Японские свечи

Японские свечи

Роман

Часть третья.

ДАУНШИФТЕРЫ1

 

Я предпочел бы умереть, чем не играть.

Александр Пушкин

 

Лёшка, одиннадцатилетний полноватый мальчуган, закинув на заднее сиденье джипа спортивную сумку с учебниками и тетрадями, сел впереди рядом с отцом. Забирать сына из гимназии было святой обязанностью Тимура, а ещё накормить его обедом и помочь приготовить домашнее задание. А вечером после работы мать подъезжала на своей машине к его дому, звонила сыну на сотовый, чтобы выходил.

Что сегодня проходили? – задал дежурный вопрос отец.

Ничего особенного. Разве что по ОБЖ этапы жизни человека.

А что такое ОБЖ?

Обеспечение безопасности жизнедеятельности, – нарочито по слогам произнёс отрок, подчеркнув отцовскую некомпетентность.

И какие же этапы проживает человек?

Лёшка напрягся и стал сосредоточенно загибать маленькие пальчики.

От нуля до пяти – младенчество. От пяти до пятнадцати – детство. От пятнадцати до двадцати пяти – юность. От двадцати пяти до сорока пяти – зрелость.

Настала очередь отца испытать напряжение, ведь ему в этом году исполнилось 45, и по школьному учебнику он уже вышел из зрелости. Сын почувствовал возросший отцовский интерес и смутился, вспомнив, сколько лет его родителю.

От сорока пяти до шестидесяти пяти лет этап называется старением. Но тебя это не касается. Ты у меня ещё молодо выглядишь. И, вообще, все эти этапы – такие относительные.

Ладно, не успокаивай. Говори, что дальше. Бабушка наша – в каком этапе?

Преклонный возраст, – бодро отрапортовал Лёшка. – Он начинается в 65 лет и чёткого окончания не имеет.

«Хоть так! – подумал про себя Никитин старший. – А в системе страхования после 65 жизнь человека называют «дожитием». Людей старше семидесяти, выезжающих за рубеж, даже не страхуют».

Перед поездкой в Забайкалье окулист выписал Тимуру очки + 1,5 и предупредил, что с возрастом дальнозоркость будет расти, и каждые два-три года придётся приобретать новые очки для чтения с более сильными линзами.

«Надо же! Почти по Лёшкиному расписанию», – ещё подумал он.

 

Хиросима – южный провинциальный город. Одно- и двухэтажные «игрушечные» домики спрятаны в зелени деревьев на речных островах. На одном из них, на патриархальной тихой улочке, утопающей в цветах сакуры, ранним утром остановилось такси.

Боже, как здесь красиво! – восторженно произнесла Анна. – И ты вырос в этой красоте? Теперь я понимаю, почему у меня такой изысканный муж.

Шофёр вытащил из багажника чемоданы и аккуратно поставил их на сверкающий чистотой тротуар. Тоширо рассчитался с водителем, и машина уехала.

Ни ветерка. Полный штиль. На улицах – ни души. Только птицы щебечут на ветках. Цветущее море сакуры и, как редкие скалы, островерхие черепичные крыши обителей местных гномов.

Я боюсь твоей мамы! – поёжилась молодая женщина и прижалась к мужу. – Зря я не осталась в Токио. Ты бы сам забрал Тошико.

Не переживай, Ая. Мои родители не кусаются.

Он поставил чемоданы на порог и трепетно гладил кору растущего рядом дерева.

Дверь открылась без звонка. Несмотря на ранний час, госпожа Андо встретила дорогих гостей причёсанная и в парадном кимоно. Окинула взглядом новую сыновью избранницу, расцеловала сына и пригласила их в дом.

Изнутри родовое гнездо Андо представляло собой образец японского минималистического убранства. Мебель, как таковая, здесь отсутствовала вовсе. Бумажные стены, раздвижные перегородки, циновки на полу и какие-то сундучки вдоль стен.

Тошико ещё спит. Не будем её будить, – тихо произнесла хозяйка.

Снова чуть дольше посмотрела на Анну и вдруг улыбнулась. Возможно, вспомнила себя в молодости, как почти полвека назад она сама переступила порог этого дома, и как встретила её свекровь. Старой Абуке русская понравилась. Густые каштановые волосы, прямой нос и, главное, не умеющие врать глаза. Эта женщина по-настоящему любит её сына. Абука сразу повеселела, показала молодым спальню с настоящей кроватью, а сама отправилась на кухню готовить завтрак. Служанку в этом доме не держали.

Через полчаса, умывшиеся и переодевшиеся, Тоширо и Анна вышли к столу. На главном месте в гостиной восседал глава семейства Шин Андо, полковник в отставке. Но парадный мундир ветеран не одел, довольствовался белой сорочкой под шерстяным пуловером крупной вязки.

Добро пожаловать в наш дом, дорогая Анна, – произнёс по-русски пожилой господин, встал из-за стола и поцеловал невестке руку.

Отвыкшая от подобного обращения, Анна вначале опешила, но быстро собралась.

Очень приятно. Мы ещё не до конца распаковали чемоданы. Там много экзотических колониальных вещиц. Но вот эту…

Тоширо вытащил из-за спины большую статуэтку слона и передал её Анне.

Это – ручная работа. Её вырезал известный тайский мастер из сандалового дерева. Теперь ароматное благовоние тропиков сделает ваш дом ещё уютнее. В Таиланде есть поверье: если хобот у слона поднят вверх – это к удаче.

Абука наклонилась к мужу и прошептала что-то. Оба засмеялись. Дескать, поднятый хобот хорош не только у слона.

Хозяйка прочла удивление в её глазах, поставила слона на сундук и уже без всякого стеснения заявила:

Чаще смотри на него, Шин.

А детей поблагодарила за чудесный подарок.

 

От предложения Анны помочь убрать со стола и вымыть посуду хозяйка не отказалась. Оставшись наедине, женщины могли позволить себе откровенность.

Ты лучше Азуми, честнее, – начала разговор хозяйка.

Спасибо. Вы мне тоже понравились. Совсем на японку не похожи.

Абука ловко вывернулась из надоевшего кимоно, оставшись в домашнем халате.

Так удобнее, – она открыла кран и принялась мыть грязные тарелки.

Анна протирала их полотенцем и составляла в стопки.

Я – маньчжурка. Шин отыскал меня в корейских лесах на границе с Россией. Даже русский язык я когда-то немного знала, но теперь забыла. Так что ты не первая иностранка в этом доме, расслабься. Хуже фарфоровой куклы из Кокуру2 невестки мне всё равно не найти. По дому ничего делать не умела, только наряжалась целый день да икебаны составляла. Настоящая японская жена! Поэтому мужики от них по гейшам и бегают. Жизни в них мало, одна чопорность. И внука Ачиро воспитала неумехой. Ему уже десять, а он всё в солдатики играет.

Груз напряжения спал с Анны.

А я-то ломала голову, откуда у вас такое странное имя – Абука. Совсем не японское.

Так звали древнюю маньчжурскую богиню неба. Моя бабка была шаманкой и меня камлать немного научила. Настоящие маньчжуры – не чета японцам. У нас женщины в почёте. Даже боги в основном женщины. Мать Орлица, мать Тюлениха. Хоть и считается, что японцы произошли от божеств ками, зато маньчжурам покровительствуют дэликэ – женские духи, бывшие раньше людьми. Они приносят в дома свет и счастье.

 

Спросонья Тошико не узнала родителей. Расплакалась и спряталась за подол бабушкиного халата.

Мать завалила дочь подарками: куклами, мишками, собачками и долго ползала на коленях по циновке, пока малолетняя дочь самурая разрешила обнять себя.

Как она выросла за эти два года! Совсем взрослая, сама одевается, сама расчесывается, много иероглифов знает и по-японски лопочет – не остановить.

Анна в слезах радости зацеловала, затискала любимое чадо, и только потом хватилась: Тося совсем забыла русский язык!

Абука и Шин растерянно посмотрели друг на друга.

Больше, моя радость, я тебя одну не оставлю. Отныне мы всегда будем жить втроём: ты, папа и я. Согласна?

Тошико утвердительно кивнула:

Только бабушку с дедушкой ещё возьмём.

Взрослые рассмеялись.

 

 

Когда отпустит мне судьба

Последние три дня…

 

Но у Тимура оставалось ещё целых три месяца, чтобы пометаться. Как и поэт, он вначале пожелал проститься с другом. Но скорбной посиделки с Антоном не получилось. Они напились, как поросята, а потом поехали в ночной клуб – снимать баб. Сыновья не верили в возможность скорой кончины отца и мотивы его поступков не понимали. Как и мать. А перед женщинами больной всех карт не раскрывал и зажигал с удвоенной энергией. На том свете же не оторвёшься.

Но ничего, кроме тяжкого похмелья, с ним не происходило. Свой пир во время чумы за бесперспективностью данного мероприятия Тим решил прекратить.

«Спаси меня, моя работа!» – этот девиз выручал его из трудных ситуаций не единожды. А вдруг и на этот раз не подведёт?

Но работы никакой не было. Головная компания разорилась, и все дебиторы дружно простили ей свои долги, а кредиторы умылись грязью. Хранить заначку на чёрный день Тимур доверил матери. И когда он пришёл за деньгами и заявил, что хочет сам попробовать играть на бирже, мудрая женщина вначале отказалась выдавать кубышку, но потом всё-таки сдалась, решив, что пьянка – хуже.

 

Контингент слушателей курса биржевой торговли походил на собрание клуба анонимных алкоголиков. Тот же нездоровый блеск в глазах неудачников по жизни, стремящихся любой ценой взять реванш. Только там каждый рассказывал, сколько дней ему удалось продержаться без спиртного или наркотиков, а здесь – кто, сколько заработал или потерял после последней встречи. Там людей отучали от зависимости, здесь – к ней приучали.

И пусть лектор говорил правильные слова о самоконтроле и дисциплине, но живущие своей жизнью, постоянно меняющиеся, почти живые, биржевые графики на экране проектора за его спиной взывали к обратному. Они, словно, кричали новоявленным рекрутам: «Ну же, давайте! Нажимайте клавиши и покупайте на всё!»

Биржевые тенденции принято называть трендами. Они бывают трёх видов. Растущий – бычий – тренд, когда желающих купить больше, чем продать, спрос превышает предложение. Падающий – медвежий – тренд, на нём предложение превышает спрос, и погоду делают продавцы. И третий тренд – так называемый боковик, спрос и предложение находятся в состоянии равновесия. Его торговать особенно сложно, в какую сторону происходит накопление позиций – неизвестно, а выход из боковика бывает импульсивным и сильным. Часто боковики предшествуют развороту тренда. Российский рынок испытал сильное падение, поэтому сейчас ему одна дорога – вверх.

