«Я умру, но ты не бойся»

«Я умру, но ты не бойся»

Рассказ

Несколько дней у меня болел желудок. Нудная тяжесть в животе беспокоила вечерами и даже ночью.

Я пошел на дежурство, думая, что нужно отвыкать жрать хлеб булками, хватая его на бегу, перестать злоупотреблять кофе и сигаретами. Программа оздоровления организма была принята мной единогласно.

А после обеда позвонила Тамара:

Алексей, мать срочно велела с ней связаться. Звони в Бийск, мне сообщишь. Хоть бы не с отцом…

С отцом? Умирает мать, я точно это знаю. Болезнь источила ее организм как ржавчина, превратив красивую когда-то женщину в пергаментную мумию с уродливыми суставами. От матери остался лишь бархатный голос и чистые глаза. Только воля заставляла ее тело сопротивляться смерти.

Но, по словам жены, мать говорила самым обычным тоном. Я набрал межгород.

Привет, мам, что случилось?

Леша, приезжай. Мне хуже, начались перебои с сердцем. Думаю, пришла пора умирать.

Я собирался пятого ноября.

Ее ровный голос не насторожил меня.

Не знаю, сколько проживу, может быть и до пятого, однако поспеши. Я дважды теряла сознание: звоню по телефону — затем очнусь, ничего не помню, трубка лежит на полу. Мне надо тебе все наказать. Ольге я кое-что уже передала, тебя — жду.

А что с сердцем?

Редкий пульс.

Блокада?1

Приезжала «скорая», сказали — нет. Пульс был тридцать два, поставили эуфиллин — стал пятьдесят.

Мама, может, это все-таки блокада? По твоим рассказам — так.

Что, водитель ритма ставить?

Голос у матери дрогнул, и тут я понял: она держалась изо всех сил, не желая пугать меня. Смерть уже заглянула в ее глаза, но там, в сердце, где всегда живет надежда, еще были силы на борьбу, и мать, все понимая, не хотела смириться.

Я позвал к телефону сестру, велел разобраться с кардиограммой, пообещав, что скоро перезвоню.

Через час ничего не изменилось, сестра и отец беспомощно бормотали что-то. Я набрал номер жены.

Она как отрезала:

Едем! Не бойся, мать без тебя не умрет, я бы это во сне увидела.

Машина по дороге сломалась, на заправке я не смог завести мотор: сел аккумулятор. Машину реанимировали с буксира, я мчался, стараясь успеть засветло, и гадал: в чем причина? Ремень цел, зарядка идет. Что тогда?

В шесть часов вечера ехать было уже практически невозможно: темнота упала на дорогу, я ничего не видел. Догнал какую-то «газель», пристроился и в свете ее фар чудом дотянул до Бийска.

Только к семи подкатили к дому. Зашли сразу в гостиную к матери.

Она лежала живая, спокойная. Лицо было гладким, без морщинок, как у молодой. Отеки, догадался я. Отец и сестра стояли возле кровати как истуканы.

В каком-то возбуждении, пытаясь привести всех в чувство, я стал громко расспрашивать Ольгу. Она ничего не могла пояснить.

Я взялся записывать кардиограмму, включил аппарат — по пленке поползли уродливые, громадные желудочковые комплексы, между ними суетились предсердные «пэшки»2.

Ну конечно, блокада, — сказал я. — Дальше можно не писать — и так ясно.

Что делать? — Ольга переключила командование на меня.

А вот что: вызывайте «скорую» и будем ставить водитель ритма, без этого гемодинамику не наладить. Тамара, пока давай перекусим. Мама, как ты себя чувствуешь?

Камень здесь. — Мать показала на сердце.

Конечно, будет камень! — подтвердил я. — Надо ставить водитель.

Мы с женой сели на кухне за стол. За торопливым ужином, гордый своим быстро поставленным диагнозом, я ухмыльнулся и заметил ей:

Деревенские врачи наговорят.

Прибыла кардиобригада. Мы с шофером принесли носилки, уложили мать и поехали в больницу.

