«Я выучил уроки бытия…»

«Я выучил уроки бытия…»

Стихи

Нескладное

Не будет ни писем, ни песен, и смоют полнеба дожди,

какой-нибудь сломанный лучик помянет родное окно.

Смотри, осыпается время с гравюрно чернеющих крон.

Врастая в зеркальные латы собезначальных одиночеств,

мы смотрим, уже не мигая, друг другу в пустые глаза…

Мне так любо тебя не любить, держать у замшевого сердца

и верить в утренние ласки и блики на птичьих устах,

скупать обратные билеты в краеугольные края, умножая

аркады столетий на краю отрешенных небес, и знать,

что все, кто сплыл блаженно до тебя, ни добра и ни зла

нам уже не желают совсем. Хорошо мне в нечаянном мире

вьючить душу сладимой тоской, просыпаться в седые

морозы и листать перечеркнутый день. Шарманочка

раскрутится и вылетит в окно. Не будет ни вех,

ни забвений, и канут за небо дожди. Смотри,

поднимается ветер, который

занес нас сюда.

 

 

Португальская пауза

А в закатном окне голубое перо можжевельника

помавает величаво на голом океанском ветерке,

олеандры в пунцовом цвету и фиалковые жакаранды

вдоль непрожитых млечных путей. Тоска, треска,

зеркальные сардинки, что тают, как любовь, на языке.

Я вызнал, где зимуют наши аисты, примостившись

на башнях соборов, под крестами, на скатах крыш,

и откуда приносят розоватых сестриц и насупленных

братиков в долгих клювах, как манну с небес, я гладил

взором золотые алтари с майоликой лазурной, где

Пречистая Дева с покрывалом крылатым прижимает

покрепче Младенца на крутой и бурливой волне.

Тоска, весна и пена мирозданья, в перламутровых

гротах Алгарви, где зависшая в просини чайка,

приютилась в ракушке навеки

отболевшая былью душа.

 

 

* * *

Я выучил уроки бытия корпением, безделием

и палкой, на парте сгрудились истерзанные перья,

и вырывать твою страницу больнее, чем

я помышлял. Как рвались

в розовые клети, пока не пропадали в них.

Редеет небо на востоке, сложились в струнку паруса,

на непрописанном ландшафте все наши смертные

ошибки срываются с рассветных крыш,

нас забывают разом вещи и вспоминают зеркала, и

черный иней на окне алеет на глазах.

Я одолел уроки бытия отчаяньем, забвением, напастью,

и в недоснившееся слепо макаю синее перо,

как три любви назад.

 

 

Магомаев

«Поет народный…», как во сне, моргала Моргунова,

и — шквал, и шторм, уже никто не слышал «Магома…»

И вот уж Гендель на ура и Бах с Бабаджаняном,

и обрывается душа на небывалой ноте. И, отложив

«Советский спорт», «да, сила», папа повторял, хотя

по жизни ни за что ни Вагнера, ни Верди. И, синей

вечности дивясь, бабуся: «больно шибко», а мама

бережно вздыхала о тихом, о своем. Казалось,

в звездный океан мы все впритирку отплывем

на стареньком диване, да вот уж маюсь я один

на островке порожнем. Сорвался в прорву хоровод

любвей, скорбей и судеб, и вам за небом уж поет

в своем жабо из облаков и снов залетно-юных,

зажмурив нежные глаза и в память пылко протянув

распяленные пальцы, непререкаемый Орфей,

последний полубог Советского Союза, где тает

точка наших солнц на выцветшем экране.

 

 

Пламя Нотр-Дама

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые…

Тютчев

Собор Парижской Богоматери, тебя сожгли,

как Жанну д’Арк, но Приснодева не дала

тебе погибнуть в пламени безбожном. И словно

кто-то усадил меня напротив — следить за первым

жиденьким дымком, потом за желтыми клубами

и первым языком алеющего ада. С тобой сгорала

и душа, и память сопричастно вековая, но шесть

ты отзвонил в последний раз, еще живой, еще

дрожа у края, и солнце невозможного заката

зависло над тобой, не смея откатить за грань

без дна и без возврата. «Заткнись!» — сказала мать

по-русски безмозглой девочке, увязшей в жиже

интертрёпа. И кто-то щелкал из машин,

и кто-то плакал не стыдясь, целуя взглядом

разлученья и хрупкий шпиль, и петушка,

упавшего с поруганных высот и вешней сини

в бурлящую багровую геенну. Прощай, мой

Нотр-Дам, до вечного возвратного свиданья.

Теперь молитва лишь одна: чтоб не отдали тебя

безбожникам глумливым на оскверненье их

мертвым циркулем и смрадом пирамид. Однажды ты

была, обитель душ, среди парижской маеты и

духа сирого томленья, и я к тебе без мысли

забредал, и отходил, и возлетал в твое ручное

поднебесье, где нас Она, как пасынков, хранит.

Собор Парижской Богоматери, ощерившись

беспомощно химерами у края, как куст терновый

над обрывом, пылает над землей, неопалим.

15.IV.2019, набережная Сены