Ведущий курсы молодой человек, почти юноша, по всей видимости – выпускник экономфака, понял, что сболтнул лишнее и тут же добавил:

Но нам без разницы, на каком рынке зарабатывать: растущем или падающем. За ночь может случиться всё что угодно, поэтому я никогда не переношу свои позиции назавтра. А скальпинг – закрытие позиции при достижении прибыли в несколько пунктов – вообще безрисковая стратегия. Главное – не забывайте ставить стопы.

Тим быстро сообразил, что их учат в первую очередь обогащать брокера. Сколько он не выставлял стоп-ордеров, цена дотягивалась до подавляющего большинства, оставляя горе-спекулянта в небольшом проигрыше. А потом до него дошло, что все его операции для продвинутых программистов – как на ладони. Как он ни пытался заставить себя просто купить акции и закрыть компьютер, но у него, привыкшему к деятельному бизнесу, было много свободного времени, руки чесались и ничего с собой поделать он не мог. Снова включал комп и прилипал к монитору до закрытия торгов. На следующий день всё пов­торялось сначала.

«Японские свечи» – наиболее популярный интервальный график у биржевых профессионалов. Он не только отражает диапазон изменения цены за определённое время, но ещё служит прекрасным техническим индикатором для прогнозирования направления рынка, – твердил на лекциях, как мантру, бывший студент. – Проще говоря, «японская свеча» – это обыкновенный ценовой столбик на графике любого интервала. Год, месяц, неделя, день, час, минута. На бычьем рынке, когда цена растёт, свеча – белая. А на медвежьем – чёрная. Границы тела отображают цену открытия и закрытия, а тени – максимум и минимум, допустим, за час. Свечи с маленькими телами и большими тенями называют дожами, они говорят о развороте тренда. «Молот», «повешенный», «утренняя и вечерняя звёзды» – тоже. Но ещё больше на будущее движение рынка указывают комбинации из нескольких свечей. «Завеса из темных облаков», «бычье поглощение», «ступенчатое дно», «брошенный младенец», «беременная»…

А почему их называют японскими? – поинтересовался любознательный пенсионер.

Подобную запись ценового графика впервые придумал один японский торговец рисом ещё в середине семнадцатого века. Он так анализировал динамику продаж. А с развитием биржевой торговли брокеры всего мира оценили это изобретение.

 

Никто не знает, что за правым краем интервального графика все генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Великий биржевой игрок Джесси Ливермор3 верно заметил: «Только одна вещь может доказать мою неправоту – это потеря денег!» На бирже все учатся на своих ошибках, но лишь единицы уходят с неё разбогатевшими. Подавляющее большинство продолжает учёбу, пока совсем не останется без штанов.

 

Из всех времён года Анна больше любила весну. С пробуждением природы ей казалось, что и её жизнь встрепенётся, сделает новый рывок. Так уже случалось не раз. Прогулки по набережной Сунгари под руку с галантным лейтенантом. Букеты полевых цветов, не переводившиеся в походной палатке, на Халхин-Голе. Редкие выходные дни, которые они проводили вдвоём на безлюдных островах Сиамского залива. Белый мелкий песок, ласковая нега набегающих на берег лазурных волн с белыми барашками на гребнях. И капельки океана на бронзовой коже любимого. А утопающая в цветах сакуры Хиросима?

Вот и нынче – весна. На самом краю света, в богом забытом губернаторстве Карафуто4, в южной части острова Сахалин. Майор инженерных войск Андо сам попросил назначение сюда. Анна вначале удивилась его выбору. После жарких джунглей Индокитая оказаться на севере. Променять одну глухомань – на другую. Ладно, были бы вдвоём, но дочери же нужно где-то учиться. Конечно, в Тоёхаре5 есть неплохая начальная школа, но с детскими учебными заведениями Хиросимы и даже маньчжурских городов её не сравнить. Глухая провинция! К поступлению в Токийский университет здесь не готовят.

Тоширо резко отреагировал на её замечание.

Ты же хотела научить её русскому языку, вот и учи! А мой выбор обсуждать не надо. Я никогда не стремился сделать карьеру на армейской службе. В сорок пять лет поздно что-то менять. А мост с Сахалина на материк никто, кроме меня, не построит!

Но сейчас же война. Север острова – у Советов. И кто даст деньги на проект?

В Хабаровске мост через Амур твой отец строил тоже во время войны. А недавно Сталин, опасаясь, что наша авиация может разбомбить этот мост и отрезать Приморье от России, приказал продублировать его, вырыв под рекой железнодорожный тоннель. И по нему уже ходят поезда! А ты говоришь «война». В строительстве мостов и тоннелей – она двигатель прогресса. Да и конец ей скоро. Советские войска уже в Европе. Поражение Третьего рейха – вопрос времени. СССР превращается в мировую державу. Я молюсь о дружбе и сотрудничестве наших стран. Поэтому мы здесь.

 

Тося быстро вспоминала родной язык. Дома они говорили только по-русски, так решил глава семьи. Скоро пятилетняя дочка уже стыдила отца за неправильное произношение и ехидно передразнивала его.

Всё своё время Анна проводила с дочерью. Местечковая элита красавца майора приняла радушно, но не его русскую жену.

«Ещё местных русских дикарей всех не вывели, а тут харбинская красотка объявилась!» – эта фраза острой на язык губернаторской жены закрыла для Анны двери всех приличных домов в Тоёхаре. В знак солидарности с Анной майор тоже перестал посещать светские рауты, а вскоре и вовсе убедил командира дивизии в Саппоро передислоцировать железнодорожный батальон на западное побережье, ближе к строительству.

Жена восприняла переезд в штыки и вслух читала Чехова:

«Впрочем, раз – это было на вторые сутки нашего плаванья – командир обратил мое внимание на небольшую группу изб и сарайных построек и сказал: «Это Маука»6.

Вот в какую глушь, доченька, везёт нас с тобой папа. В сарае мы ещё не жили.

Не волнуйся, мамочка. Папа купит нам печку, и мы будем её топить дровами. А ты будешь на ней готовить вкусную еду, – заключила Тося.

Тоширо улыбнулся и стал дальше упаковывать ящик с инструментами и чертежами.

От Тоёхары до Маоки – меньше ста километров. Но поезд двигался очень медленно, как в Индокитае. Пусть здесь не джунгли, зато буйная южно-сахалинская растительность по непроходимости с ними сравнима. А ландшафт местности? Таиланд отдыхает. Сопка, обрыв, река. И так на протяжении всей дороги.

Тося смотрела в окно с открытым ртом и постоянно спрашивала у родителей: «Наш поезд не упадёт?»

Всё, что я делал прежде: в Маньчжурии, Индокитае – детский лепет по сравнению с этим! На таком коротком участке – целых 15 тоннелей, общей протяжённостью пять километров, и 35 мостов!

Пожилой контролёр-кореец подошёл к ним проверить билеты и заинтересовался разговором.

Другой такой дороги в мире нет. Даже в Швейцарии. Мой старший брат её строил. Он был подневольным корейским рабочим, «тако». Погиб в тоннеле у Чёртова моста. Много людей здесь полегло. Сколько шпал от Тоёхары до Маоки, столько трупов «тако» лежит под землёй.

Анна демонстративно отвернулась к окну, давая понять, что тема ей не приятна.

Поезд – у подножия Южно-Камышового хребта. Сейчас будет тоннель, а за ним – Чёртов мост. Приготовьте фотоаппарат, если он у вас есть, – сказал контролёр и пошёл дальше проверять билеты.

Боже! Мы летим! – вскрикнула Анна, когда, вынырнув из темноты тоннеля, состав парил над ущельем на высоте небоскреба.

А эта блестящая ленточка – река? А маленькие муравьи – люди? – забросала родителей вопросами любознательная дочь. – Но как мы отсюда спустимся?

Отец улыбнулся:

А вот в этом – главный фокус!

Поезд снова зашёл в тоннель, и в вагоне зажегся электрический свет.

У меня голова кружится, как на карусели. Будто нас ввинчивают в землю, – призналась Анна, прикладывая к лицу носовой платок.

Так оно и есть. Мы едем вниз по тоннельной спирали Такарадай. И выход из портала – как раз под мостом.

Дневной свет пассажиры встретили как манну небесную. Западное побережье острова озарялось красноватыми лучами уходящего солнца.

 

Маока с чеховских времён далеко ушла в своём развитии. Рыбные фактории на берегу, каменноугольные шахты, лесоразработки, животноводческие фермы, аккуратные поля сельскохозяйственных культур, трубы современной бумажной фабрики демонстрировали промышленную мощь уездного двадцатитысячного городка. А публичная библиотека, баня, рестораны, чайные, гостиницы и бордели, мирно соседствовавшие с синтоистскими храмами, буддийскими пагодами и католическим костёлом, его духовную составляющую. Православной церкви в городке не было. Встретить на улице славянское лицо было большой редкостью. Зато японцы – на каждом шагу. Переселенцы из северных и северо-западных районов Японии и обслуживающий персонал – корейцы. Гражданам Страны Восходящего Солнца, в какой бы части света они не находились, всегда хочется ощущать собственное божественное происхождение по сравнению с народами низшей ступени.

Железнодорожный батальон расквартировали в пригороде, но в деловой части города командование арендовало проектную контору, где на благо Великой Империи могли трудиться и гражданские лица.

Квартиру для семьи майора сняли в двух кварталах от конторы. Из трёх комнат с водой, канализацией, электричеством и паровым отоплением. И хотя в городе насчитывалось свыше двух десятков школ, в том числе и женская гимназия с подготовительным отделением, но Анна не спешила отдавать дочь на обучение куда-то и азам грамоты учила её сама.

Главным достоинством цивилизации был телефон. Первым делом Анна позвонила в Хиросиму, и старая Абука, наверняка, надев на нос очки, в точности записала новый номер в книжку с бамбуковым переплётом. Свекровь звонила часто, но Тоширо дома заставала редко – служба, потому подолгу говорила с невесткой о разных житейских мелочах. И до Харбина жена майора дозвонилась быстро. Илья Иванович сам снял трубку и бодрым голосом доложил, что арендную плату за очередной месяц он уже внёс на её счёт в банк. Анна быстро прикинула в уме, какая за три года набежала сумма, и довольно потёрла ладош­ки. На обучение Тоси в университете должно хватить. Надо узнать: можно ли перевести деньги из Харбина в Маоку? Муж советует: все сбережения хранить в наличных долларах или золотых монетах. А он редко ошибается. Телефон Пенелопы Джойс в Нью-Йорке не отвечал.

