чихает»…

 

* * *

Я всматриваюсь в идущие навстречу носы, желудки, шинели, лица, перечеркнутые улыбками, души с покушением на жизнь.

Всматриваюсь в чиновников и служащих, «нельзя сказать, чтобы очень замечательных, низенького роста, несколько рябоватых, несколько рыжеватых, несколько даже на вид подслеповатых, с небольшими лысинами на лбу, с морщинами по обеим сторонам щёк и цветом лица, что называется геморроидальным…», в ваших бесчисленных Сысоев Пафнутьевичей и Макдональдов Карловичей.

Я ищу вас, Гоголь, как вы искали того, кто «одним чародейным мановением мог бы устремить на высокую жизнь русского человека».

Вы искали Россию и верили в неё, как в птицу-тройку, как в Живую душу.

 

Владимир Угрюмов,

член Союза писателей России.