Машина была новенькая. Аппаратура в полиэтилене, с пломбами и скрученными шлангами — так и спишут потом, не распаковывая. Мать лежала молча, глядя мимо всех. Я пытался пошутить, подбодрить ее, а может быть, себя. Она не реагировала никак.

В санпропускнике ее долго осматривал кардиолог, уравновешенный мужчина средних лет.

Ну что, — сказал он мне, — попытаемся. Но у нее… почечная недостаточность, калий наверняка высокий. Так что вряд ли…

Мать увезли в реанимацию, начав подготовку к постановке водителя ритма.

Я стоял в коридоре, опустив плечи… Я не умный доктор, а идиот. Аритмия — весточка оттуда, а я радовался, что водитель ритма поправит дела. Возможно, врачи той «скорой» и установили диагноз, да не сказали его, чтобы мать спокойно умерла дома.

С трудом по вечернему городу мы с сестрой добрались до дома. Был двенадцатый час.

Что, это конец? — Отец ходил по квартире, боясь остановиться.

Да. Ничего уже не поможет…

Ночь была кошмарной. Кусали постылые комары, которые осенью живут в подвалах, дважды кто-то звонил.

С утра мы умчались в больницу. Нас принял заведующий и обстоятельно объяснил, что водитель восстановил ритм, однако проблемы с почкой критические. Тем не менее лечение идет, доктора готовят аппарат искусственной почки, и никто не собирается сдаваться. Месяц или день — да наш.

Я попросился в палату, меня впустили. Мать была в сознании. Ей принесли манку на тарелочке — она ее уронила. Каша была на руках, животе, на повязке, прикрывавшей венозный катетер. Тряпочкой я стал вытирать ей руки, а она, задыхаясь, торопливо говорила. Ей было не тяжело: она начала заговариваться и многого уже не понимала. Она хвалила мне — меня, рассказывая, как я ловко поставил диагноз, и я понял, что она меня не узнает.

Я опоздал. Стоял рядом с матерью, держал ее руки, но мама была уже не моя. Ее ласково обнимала смерть, пожалев и дав забвение.

Все замерло. Секунды были почти неподвижны, натужно переваливаясь по циферблату. Люди двигались как манекены, открывая рыбьи рты и беззвучно шевеля губами. Глаза не видели, голова не думала…

Ожидание смерти много хуже самой смерти.

Вернувшись домой, мы решили попробовать отдохнуть. Отец сказал:

Леша, ложись со мной в зале, я боюсь один. Ты ляг на материн диван, а я рядом на матрасе.

Диван был разложенный. Постель перебуровлена с понедельника, когда маму торопливо собирали в больницу. Я быстро разделся и нырнул под одеяло. Душистое материнское тепло окутало меня с пуховой нежностью. Я уснул не успев закрыть глаза.

Во сне пришла мать. Я тихо плакал. Она гладила меня по голове и успокаивала: «Я умру, но ты не бойся. Все будет хорошо. Отдыхай, у тебя еще очень много дел впереди».

…Настало первое ноября.

Мы приехали в больницу и, сунув сестрам конфеты, украдкой зашли с отцом в реанимацию. Мать и узнавала нас, и тут же путала с кем-то.

Я показал ей свадебное фото внука:

Мама, кто это?

Что-то не пойму.

Это Владик и Лина.

А, правда, какой Владик красавчик!

Поставив фотографию на тумбочку, я вышел. Отец еще что-то говорил матери, обнимая ее и гладя по щекам.

Дежурный доктор, молодой парень, неуверенно попросил моего совета: делать ли гемодиализ? Давление не держится, и пациентка может умереть прямо во время сеанса.

Делайте как считаете нужным, — сказал я.

Доктор помялся — наверное, ждал отказа.

Хорошо, давайте попробуем — так хоть призрачный шанс, а иначе только ждать конца.

Потянулись часы. Мы как солдатики ходили перед зданием больницы. Затем навестили в травмпункте дядю Женю.

Дядя Женя, как всегда, был энергичен и быстр, он принимал больных. Консультировал кого-то и между всеми делами успевал с нами разговаривать.

Мать плоха, Алексей. Я был у нее — до Нового года она не доживет.