Море здесь было повсюду рядом. Портовые краны, мачты рыбацких сейнеров, пароходные трубы виднелись из любой точки Маоки.

 

Железнодорожную часть на Сахалине командование держало с одной целью – достроить дорогу от Кусюнная до Эсутору7, единственного центра окружной префектуры губернаторства на границе с СССР, не имевшего устойчивого железнодорожного сообщения со столицей Карафуто. В приграничной префектуре уже имелась целая сеть узкоколейных дорог, связывающих многочисленные каменноугольные шахты с морским портом в Татарском проливе. Оставалось достроить несколько десятков километров трассы, и весь японский юг острова превратился бы в единый транспортный механизм. Но в прошлом году Токио прекратил финансирование строительства. Мол, в условиях затянувшейся войны инвестиции отпускаются лишь на первостепенные объекты.

С мэром Маоки майор нашёл общий язык. Служащие железнодорожного батальона без дела не сидели. Ремонт и профилактика железных дорог, строительство подъездных путей к причалам, шахтам, другим объектам были делами нужными, но для профессионального строителя, привыкшего к размаху, казались мелкими и ничтожными.

Весной сорок пятого американские самолёты начали по ночам бомбить южно-сахалинские города. Пострадали промышленные предприятия, среди мирного населения жертв было мало. Но поднаторевший в стратегии игрок расклад сил на дальневосточной шахматной доске разглядел сразу. Русские ничего не бомбили, они просто ждали, когда экономика, созданная чужими руками, сама упадёт в их руки. Ведь нерационально истреблять имущество, которое скоро станет твоим.

Нажав на нужные рычаги в Министерстве обороны, в апреле он получил из столицы «добро» на тайную проектно-изыскательскую экспедицию к самому узкому месту пролива Невельского. Триста с лишним километров вдоль изрезанной береговой линии западного побережья Сахалина по территории враждебного государства. Участие японских солдат исключалось, советские пограничники сразу б их опознали. Поэтому отряд набирался в основном из бывших белогвардейцев, перешедших на службу Великой Японской империи. Пятерых особо выносливых казаков Тоширо отобрал в охранение, а в качестве носильщиков решил взять корейцев. Анна тоже рвалась на север, но муж категорически запретил.

Это – военная, очень опасная операция. Тебе ещё дочь растить.

Молодой казачок Григорий Смородин не только умело сидел в седле, лихо орудовал шашкой и прекрасно стрелял, он успел ещё два года отучиться в Харбинском политехническом институте, пока его родителей и сестёр правительство Маньчжоу-Го не репатриировало на родину. Накануне отъезда жандармы задержали Григория за драку, он трое суток просидел в околотке, и поезд ушёл без него.

Оставшись на чужбине один, Григорий бросил учёбу и подался в железнодорожную стражу, а оттуда – в маньчжурскую жандармерию и уж потом – в военную разведку Квантунской армии.

На время похода об армейской службе забудь. Вспомни студенчество. Ты – аспирант геологии Томского политехнического института. Я – твой научный руководитель, доцент Сулейманов, по национальности – узбек.

Григорий рассмеялся:

Да, ладно, ваше благородие? Большевики же – не совсем идиоты, японца от узбека не отличат?!

Лучше бы не отличили.

 

Мыс Погиби – самая западная точка Сахалина. Тоширо стоит на краю крутого обрыва, холодный ветер с материка бьёт ему прямо в лицо, внизу под ногами штормит пролив, а он всматривается вдаль и даже без бинокля видит скалистый берег Евразии. До выступающего в море мыса Лазарева рукой подать, меньше десяти километров. За двадцать лет здесь мало что изменилось. Где-то просели грунты, обрушились скальные породы. Но это мелочи! Месяца с избытком хватит, чтобы внести поправки в технические условия проекта. И будет здесь красавец-мост! Самый длинный, самый изящный, самый прочный мост в мире. Старик Соболев на небесах будет гордиться своим учеником.

Нет денег? Вопрос сейчас решаем, как никогда раньше. Следом за Германией последует Япония, и Советский Союз вернёт себе Маньчжурию, Курильские острова и весь Сахалин. Пусть Великая Японская империя не достроила железные дороги в Карафуто, но от военных контрибуций победителю – Советскому Союзу – ей никуда не деться. А лучшего применения этим деньгам, чем строительство моста на Сахалин, не найти.

Только глупцы делают себе харакири, когда жизнь только начинается. Он же реализует цель своей жизни. И не важно под каким флагом. Ведь его мост станет достоянием всего человечества.

 

Погиби – погибель и есть. Мечты строителя прервал пьяный крик. Он обернулся и увидел шатающегося человека в морском бушлате.

Вы уже пришли за мной? Так быстро. А кто вам рассказал?

Тоширо накинул на голову капюшон куртки и отвернулся к морю.

Навстречу аборигену выдвинулся Григорий.

А вы кто, милейший? Кого ждёте?

У вас водка есть? – промычал трясущийся человек.

Спиртом не побрезгуете?

Давайте!

Он жадно выхватил фляжку из руки казака и ополовинил её в два глотка, а потом откинул голову назад, посмотрел на небо и произнёс:

Ух, полегчало. А ещё спирт будет? Я – не за так. Денег, правда, у меня нету. Все пропил. Но на метеостанции много ценного. За спирт всё отдам. Но если вы не милиция, то кто такие тогда? И чего вам здесь надо?

Григорий нарочито дружески обнял упившегося метеоролога и дал ему ещё хлебнуть из своей волшебной фляжки.

Бдительность – это хорошо. Враг не дремлет. Вас как величать?

Егор. Егор Сиротин.

А я – Григорий Смородин, геолог из Томска. В экспедиции.

Откуда? – дрожащим голосом переспросил пьяный мужик.

Из Томска. Город в Сибири такой есть, университетский.

Дай ещё хлебнуть. Лучше бы вы были из милиции. Я ж сам в вашем Томске в железнодорожном техникуме на связиста учился. Поступал в Хабаровске, а оказался в Томске. Вроде, как по обмену. Там и встретился с Дусей, зазнобой моей. Она с матерью жила на Вилюйской улице, рядом с техникумом. На плановика училась. Знаешь, сметы, ведомости разные там составлять. Мудрёное дело. Я его никогда не понимал и не пойму. Комсомольскую свадьбу мы с ней в Доме культуры железнодорожников сыграли. Все друзья мои в стельку упились. Такая, брат, была свадьба! По распределению приехали на узкоколейку. Я же здешний, из Александровска. А она – томичка. Дуська уже с большим животом была. Родилась дочь. Татьяной назвали.

Мужик разрыдался, пришлось дать ему ещё спирта.

За что Бог меня наказал – не знаю. Только родилась моя Танюшка вылитой японкой. Я как приплод увидел, взял жену за горло: говори, стерва, с кем нагуляла? А она клянется, божится, что никого, кроме меня, не было. Умом понимаю, будь мы на Сахалине, где япошек как собак нерезаных, сразу – вилы в бок и в колодец. Так, мы-то в Томске женихались. Но разве людям объяснишь? Как кто дочку мою увидит, сразу кричит: японское отродье! Пришлось уехать с узкоколейки. На метеостанцию вот устроились. Евдокия метеорологию быстро изучила, она – баба умная. А я – по специальности, по связи. Давеча день Победы отмечали. Ну, и к нам на станцию толпа нагрянула. Все перепились насмерть. А тут один охотник есть. Василием зовут. Так у него всю семью японцы в 23-м году заживо сожгли. Он тогда в Александровске краеведческим музеем заведовал. Не давал самураям экспонаты в Японию вывезти. Старики говорили, что япошки за пять истребили всех соболей, выдр и лисиц. А сколько нашей нефти к себе упёрли? Увидал, значит, он мою Танюху и давай девчонку по избе с топором гонять, мол, убьёт. Дуська грудью на защиту дочери встала. Он и отступил, а я проснулся ночью с похмелья, когда гости уже уехали, увидал топор и порешил и дочку, и жену.

Григорий с Егором сидели рядом на большом валуне, Тоширо слышал весь рассказ несчастного и спросил, не оборачиваясь:

А сколько лет твоей жене было?

Двадцать шесть.

А дочери?

Пять.

Волосы жены какого цвета?

Тёмные, коричневые… А позавчера явился на станцию старик-нивх8 и сказал, что он – мой отец. Меня мать одна воспитывала, говорила, что отец был моряк и погиб. Я ему сперва не поверил. А он фотку под нос, где они с моей мамкой молодые. Вот так меня бес и попутал. Родную дочь зарубил. И жену. Старика я тоже до кучи огрел обухом и скинул в колодец.

А тебе самому сколько лет? – поинтересовался Григорий, понявший, какую игру затеял японский майор.

33, как Христу.

А мне – 31. Мы же почти ровесники. И роста вроде бы одного? А документы у тебя есть?

Да, конечно. Всё целёхонько – в жестяной коробке из-под монпансье. И паспорта, и дипломы, и метрики. Вам документы нужны, братцы? Вы беглые, что ли? Впрочем, мне до вас дела нету. Все документы, фотографии, письма меняю на канистру спирта. У нас в техникуме мастер был по радиоделу. Когда у него жена умерла, он купил два ящика водки. И помер, даже не допив второго ящика. По-гусарски. Я так же хочу.

Замётано! – согласился Григорий и подал связисту руку. – Веди нас на свою станцию.

Гришка с Егором пошли вперёд, а Тоширо отстал. Проводник Лап догнал японца.

Ваше благородие, зачем этому пьянчуге отдавать столько спирта? Заберём всё, что надо. А потом подвесим его на верёвке к потолку, словно сам в петлю залез. Спирт лучше я заберу.

Но казак опередил охотника. Не прошло и пяти минут, как с метеостанции, насвистывая какую-то воровскую мелодию и поигрывая в одной руке коробкой из-под конфет, а в другой – тяжёлой канистрой, вышел довольный Григорий.

Убийца понёс заслуженное наказание, оставив нам кое-что на память.

Колонна не успела зайти за утёс, как яркое зарево пожара осветило скалы и море. Это горела метеостанция.

Главное не оставлять следов, – заметил Смородин.

На первом же привале он разделил содержимое коробки на две части. Всё, что касалось Егора, оставил себе, а документы его жены и дочери отдал майору.

Вам они нужнее, ваше благородие.

 

Кем по родственной линии приходилась Аполлону Афродита?

В большой аудитории семь студенческих групп, около двухсот человек. Молчание. Кажется, что слышно, как шелестят молодые мозги.

За правильный ответ ставлю пятёрку на экзамене автоматом. Ну же смелее. Три попытки.

«Сестра», «дочь», «неужели, мать?» Других вариантов нет. Но лектор не согласен.

Античную литературу Антон сдал на «отлично» и решил проверить память. Вне конкурса он озвучил свою версию:

Она была ему тёткой.

Преподаватель обвёл взглядом аудиторию и огласил:

Наш гость почти угадал. Только тёткой богиня любви, красавица Афродита приходилась отцу Аполлона, правителю Олимпа, бородатому Зевсу, а самому покровителю изящных искусств – бабушкой.

Пелена сомнения нависла над аудиторией. «Не может быть!», «Как же так?», «Она же молодая, а он – старый…»

Типичный пример стереотипного мышления. Бабушки не всегда бывают старыми, иные так зажигают, молодёжь позавидует. По древнегреческой мифологии мир возник из хаоса. Вначале появились Уран (небо) и Гея (земля). От их союза родились титаны, одноглазые циклопы и сторукие. Уран ненавидел своих ужасных детей и отправлял их глубоко под землю. Гея очень страдала и подговорила сына Кроноса (время) восстать против отца. Она дала ему серп, которым он и оскопил папу. Из семени Урана, упавшего в море, родилась Афродита, а Зевс, Аид, Посейдон, Гера – дети Кроноса и его сестры Реи. Аполлон же – вообще внебрачный сын Зевса и богини Лето. Поэтому красивая и вечно юная богиня Афродита на Олимпе представляет второе поколение древнегреческих богов, Зевс – третье, Аполлон – четвёртое.

После лекции довольный Тоша подошёл к другу и поздравил его: «В лучших традициях филфака. Полтора часа пролетели незаметно. Я словно, в молодости побывал. Когда твоя лекция о дальневосточной культуре?»

 

Антон радовался как ребёнок, справившись с промежуточным тестом по культурологии. В отличие от большинства студентов он правильно ответил на самый каверзный вопрос:

«В основу кодекса японских самураев бусидо легли пять принципов. Уберите лишний:

А) любовь к родителям;

Б) привязанность к братьям;

В) прямота и искренность;

Г) супружеская верность;

Д) преданность государю и вышестоящим вассалам;

Е) любовь к книгам и изящным искусствам».

Какой истинный самурай станет держаться за бабью юбку? Конечно, ответ «Г»! – без тени сомнения заявил старый друг.

«А ведь он говорит о себе! – осенило Тимура. – Это же он – прям и искренен, почитает старших, ценит друзей, любит читать и каждый год 9 мая ходит на парад. Но семейные ценности в его моральном кодексе никогда не были и не будут на первом плане. Это противоестественно его натуре».

 

Шина спасла игра го. В пригородном санатории проводился турнир для ветеранов префектуры. Организаторы завезли старичков загодя, чтобы с самого утра те могли начать состязаться. Абука снарядила мужа, словно в многодневный поход. Термос с его любимым душистым чаем на травах, шоколад, даже какие-то консервы положила в рюкзак на всякий случай. Проводив мужа до автобусной остановки и помахав на прощание рукой, она с лёгким сердцем отправилась домой насладиться одиночеством. Хоть немного отдохнуть от старого ворчуна.

Взрыв был такой силы, что все стёкла на окнах разлетелись вдребезги. В зале, где мы играли, всю мебель перевернуло. Но мы восстановили камни на доске и доиграли партию до конца.

Голос был тихий и пустой. Сын, не веря своему счастью, целовал телефонную трубку и обливался слезами.

Ты жив, отец? Это – настоящее чудо! Как ты себя чувствуешь?

Ничего, Тоширо. Я в порядке. Врачи в санатории мне выделили новую палату с видом на море. Слабость, тошнота, жидкий стул. Похоже, дизентерию где-то подцепил. А прежнюю комнату, где я ночевал в первую ночь, всю взрывной волной разворотило. Я когда зашёл туда за вещами и глянул в оконный проём, чуть в обморок ни свалился. На месте нашего красивого города полыхал огромный пожар.

Спазмы перехватили ему горло. Старик замолчал. А сын боялся спросить о матери.

Шин собрался c духом и сказал главное.

Обычно по утрам, пока не жарко, Абука работала в саду. Пересаживала цветы, постригала кустарники и траву. Она оказалась почти под самим огненным шаром. Твоя мать просто испарилась в раскалённом воздухе в доли секунды. Даже кучки угля от неё не осталось.

Снова пауза. Хриплый голос продолжил:

Мы с ней часто разговаривали о смерти. Годы немолодые, и об уходе надобно подумать. Я даже выбрал на кладбище место для нас, утвердил эскиз надгробия, записал наставления: в какой одежде меня похоронить. А эта упрямая маньчжурка ничего не делала, словно намеревалась жить вечно. Меня её легкомыслие бесило. Я даже накричал на неё. А она ласково так ответила, мол, не волнуйся, Шин, тебе не придётся меня хоронить. Я просто растворюсь в воздухе. Вот ведь, всеведущая шаманка, всё знала наперёд! А ещё она говорила, что твои потомки, Тоширо, будут жить по всему миру: и в Японии, и в Европе, и в Америке, и в Сибири.

Но на этом старик не закончил.

Вторую бомбу лётчик должен был сбросить на Кокуру, но из-за сильной облачности повернул на Нагасаки. Боги спасли твоего сына, спасут и дочь.

Телефон стоял в спальне на тумбочке рядом с кроватью. Анна слышала весь разговор от начала до конца.

Бедная Абука! Прими мои соболезнования. Это и моё горе. Я очень любила твою маму. Царство ей небесное. Пусть будет земля пухом, – по привычке прошептала она.

Воздух. Моя мать растворилась в воздухе. Он – её усыпальница, а не земля, – поправил жену японец.

Он встал с постели, надел брюки и вышел из спальни. Анна застала его курящим на кухне у открытого окна.

Ты же никогда не курил.

Тоширо не ответил, просто обнял жену.

Война проиграна, что будем делать, Ая?

Ты же надеялся на переговоры с СССР?

Мужчина затянулся сигаретным дымом.

Вчера русские, верные союзническим договорённостям в Потсдаме, объявили нам войну. Советские самолёты уже бомбят Маньчжурию, а флот атаковал корейские порты. Не сегодня-завтра русские будут здесь. На штурм Котонского укрепрайона у них уйдёт максимум неделя. А десант в портовые города может высадиться хоть завтра.

И что нам делать?

За себя я не боюсь. Драться до последнего патрона и умирать за императора я не буду. И харакири тоже делать не собираюсь.

Слава богу, тогда и мне не придётся закалываться кинжалом.

Но здесь тебе оставаться нельзя. Я знаю, как большевики поступают со своими бывшими соотечественниками. Ни один русский из Харбина не избежал лагерного заключения. До бомбардировки Хиросимы я намеревался отправить тебя и Тошико к своим родителям. Но, видишь, как вышло. И сейчас я американцев боюсь больше, чем русских.

Что я должна делать? – с покорностью настоящей японки спросила Анна.

Свой паспорт и Тосины метрики из Маньчжоу-Го уничтожь. Я достал другие документы. Вот паспорт на имя Евдокии Васильевны Сиротиной (в девичестве – Шалимовой), уроженки города Томска, 1919 года рождения. Вот диплом об окончании Томского железнодорожного техникума по специальности «плановик». Ещё – свидетельства о браке с Егором Михайловичем Сиротиным, о рождении дочери Татьяны Егоровны Сиротиной 1940 года, выданное на севере Сахалина. С мужем, местным жителем, ты познакомилась в техникуме. Вы учились вместе. Потом его распределили на работу на Сахалин. Вы вместе работали на метеостанции. На неё напали японские диверсанты и сожгли. Вы спаслись чудом. На лодке переплыли через пролив на большую землю. Если будут спрашивать, почему дочь такая, отвечай, у мужа отец – нивх. Кстати, о муже. Если получится, то им я тебя тоже обеспечу. Он поможет добраться до большого города, где проще затеряться: до Хабаровска или Иркутска. Там сходите в загс и разведётесь, чтобы вопросов лишних потом не возникало. Фиктивный муж не должен отказаться от такого шанса. У него у самого выбора нет. Иначе тебе придётся одной выживать в России. До материка вас довезут контрабандисты. Дочь подготовь. Если проболтается, всей легенде конец.

А ты? Что будет с тобой?

Тоширо затушил окурок в пепельнице.

Сдамся в плен русским. Я – не военный преступник, никого не убивал. Я – инженер, железнодорожный строитель. Передам им проект моста на Сахалин. Не волнуйся: в лагере для военнопленных я долго не задержусь. Такие специалисты нужны любой власти и любой стране. Я обязательно найду вас с Тосей в России.

 

За сорок лет на Южном Сахалине обжилось почти четыреста тысяч японцев. Когда на 50-й параллели начались бои, переселенцы стали сниматься с нажитых мест и потянулись с семьями в направлении самого южного островного порта Отомари9, откуда через пролив Лаперуза до Хоккайдо было рукой подать. Желающих эвакуироваться из Маоки в Японию тоже было немало.

Из Токио поступали противоречивые приказы – от безоговорочной капитуляции до подрыва всех коммуникаций и сопротивления врагу до последнего японского солдата.

Уже неделю он жил один, в глубине острова шли ожесточённые бои. На исчезновение Анны и Тоси никто не обратил внимания. Все начальники отправляли свои семьи в Японию.

 

Судьба Антона сложилась тоже не сахар. Юношеская скрытность в генеалогии теперь стала практически чертой его характера. Внешняя доброжелательность и приветливость потеряли былую естественность и, скорее, просто были удобной маской пятидесятилетнего Антона Солнцева. Он теперь дружил с разными людьми. Вернее, разные стороны его «я» дружили с ними. С кем-то его связывали профессиональные интересы, общий жизненный опыт. Кто-то испытывал к нему симпатию, к кому-то – он. С одними он играл в карты и в ямба, и они считали Антона своим другом. С другими вместе сажал картошку и ездил за грибами, тоже товарищеские отношения. И только одна ниша в его усложнившейся системе коммуникаций оставалась вакантной – товарища в поиске приключений.

Тимур был оптимальной кандидатурой на эту роль. Старый, проверенный кадр. Такой же ходок, как и сам Антон. Что и говорить: чьё воспитание?

Семьянином Тоша всегда был плохим. Друзья и компании его интересовали гораздо больше ценностей брака. А с возрастом эта тенденция лишь усилилась. И в один прекрасный момент он и его жена обнаружили, что больше их ничего не связывает. Дочери выросли, а они – абсолютно чужие друг другу люди. Солнцевы развелись тихо, особенно не распространяясь среди знакомых. Даже Тим о разводе друга узнал только через полгода, в азарте игры за ямбом Тоша случайно проболтался.