Думаю, дядя Женя, она умрет сегодня.

Отец признался:

А мне легче стало. Хотел попрощаться с ней, стал каяться. А она отвечает: «Ты ничего плохого мне не сделал…»

Вскипятили чай, пожевали каких-то бумажных беляшей, и отец заснул прямо за столом.

В помещение постоянно заходили люди, мы мешали. Решили заскочить домой, но там не сиделось и поехали на станцию техобслуживания: машина должна быть уже на ходу. К шести ее отремонтировали, и, захватив из дома Ольгу, мы вернулись в больницу.

Втроем шли по вечернему пустому коридору кардиологии. У дежурной медсестры спросили о матери.

Проходите в ординаторскую, доктор вам все скажет.

Кабинет заведующего был в конце коридора.

Присаживайтесь.

Мы неслышно сели на велюровый диван.

К сожалению, бабушка полчаса назад умерла, — сказал доктор.

Я слышал это слово тысячу раз и сам много раз говорил его родственникам своих пациентов. Однако сейчас с трудом понял смысл фразы.

Я глянул на отца. Тот воспаленными глазами уставился на врача, ничего не понимая. Ему сообщили то, чего не могло быть ни по каким законам. Появись черт, ангел, начнись потоп — он бы ничему не удивился. Слово прыгало по комнате, чужое и непонятное, не попадая в отцовскую голову.

Мы вышли из кабинета. Отец беспомощно посмотрел на меня и спросил:

Умерла?

Да. — Говорить мне мешал какой-то резиновый пузырь, стоящий под нёбом.

Отец заплакал, всхлипывая и закрывая лицо ладошками, как маленький седой ребеночек. Он шел по коридору ничего не видя, шел, потому что если бы не шел, то упал бы. Все, что держало его в жизни, уносилось теперь к звездам…

 

Кладбище на горе старое, ему больше двухсот лет. Могила на могиле и меж могил тоже холмики. Дул холодный, резкий ветер. Я никак не мог найти оградку маминой сестры, замерз и занервничал. Наконец увидел знакомые пирамидки.

Дед-могильщик пожал плечами:

Ничего не выйдет. Тут сирень, тут бугор — старое захоронение. Копать вплотную с сестрой — обвалится ее могила.

Тогда рядом с теткой.

На том порешили.

К вечеру с Ольгой поехали в морг. Покойницу одели и уложили в гроб. В машине мы молчали, только поглаживали зеленую коробку.

Отец ждал на улице. Рабочие осторожно занесли гроб в комнату. Крышку сняли. В гробу лежала… баба Аня!

Мертвая мать стала копией своей матери.

Посторонние ушли. Мы сидели возле гроба, и я думал: ничего не надо уже, скорее бы все закончилось. Мать была торжественная, холодная, чужая.

…Утро наступило неожиданно быстро. В час дня в лихорадочной суете начался вынос. Людей было много, несли портрет и венки, гасили свечку, хватали табуретки. Отец зарыдал, его кто-то обнял.

На кладбище в полной тишине прошествовали к могиле. Долго стояли молча. Наконец, дядя Женя стал говорить о матери. Затем сказал: «Прощай!» — и поцеловал ее. Все начали прощаться.

Гроб закрыли и установили на ленты сингуматора. Он очень медленно опускался.

Вместе с гробом и глиной в могильную яму высыпалось Время: маленькая девочка с густыми черными волосами и пухлыми губками; девушка в шляпке с цветком; молодая красивая мать с пучеглазой дочкой на руках; приятная белотелая женщина на камне, с опущенными в воду стройными ногами; дама в белом плаще с улыбающимся кавалером на фоне хвойного леса; радушная и еще красивая хозяйка большой семьи в окружении детей и внуков; бледно-серая и больная, но пытающаяся прихорашиваться старушка; и пустая постель, тепло которой грело меня в ее последнюю ночь…

 

1 Блокада — нарушение прохождения электрического импульса по проводящей системе сердца.

 

2 «Пэшки» — от латинской «P», обозначающей в кардиограмме работу предсердий.