Жить бывшие супруги продолжали под одной крышей. Вначале – из-за младшей дочери Алины, пока она не закончит университет. Потом – из-за внучки, привыкшей играть с дедом в прятки в большой четырёхкомнатной квартире. Дедом Тоша стал рано, в сорок лет.

На этот случай у Антона всегда была заготовлена дежурная шутка, тоже из анекдота:

Не так страшно быть дедушкой, как жить с бабушкой.

Внучку Леночку он очень любил, каждое воскресенье водил её в горсад на аттракционы, катал на пони, а когда в город приезжал цирк, он задолго покупал билеты на лучшие места. Маленькая непоседа сильно напоминала Антону старшую дочь Алёну в детстве.

У неё, как у маленькой Алёнки один глаз – серый, от бабы Лиды, а другой – карий, мой глаз.

Восточное происхождение во внешности Тошиных дочерей, наполовину украинок, ещё просматривалось. Внучка же вырастала настоящей гоголевской красавицей. Различные гены всех её разноплемённых родичей перемешались в единое гармоничное целое, вернувшись к южнославянскому типу женской красоты.

Домашнее хозяйство Лида и Антон после развода вели отдельно. И только, когда Леночка гостила, ни в чём ей не отказывали и делали вид внешнего благополучия. Бывшая жена, хотя и получила звание заслуженного педагога, но по-бабьи жестоко язвила в адрес соседа по коммунальной квартире. На язык она, чистокровная хохлушка, всегда была остра, а с годами свой талант злословия отшлифовала до совершенства. Антон, безусловно, заслужил подобное обращение. Но ох как туго приходилось ему терпеть колкие, больно жалящие выпады! Потому он старался как можно реже бывать дома. Был за любой кипеш, лишь бы только вырваться из опостылевших стен. Приучил себя весь день, с девяти до шести, сидеть на работе, хотя никакой необходимости в этом не было. В художественных мастерских он выполнял функции коммерческого посредника между талантами и покупателями их произведений. А для этого вовсе не обязательно просиживать весь день в тесном кабинете, смартфон ведь всегда с ним. Потом – неизменная тренировка, ещё один священный ритуал. В воскресенье по утрам он ездил на центральный рынок и покупал говяжью вырезку на неделю вперёд. Курицу и колбасу Антон не ел. Потребность организма в животном белке удовлетворял варёной говядиной.

 

Закутанная в шаль, в добротном драповом пальто мать зашла в избу, запустив морозное облако. С рынка она притащила тяжёлую сумку. Тося играла с хозяйскими детьми на кухне возле печки. Женщина взяла дочь за руку, зашла в комнату и ахнула. Сумка глухо шлёпнулась на пол. Всё в комнатушке было перевёрнуто вверх дном. Даже второе дно у чемодана выдрано. Семь золотых царских червонцев, купленных у контрабандистов по совету мужу, всё дочкино приданное, перекочевали в карман ушлого казачка. Но свидетельство о разводе фиктивный супруг демонстративно оставил на самом видном месте – на столе.

Анна (вернее, уже Евдокия) села на стул и разрыдалась. Приближался срок оплаты за комнату, на улице стояли тридцатиградусные морозы. Куда она без денег, без работы, с малой дочкой?

Хозяйка – тётя Маша – хотя и казалось на вид женщиной суровой и грубой, но проблемы жилички восприняла как свои. Из дома не прогнала, сама отсрочку по оплате предложила и даже помогла Дусе на работу устроиться табельщицей в локомотивное депо. Зарплата, конечно, не ахти какая, зато продуктовые карточки выдают, да и люди рядом не дадут умереть с голоду.

Послевоенная зима была тяжёлой. Всё, что мог, народ отдал для армии, для победы, себе на жизнь ничего не оставил. В депо мужиков не хватало. Машинистов, слесарей, кузнецов, сварщиков, грузчиков. Поэтому мужскую работу делали в основном бабы. Субботники чередовались с воскресниками, после них Евдокия Сиротина возвращалась в свою комнату на окраине Хабаровска без рук-без ног.

Тося (теперь Таня) часто болела. Много денег уходило на лекарства. Но в аптеку мать ездить любила. Хотя были аптеки и ближе к дому, но она всегда ездила на автобусе – в Центральную. Купив нужных лекарств, женщина в телогрейке (драповое пальто пришлось поменять на толкучке на килограмм сливочного масла) выходила на набережную Амура и подолгу сидела на лавочке, любуюсь двухъярусным мостом через могучую реку.

Однажды к ней подсел немолодой мужчина. Несмотря на мороз, одет он был в пальто и шляпу, глубоко надвинутую на глаза, так что из всего лица заметны были одни пышные седые усы.

Не зря хабаровчане прозвали этот мост «Амурским чудом». Во время вой­ны построить такую махину! Говорят, что металлические фермы для моста отливались в Варшаве, затем морем – во Владивосток, а потом на платформах – уже сюда. Германский крейсер в Индийском океане потопил последний пароход с двумя фермами. И харбинский инженер Соболев заказал новые фермы в Канаде.

Табельщица в промасленной телогрейке и истёртом платке не сводила удивлённых глаз с незнакомца. Голос казался до боли знакомым, но где она его слышала, вспомнить не могла. Наконец, ему надоело мучить бедную женщину, и он приподнял полы шляпы.

Не может быть! Илья Иванович! Вы? Здесь? Но как?

Сбривший бороду, Коровин выглядел гораздо моложе, чем в Маньчжурии, а усы придавали ему импозантность и лоск.

Я Вас давно заприметил, дорогая Анна Викентьевна. По этой улице я проезжаю каждый день на работу и обратно, и было просто непозволительно не обратить внимания на железнодорожницу, влюблённую в мост. Кстати, три года назад его продублировали подводным железнодорожным тоннелем. Он не так уязвим. Время такое: истинные ценности приходится прятать подальше.

Анна не сводила глаз с бывшего маньчжурского идеолога. Другая страна, другой строй, а он снова при власти, обеспечен и влиятелен.

Вы своим взглядом на мне скоро дырку прожжёте. Мы итак уже привлекаем внимание. Поедемте лучше в ресторан, там за ужином обо всём и поговорим.

Но я не одета для выхода в свет.

Помилуйте, какая условность! Мы будем ужинать в отдельном кабинете. Никто Ваш наряд разглядывать не станет.

 

После отплытия из Маоки полгода назад Анна не ела досыта. И все блюда, заказанные Коровиным, поглотила она, даже не заметив. Илья Иванович ограничился мясным салатом под водочку. От выпивки женщина отказалась, поперхнувшись первой же рюмкой.

Коровин оказался человеком двойственным. Осенью 1922 года, осознав, что Гражданская война проиграна белыми окончательно, он сам пошёл в советское консульство в Харбине и предложил своё сотрудничество органам НКВД.

В лице большевиков я увидел собирателей земли русской. Мир разделился на враждебные стаи, в такой грызне лучше быть со своей! – выдал меж стопок водки господин-товарищ перевёртыш.

Но Ваша карьера в Маньчжоу-Го?

Я умён, честолюбив, умею производить впечатление на нужных людей. Чем выше я поднимался по японской иерархической лестнице, тем к более важной для моей страны информации получал доступ.

А теперь вы – кто?

Коровин замялся.

Назовём меня консультантом советского правительства на Дальнем Востоке.

Анна уже сползала со стула, чтобы упасть перед ним на колени, но Коровин остановил её и усадил снова за стол.

Умоляю, Илья Иванович, помогите мне отыскать Тоширо. Он должен быть в лагере для японских военнопленных. Он сдался сам, без боя вместе со своим батальоном. А ещё он разработал уникальный проект моста на Сахалин. Советская власть должна ему это зачесть.

Анна, как на исповеди, поведала Коровину всю свою историю без утайки. Её рассказ заставил Илью Ивановича призадуматься.

Японца вашего я отыщу. Это – не проблема. Мост на Сахалин – дело хорошее. Только товарищ Сталин в последнее время отдаёт предпочтение тоннелям. Поэтому все чертежи моста можно выбросить, а вот технические условия на железнодорожную трассу по Сахалину очень даже пригодятся. Плохо, что я не могу раскрыть Ваше инкогнито. Вы тогда неминуемо загремите в лагерь. Мы тут в Хабаровске готовим судебный процесс по японским военным преступлениям, типа Нюрнбергского трибунала, и Ваши показания как выжившей узницы отряда 731 были бы очень кстати.

Помилуйте, Илья Иванович. Я живу по документам убитой советской гражданки, я служила переводчицей в Японской армии. Была на Халхин-Голе. Пусть я никого не убивала, не калечила, но была рядом. Из свидетеля я легко сама могу попасть в разряд подсудимых.

Ладно. Найдём кого-нибудь другого. Вы мне только подробно напишите в тетрадке, что с Вами происходило в этом отряде. А японца Вашего отыщем. Максимум через месяц у Вас будет адрес его лагеря. Кстати, куда Вас подвезти? У входа – автомобиль с водителем.

 

Канатно-кресельный подъёмник – удивительный транспорт. Как коршун, плавно паришь в воздухе, поднимаясь всё выше и выше в гору, прямо в небеса. От красоты аж дух захватывает. Антон вертел головой по сторонам и поражался окрестным пейзажам.

Обернувшись назад, он заметил:

Какая маленькая Белокуриха! А оттуда, похоже, мы приехали? За нами – Западно-Сибирская равнина до самого Северного Ледовитого океана, а впереди – настоящая горная страна.

И мы – только у самого её начала. Жалко, конечно, что не съездили на Чемал. Может быть, завтра выберемся? Катунское ущелье – уже почти горы, но настоящий горный, дикий Алтай с заснеженными вершинами, отвесными скалами, как на картинах Рериха, начинается только с Семинского перевала, дальше к монгольской границе по Чуйскому тракту. А за Алтаем – Тянь-Шань, Гималаи. До самой Индии.

 

Вернувшись в гостиницу и поужинав всухомятку, Тимур поставил телевизор на sleep и завалился в кровать в надежде уснуть. Антон тоже расстелил постель, включил ночник над изголовьем и, кряхтя, лёг с электронной книгой.

А я немного почитаю перед сном.

Удивляюсь, как ты можешь на планшете читать художественную литературу? А тактильные ощущения? Перелистывание страниц? Запах типографской краски? Бумажного клея? Всё равно, что спать с резиновой женщиной.

Нет, Тимыч, ты ошибаешься. Женщин я люблю живых, а к электронной книге себя приучил, потому что настоящие издания уж больно дорого стали стоить.

Сон к Тимуру никак не шёл, и он вовлёк друга в прерванный разговор об Алтае. Он рассказал, что местные жители – алтайцы – в горных селениях до сих пор исповедуют шаманизм. Душа человека, по их поверью, пёстрая, как сорока. Пятнышко – белое, пятнышко – чёрное. Они до сих пор поклоняются духам. У каждой горы, реки, ручейка есть свой дух. И у каждого человека, особенно творческого, есть свой кайчи, повелитель его таланта. Если человеку повезёт и он встретится со своим духом, то обретёт величие и покой.

Здешних шаманов называют ещё камами. Перед камланием они уходят высоко в горы. Чтобы встретиться со своими кайчи, получить силу от духов гор.

Последняя фраза Антона явно заинтересовала. Он отложил планшет на тумбочку и, приподнявшись на локте, сказал:

А японцы считают, что они произошли от божеств – ками. Камы и ками: чувствуешь совпадение? Многие народы считают Алтай своей прародиной. Знаешь, какие языки включает в себя алтайская языковая семья?

Монгольские, а ещё, кажется, тюркские?

Правильно, дружище. Культурология тебя многому научила.

Представляешь, все тюрки, от якутов до турок, когда-то говорили на одном – алтайском – праязыке. И сейчас ещё жители Стамбула и Абакана поймут друг друга без переводчика.

Так же как ханты и венгры. Только одни живут на Оби, а другие – на Дунае. Но там – родственные уральские языки.

Мне нравится ход вашей мысли, Ватсон. Но вернёмся к Алтаю. Мы не назвали ещё целых две языковых подсемьи.

Какие-то сибирские народы?

Верно, Ватсон. Тунгусо-маньчжурские языки. Эвенки, эвены, нанайцы, ульчи, удэгейцы, орочи, негидальцы, ороки, сибо и маньчжуры. Это центральная языковая подсемья. А как называется восточная?

Сдаюсь.

Японо-корейская. Учёные считают, что она выделилась первой из алтайского праязыка ещё до нашей эры.

 

Ему всё чаще снилась мать. Она являлась в образе прекрасной небесной богини Абуки, и каждый раз перед пробуждением мама растворялась в утреннем восходе солнца, рассыпаясь на атомы.

Как же не хотелось вылезать из-под худенького одеяла! За долгую зимнюю ночь, укутавшись с головой, под ним надышишь, и, вроде, тепло. А утром команда «Подъём», едва откинешь одеяло, спустишь ноги в разлезшихся сапогах с нар, и холод снова пронизывает всё тело – от кончиков пальцев до головы. Тоширо никогда не любил жару и в тропиках изнывал от неё, но такой мороз просто убивал его. Железная печка не нагревала дощатый сарай. Руки за день так уставали от кайла и лопаты, что казалось – только дотронуться, они и рассыплются на мелкие осколки льда.

Иногда он жалел, что выбрал плен, завидовал другим защитникам Маоки, отстрелившимся до последнего патрона и сделавшим харакири.

Его мост, на который он так надеялся, оказался никому не нужен. Допрашивающий его следователь госбезопасности папки с чертежами отбросил небрежно в сторону.

Что сдался без сопротивления – молодец. Тем самым ты сохранил жизнь себе и своим солдатам. А теперь только усердным трудом можешь искупить свою вину перед нашей страной.

Пленных строителей вначале в полном составе отправили в Хабаровск. А потом из Красноярского края пришёл запрос на военнопленных, знакомых со строительством железных дорог, и половину батальона в товарных вагонах отправили на запад. В Иркутске к составу прицепили ещё вагоны – с пленными из Маньчжурии.

На станции Заозёрная им приказали выгрузиться, построили в колонны и под конвоем привели в какую-то деревню. Мальчишки на станции кидали в них камнями, а попадавшиеся навстречу старухи проклинали и плевались вслед.

На пастбище за околицей ещё паслись чёрно-белые бурёнки, путаясь копытами в наваленных мотках колючей проволоки. Начинался октябрь.

С первыми холодами на краю деревенского погоста появились японские могилы, а к январю их число перевалило за сотню. Комендант лагеря, молодой рыжеволосый мужик, каждый день названивал в Красноярск, просил, умолял перевести пленных до конца зимы в отапливаемое помещение, но всякий раз получал отказ.

Наконец, местные бабы не выдержали такого издевательства и гурьбой вломились к коменданту:

Японцы – не немцы. Они нам ничего плохого не сделали. Это фашисты поубивали всех наших мужиков. И мы теперь должны уподобляться им? Лучше этих чернявеньких мы по избам разберём! Смотри, начальник, они у тебя все простуженные, сопливые, чахоточные, до весны не доживут. А кому тогда шахту строить?

Новых пришлют, – огрызнулся комендант.

Ага, где они тебе новых пленных найдут? Война-то закончилась.

Комендант колебался:

В деревне всего сорок изб. А у меня – четыреста японцев. Куда вы их всех денете?

Колхозная повариха тётя Нюра вогнала лагерного начальника в краску:

А ты, милок, не бойся. Наши бабы за войну так по мужикам соскучились, что и десятка мало будет.

Правление колхоза обратилось к администрации лагеря с просьбой расконвоировать часть военнопленных японцев для использования их на сельскохозяйственных работах.

Какие в колхозе работы-то зимой? – попробовал возразить комендант.

Но его вопрос утонул в бабьем гомоне: «А дрова заготавливать?» «А скотину кормить?» «Коровники убирать, дрова колоть, за водой ездить, дорогу от снега расчищать…»

В ограждении из колючей проволоки появились дыры, которые никто и не помышлял заделывать. Военнопленные разбрелись по деревне и за еду и ночлег нанимались к колхозникам на любую работу. В особо холодные ночи бараки почти пустовали. Оставались лишь никому ненужные доходяги и комбат.

Ночью умерли ещё двое. Маньчжурский пехотинец тоже был плох. Харкал кровью, метался в бреду. Из-за морозов работы на строительстве железнодорожной насыпи остановили. Тоширо остался в бараке за санитара. Он – единственный ещё мог сам передвигаться. Собрался вскипятить чайник, хватился, а воды-то нет, кончилась. Пришлось майору брать ведро и тащиться к пруду рядом с шахтой. Котлован вырыли прошлым летом для нужд электростанции, а забившие ключи быстро заполнили его водой, да такой вкусной, что вся деревня стала брать воду только отсюда.

Возле проруби японец увидел укутанную в фуфайку и платки девочку лет десяти. Плотная одежда мешала ей согнуться и зачерпнуть воду. Но вот девочка наклонилась ниже и бултыхнулась в прорубь. Не мешкая ни секунды, Тоширо прыгнул следом. Намокшая фуфайка тянула ребёнка ко дну. Больной, обессилевший майор кое-как вытолкнул девочку на лёд и выполз сам. Им повезло: с фермы на санях приехал за водой кучер Аким. Он-то и затащил обледеневшие тела на сани и отвёз их обоих к матери ребёнка.

Тоширо бредил трое суток. Температура – за сорок, кашель, хрипы в лёгких. Врач из посёлка шахтостроителей поставил диагноз «пневмония» и сказал, что японец – не жилец и лекарства на него переводить не стоит.

Я сама его вылечу, – сказала мать девочки, которую спас Тоширо.

Прасковья работала дояркой на ферме и украдкой приносила домой молоко. Кипячёное молоко с мёдом вернуло комбата к жизни. Вскоре жар спал, боли в груди прошли, и японец стал понемногу вставать с постели. Он быстро нашёл общий язык с маленькой подружкой по несчастью Ксюшой, рассказывал ей про диковинные страны, какие там водятся животные, какие растения растут. Она слушала его с полуоткрытым ртом и так засыпала у него под мышкой. Потом мать на цыпочках заходила в комнату и забирала заснувшую дочь. И в одну из долгих зимних ночей она пришла к Тоширо, сняла с себя сорочку и легла к нему под одеяло, прижавшись мягким и тёплым телом к его худым, костлявым рукам.

Это нельзя было назвать ни любовью, ни изменой. Просто выживание и благодарность. Прасковья совсем не нравилась Тоширо, а он не нравился ей. Но так распорядилась судьба, что в ту студёную зиму они оказались вместе. Весной из госпиталя в Восточной Пруссии без ног вернулся её муж. Калека, он постоянно напивался и скандалил. А на инженера Андо с открытием полевого сезона навалилось столько работы, что он едва доходил до нар и засыпал мертвецким сном.

 

Деревня называлась Урал. Неважно, что до Уральских гор отсюда было больше двух тысяч километров. Первые поселенцы, пришедшие в эти края, увидев долину среди заросших тайгой холмов, назвали её так. Кто-то из казачков служил прежде на границе Европы и Азии и увидел сходство пейзажей. Так за деревней закрепилось это название. И шахтовый посёлок, соединившийся с ней новой улицей, тоже так стал называться. А рядом, всего в нескольких километ­рах, раскинулось село с ещё более историческим названием – Бородино.

Тоширо долго пытался выяснить у местных жителей, чем село отличается от деревни, но никто не мог ему ответить. И только одна старая бабка открыла глаза: «В селе, сынок, церковь была, а в деревне – нет. Нынче люди в Бога не верят, поэтому везде – посёлки».

Как в воду глядела старая, этим же летом бывшей деревне присвоили статус посёлка.

 

Проложить десять километров подъездных путей до шахты для спецов железнодорожного отряда – плёвое дело. Благо, большинство зиму пережили. Уже к концу июня железная дорога была готова, и шахта «Южная» дала стране первые тонны угля.

По этому поводу состоялся праздничный митинг. Чествовали в основном горняков, сумевших в рекордно короткий срок в трудное послевоенное время запустить новое производство, выдать на-гора так необходимый для восстанавливаемой промышленности уголь. Но и в адрес «японских товарищей» директор шахты сказал добрые слова.

В один из последующих дней комендант лагеря вызвал заключённого Андо и велел ему составить список военнопленных, знакомых с горными работами.

Сато Сакамото хоть и не сделал карьеру в Императорской армии. Дальше лейтенанта и командира взвода не продвинулся. Зато по части прокладки тоннелей был настоящим асом. Он участвовал ещё в строительстве знаменитой спирали Такарадай под Маокой. Ровесник Тоширо, по жизни он вообще был странным человеком. Светлая голова, золотые руки. Но добрый до неприличия. Даже на белку не охотился. Жалко. За свою доброту и пострадал. Вступился перед начальством за корейцев, строивших дорогу на Сахалине, дескать, нельзя так с людьми обращаться, хуже, чем со скотом. После чего его продвижение по службе застопорилось. Как специалист, он был незаменимым, потому из армии и не выгнали. Жена от Сакамото сбежала на Хоккайдо с капитаном рыбацкого сейнера. Благо, детей они не нажили, потому Сато страдал по ней не сильно. В своём доме в Маоке соорудил приют для бродячих собак. Собирал их со всего губернаторства, чтобы корейцы не съели.

Как думаете, много из наших парней шахтёров наберём? – спросил Тоширо.

Наши-то все сгодятся. Да из некоторых харбинцев будет толк. Но с ними надо быть осторожными. Я недавно узнал, что среди пехотинцев затесались бывшие жандармы и военные полицейские. От них любой диверсии можно ожидать. А шахта, сами знаете, – производство опасное, один неверный шаг – и авария, сотни жизней.

Подбор будущих горняков Тоширо перепоручил Сато, а сам отправился на встречу к директору шахты.

Ефим Лукич Троицын происхождения был совсем не пролетарского и крестился, как Серафим. Его отец служил настоятелем прихода в Самарской губернии. Но в тридцатые годы храм разрушили, а родителя осудили на десять лет заключения строгого режима, где он и сгинул. После ареста мужа попадья тронулась умом и закончила свои дни в психиатрической лечебнице. Фима уже учился в институте, когда это всё произошло. Его даже разбирали на комсомольском собрании как сына врага народа, но он был лучшим студентом на курсе по успеваемости и отрёкся от своих родителей.

Религия – это опиум для народа. Я верю только в социализм! – заявил он громогласно.

Его не тронули, но распределили в Сибирь на освоение Кузнецкого угольного бассейна. Когда началась война, Троицын неоднократно просился на фронт, но всякий раз получал отказ. Уголь и сталь для победы были не менее важны, чем ратные подвиги. К концу войны он дослужился до главного инженера крупной шахты в Междуреченске. Оттуда его перебросили в Урал. Шахта «Южная» была первым предприятием его директорства. Ефим Лукич геологию знал хорошо и прекрасно отдавал себе отчёт, что объект этот – трудный, угольные пласты залегают вперемешку с пустой породой, вдобавок высокая влажность грунтов и подземные реки грозят постоянными обвалами. Чтобы добывать уголь в таких непростых условиях, ему нужны были высококлассные специалисты. А их днём с огнём после войны не сыщешь, каждый – на вес золота. Потому-то и ухватился за пленных японцев Троицын как за палочку-выручалочку. Уж больно не хотелось ему оказаться в лагере за халатность или – ещё хуже – за саботаж. А если он справится здесь, карьера гарантирована.

Расстелив перед японцем геологическую карту месторождения, директор очень нервничал, что даже переломил напополам карандаш.

Сейчас мы добываем жалкие крохи, осваивая верхние пласты. А внизу – миллионы тонн угля, но над ними – подземная река с заковыристым извилистым руслом. Слева и справа – рыхлые грунты. Как к углю подобраться, товарищ Андов?

Тоширо улыбнулся. Он понял, как.

Спираль.

Что-что вы сказали?

Наклонный ствол надо проложить вдоль русла реки как бы по спирали.

Но этого никто никогда не делал?

Делали, Ефим Лукич. Правда, это был железнодорожный тоннель. Но опыт можно перенять и в угледобыче.

Господи, – директор чуть не перекрестился от радости, разглядев на карте идею Тоширо. – А ведь на самом деле может получиться! Это же просто гениальная мысль!

 

В середине сентября японские проходчики уже заканчивали первый виток шахтной спирали. Неожиданно мастера Андо вызвали к директору.

Ефим Лукич был явно не в духе, в кабинете пахло валерьянкой, а на его широком с залысинами лбу лежала мокрая повязка.

Товарищ Андов, Антон Петрович, разъясни мне, пожалуйста, что это за безобразие? Почему на тебя, единственного из всех пленных, поступило предписание о репатриации в Японию? Что ты такого натворил?

Тоширо не знал, как реагировать на это известие. С одной стороны желание оказаться на родине, увидеть отца и сына, а с другой – обещание, данное Анне, дождаться её с дочерью в лагере. Уже больше года прошло после их разлуки, достаточный срок, чтобы найти человека, даже в СССР. Недолго, может быть, минуту, разнонаправленные желания боролись в его душе. Любовь к женщине победила любовь к родине.

Наоборот, Ефим Лукич, я – образцовый военнопленный, поэтому меня освобождают из плена первым.

А как же наша спираль? Нам осталось всего-то полкилометра проходки, и вся кладовая подземных богатств откроется. Может быть, тебе стоит попросить советское гражданство, чтобы остаться здесь и продолжить работу? Так я походатайствую, приложу все усилия.

Мастер поблагодарил директора за желание помочь, но отказался, прецедентов ещё не было. Бедняга, он даже не представлял себе, насколько он тогда ошибался. Не пройдёт и пары месяцев, как офицеры госбезопасности будут уговаривать пленных японцев стать гражданами СССР и остаться в Союзе, пугая, что на родине их встретят как преступников, заражённых коммунистической пропагандой, а то хуже – потопят их корабли на подходе к Японии. Но в сентябре 1946 года ничего этого Тоширо Андо не знал. Он просто жаждал встречи с Анной и Тосей, а, уехав домой, навсегда бы вычеркнул самых дорогих ему людей из своей жизни. И тогда он сказал директору шахты:

У Вас есть единственный способ, Ефим Лукич. Надо осудить меня за какое­нибудь преступление.

Да, за что мне тебя, голубчик, под суд-то отдавать? – всплеснул руками директор так, что мокрая повязка спала со лба на письменный стол. – Тебя к ордену надо представлять, а ты про какую-то судимость толкуешь.

А Вы с комендантом лагеря посоветуйтесь. Может быть, и найдёте что-нибудь криминальное в моём прошлом. А нет, так я и сам подскажу. Мне надо остаться здесь.

 

В новой комендатуре ещё пахло свежей древесиной от обструганных толстых брёвен, и комендант лагеря выглядел важнее и значительнее, чем прошлой зимой. За лето все бараки построили заново, такие же добротные и тёплые, и даже клуб. Весь лагерь теперь стал образцово-показательным, и никакой проверяющей комиссии он больше не боялся, потому и поправился килограммов на десять.

Ну и задал же ты нам задачку, Антон Петрович. Первый раз в жизни вижу человека, который сам хочет, чтобы его осудили. На шахте ничего преступного для тебя найти не могут.

А как же чекистская поговорка: «Был бы человек, а статья на него найдётся»?

Выходит, что ты – исключение. Давай-ка пройдёмся по твоему послужному списку. Авось, чего-нибудь и наскребём. В разведывательных, контрразведывательных и карательных органах Японии служил?

Нет.

А к командно-преподавательскому составу и курсантам шпионско-диверсионных школ, участникам диверсионных и повстанческих отрядов, шпионско-диверсионно-террористической агентуре отношение имеешь?

Нет.

А, может, к руководящему составу и специалистам «противоэпидемического отряда № 731» и его филиалов?

Да, нет же. Моя жена от этих изуверов сама пострадала.

А в руководящем составе фашистского общества «Кио-ва-каи» не состоял?

Нет.

А в правительственных учреждениях и органах Маньчжоу-Го? Или, может быть, ты – член японского императорского двора?

Здесь уже сам комендант не выдержал и захохотал во всё горло.

Я просто строил железные дороги, – уже без всякой надежды вымолвил уставший Тоширо.

Ну, про Халхин-Гол я тебя тогда вообще спрашивать не буду.

А почему? – оживился японец.

Ты же не воевал против нас.

Зато я строил железную дорогу к вашей границе, из-за которой и началась эта война.

Ну, наконец-то!! – радостно воскликнул комендант. – Тогда, военнопленный Андо, мы можем привлечь вас к ответственности, как одного из организаторов военного конфликта на реке Халхин-Гол. А это потянет лет на десять заключения.

Наказание я буду отбывать здесь?

Место отбытия наказания определяет суд. Но, учитывая ходатайство директора шахты и твою уникальность, как специалиста, полагаю, ты останешься у нас.

Тогда пишите на меня отказ в репатриации и отправляйте дело в суд. Возможно, своим образцовым трудом я заработаю досрочное освобождение.

 

Слушание дела майора Тоширо Андо состоялось в Красноярском краевом суде. Как и предполагал комендант, его приговорили к десятилетнему заключению, а местом отбытия наказания назначили Уральский лагерь для военнопленных.

На станции Заозёрная скорые поезда останавливались ненадолго. Максимум – десять минут. Но и их хватило, чтобы на одном перроне встретились конвоированный из Красноярска заключённый и приехавшая из Хабаровска на шахту «Южная» женщина с шестилетней дочерью.

Голова заболела страшно, хоть на стенку лезь. Никакие обезболивающие средства не помогали и пришлось идти к врачу. Потратив кучу денег на анализы, Тимур, наконец, попал на приём к главному нейрохирургу области.

Повертев на свету снимки мозга, врач спросил пациента:

Вы где родились?

На северо-востоке Казахстана.

Недалеко от Семипалатинского ядерного полигона. И дата вашего рождения совпадает с активным периодом испытаний атомного и водородного оружия. Вот откуда врождённая патология у вас в голове.

Но почему столько лет она не давала о себе знать?

Ваш организм начал стареть, а инсульт активизировал опухоль, вот она и стала расти.

Первым его желанием было уйти из этого кабинета и больше вообще не обращаться к врачам. Просто забыть о болезни, как он сделал три года назад, когда ему отвели всего три месяца жизни. И он уже повернулся к двери, но жуткая, пронзительная боль в голове заставила его остановиться.

Какие у меня варианты? – спросил он врача напрямик.

Доктор ещё раз глянул на снимки и честно ответил:

Обыкновенного человека из райцентра, скажем, механизатора, я бы сам рискнул вас прооперировать. Но журналиста, в прошлом редактора газеты – нет уж, увольте. Операция сложная, всякое может случиться. А ваша газетная братия в случае чего такой шум поднимет! Жизнь я могу вам гарантировать, но её качество – нет.

А кто может?

Попробуйте обратиться в госпиталь имени Бурденко в Москве. Но такие операции лучше делают в Германии, Швейцарии или Израиле. Электронные адреса проверенных клиник я вам дам, а дальше договаривайтесь сами.

 

Последние сбережения ушли на починку мозгов. Вскрывать черепную коробку Тимур не позволил даже израильским нейрохирургам, согласившись лишь на серию гамма-ножей. При помощи лазерного устройства ему прижгли края опухоли, чтобы она не росла дальше и не угрожала жизненно важным органам, и отпустили восвояси без какой-либо реабилитации. Словно и не было никакой операции. Перед вылетом из Тель-Авива он даже успел съездить на экскурсию в Вифлеем и Иерусалим – места рождения, смерти и воскресения сына бога.

 

Коровин врал. Самым наглым и омерзительным образом. Он давно уже обнаружил Тоширо Андо в лагере для военнопленных под Красноярском. Но ещё в донесении была приписка о высокой смертности среди заключённых. Информатор сообщал, что вряд ли даже половина японцев переживёт первую зиму в плену. Анну важный советский чиновник продолжал держать в неведении и говорил, что усиленно ищет.

Илью Ивановича угораздило влюбиться на шестом десятке. Он ненавидел, презирал себя за ту подлую игру, которую затеял с бедной женщиной. Но ничего не мог с собой поделать. Душа стремилась к ней.

Он был дважды женат, но оба раза неудачно. Первой его избранницей была соратница по революционной борьбе Маруся Касперович. С ней он познакомился перед началом Первой мировой в марксистском кружке в Санкт-Петербурге. После пламенных речей, что «империализм – конечная стадия капитализма», о необходимости перерастания империалистической войны в гражданскую, она с тем же неистовым темпераментом отдавалась ему на конспиративной квартире. Азарт игры в революцию подогревал их страсть, но после неожиданно успешного большевистского мятежа в столице Маруся изменилась до неузнаваемости. Кожаная тужурка и портупея, перекинутая через плечо, были ей весьма к лицу. Победа мирового пролетариата комиссару Касперович голову снесла окончательно. Начитавшись феминистских трудов Розы Люксембург, Инессы Арманд и Клары Цеткин, Мария зациклилась на освобождении женщин из семейного рабства. Семью наряду с частной собственностью и государством она объявила буржуазным пережитком и переселилась в коммуну, где в одной квартире с такой же фанатичной подругой, не выпускавшей изо рта папиросы, весело проживали ещё пятеро революционных матросов одной дружной революционной семьёй.

От этого ужаса Коровин и ретировался из сумасшедшего Петрограда в благочестивый сибирский Омск.

Вторая жена Ильи Ивановича была прямой противоположностью первой. Из дворянской семьи, выпускница Смольного института благородных девиц, эстрадная певица Мария Оболенская. С ней он познакомился уже в эмиграции в Харбине, когда трудился товарищем главного контролёра на КВЖД. Всю её семью – родителей, братьев и сестёр – расстреляли большевики. Ей одной удалось выжить и на чехословацком эшелоне добраться до Маньчжурии. Но счастье супружества для Коровина вновь оказалось мимолётным. Дворянская кровь вовсе не гарантировала жениной верности. «Вино и мужчины – моя атмосфера», – пела со сцены ресторана бывшая дворянка, а после реализовывала это наяву. Она укатила в Сан-Франциско с богатым любовником, сулившим ей карьеру кинозвезды в Голливуде. Но он застрелил её в гостиничном номере. Об этом даже писали в газетах. Коровину и разводиться не пришлось. Пережив очередную душевную драму, он предложил сотрудничество НКВД.

После второго фиаско Илья Иванович окончательно разочаровался в женщинах, но проклятый половой инстинкт продолжал тянуть его к этим порочным и продажным существам. И он стал просто их покупать, когда они ему были нужны. Благо, доходы позволяли.

Но дочь профессора Соболева! Она была настоящей русской барышней, о каких писали в своих романах великие классики. Цельная, искренняя натура, она совершенно не умела врать и любила только одного единственного. Как бы он хотел оказаться на месте этого проклятого японца, который в силу своего самодовольства, божественной избранности даже не в состоянии был оценить: какое счастье на него свалилось!

И выжил же проклятый чёрт! В лютую сибирскую зиму, когда половина его соотечественников полегла на погосте. И даже выбился в передовики производства, у начальства шахты на хорошем счету. Но ничего, раз ты такой образцово-показательный пленный, то давай-ка мы тебя в качестве поощрения репатриируем на родину, возможность такая только-только появилась. И Коровин с лёгким сердцем вписал фамилию Андо в список на репатриацию. А на другой день под строгим секретом передал вспыхнувшей от счастья, какого он сам никогда не испытывал, Соболевой адрес красноярского лагеря.

Но… дорогая моя Анна Викентьевна, пожалуйста, если там, в лагере, что-то пойдёт не так, пообещайте мне, что вы вернётесь в Хабаровск. Я для вас и работу хорошую найду, и с жильём помогу, и дочку в самую лучшую школу определим. Обещаете?

Да, конечно, Илья Иванович, – скороговоркой проговорила Анна-Евдокия. – Огромное спасибо вам за хлопоты. Вы столько для нас сделали. Век буду благодарна. Только пустое это всё. Не вернусь я больше сюда. Рядом с мужем мне и лагерь покажется раем. Только бы из депо отпустили без отработки.

 

Первым ушёл Сережка Краснояров. Он поднялся на Эверест. А после у него начала гнить кость на ноге. Боли были дикие, и Сергей запивал их водкой.

Серёга Асташев в новой жизни потерялся. С жёнами ему не везло, обе сильно хотели денег. Но для бизнеса он был интеллигентен, а в найме много не платили. Развёлся, перебивался случайными заработками, жил у матери. Однажды она пришла домой на обед, а сын лежит под пледом на диване и не дышит. Обширный инфаркт. Заслуженная врач России, спасшая тысячи детских жизней, своего единственного сына не спасла.

Костю Светлова убили менты. Он затянул с празднованием Нового года. Ссора с женой оказалось жёсткой, и она вызвала милицию. В вытрезвителе он продолжил качать права, и его успокоили навсегда. После этого скандала все вытрезвители в Томске закрыли.

Игоря Железнова киллеры забили молотками в подъезде московской многоэтажки по заказу вице-губернатора одной из центральных областей. Он готовил разоблачительную статью о коррупции и погиб при исполнении профессио­нального журналистского долга.

Вторая жена Игоря Добрина тоже закончила жизнь трагически. Допившись до белой горячки, она гуляла по набережной. В летнем кафе купила бутылку пива и по бетонным плитам спустилась к реке. Разбила бутылку, острыми краями горлышка разрезала себе вены на руках и поплыла. Из воды её вытащили уже без признаков жизни. Супруг ненадолго пережил её. Заболела нога, врачи поставили диагноз «тромбоз».

«Я ему говорил: «иди – лечись». Но этот балбес меня не слушал и продолжал бухать. Тромб оторвался и закупорил сердечную артерию. Он умер мгновенно. А мог бы ещё жить и жить. Дочку забрали в детский дом для умственно отсталых детей», – сетовал Антон на чужую беспечность.

Но за жизнь Яшки Бережного он боролся, сколько мог. Яков работал заместителем редактора в той газете, где некогда начинали Тимур с Серёжкой Асташевым. Только теперь это была уже другая газета. Она хоть и сохранила пролетарско-советское название, но перешла в частные руки. Цепкие ручки Танечки Сечиной, превратившуюся в железную леди типа Маргарет Тэтчер провинциального масштаба. Владелица извлекала из издания прибыль всеми возможными способами, а Яшка, последний из могикан, продолжал беззаветно служить профессии. Стрессы он привык заливать алкоголем. В один из походов в магазин его крепко избили, проломив череп. Операцию делали в железнодорожной больнице, даже элементарную пластину на голову не поставили. И Яшка стал киборгом. Если в анфас, то – человек. А слева в профиль – инопланетянин. За натянутой на черепе кожей пульсировали вены. Яков не хотел быть никому в тягость и переселился в старую родительскую квартиру. Антон почти ежедневно заезжал к нему с продуктами и лекарствами, возил больного друга на прогулки и к врачам. Так продолжалось три года. Пока однажды утром ему никто не открыл дверь.

Антон постоянно жаловался на Потапа, в сорок лет начавшего бродяжничать. Свою квартиру он потерял. За долги ли забрали, продал ли – об этом история умалчивает. Только с некоторой поры он стал ездить в гости к университетским друзьям. В одном городе погостит, потом – в другом. Отовсюду хозяевам приходилось его выпроваживать чуть ли не силой. В Томск он нарисовался без денег и документов. И сразу к Тоше, доброй душе: «Помоги». Антон дал ему денег и договорился с Вовой, чтобы тот принял нового бомжа у себя в Сидоровке. Тимуру он даже и звонить не стал, знал его реакцию.

Он что больной? У него ног, рук нет? Собственный сын от него отвернулся, потому что папа не дал ни копейки на его воспитание. Наша дружба с Потапом стоила триста долларов, которые он занял у меня ещё пятнадцать лет назад.

За последние годы по тысяче рублей он у меня выцыганил гораздо больше. Я уже ему денег не даю. Знаю, что не отдаст. Покупаю продукты. Недавно привёз ему мешок картошки. Вчера звонит: «Тоша у меня картошка уже кончилась, привези ещё».

Ты его ещё усынови, «мать Тереза»!

Потап так хреново выглядит! Семидесятилетний старик. Обросший, седой и беззубый.

Опуститься в нашем возрасте легко, удержаться на плаву – гораздо сложнее.

Потапу на самом деле везло. Вова Сидоров помог ему восстановить паспорт и даже прописал его в своей деревне. Но вскоре нахлебник сбежал от тяжёлого сельского труда в город. По объявлению в газете нашёл старушку-инвалида, нуждающуюся в уходе. У той самой денег кот наплакал, пенсия мизерная, дети плохо помогали, зато двухкомнатная квартира. За проживание Потап и подписался на роль сиделки. Бабушка была неходячая, тихо доживала свой век в спаленке, а жилец хозяйничал в остальной квартире. Татьяна Сечина помогла ему устроиться на работу руководителем шахматного кружка. Приличная зарплата, шахматы – его стихия, занятия три раза в неделю по два часа. Но и оттуда Потапа выперли за прогулы.

Антон упорно продолжал возить ему продукты. А вскоре Потап сам сообразил, как ему выжить, и стал по пятницам устраивать в съёмной комнате игральные вечера. Остатки еды, которую гости привозили с собой, он стремился растянуть на неделю. Жалко, что с выпивкой так не получалось.

Нежные дети застоя! Воспитанные в условиях относительной социальной справедливости, они всем сердцем жаждали свободы. Но когда она внезапно свалилась, их интеллигентская сущность ужаснулась оборотной стороне: анархии, повсеместному воровству, стяжательству. Привыкшим, что «человек человеку – друг, товарищ и брат», им пришлось менять принципы. Каждый – сам за себя, волк – тебе товарищ, а волка ноги кормят. Приспособиться к новой действительности смогли немногие. Большинство предпочли уйти.

 

Хмурым вечером в начале зимы на Тимкиной даче друзья расписывали ямба на двоих.

Початая бутылка водки с какой-то закуской стояла на краю столика, и Антон периодически наливал себе рюмочку. Тимур был в глухой завязке и не пил. Зато камень к нему нынче благоволил, и он выигрывал.

Я, наверное, на зиму дом законсервирую. А сам поживу у матери. Ты прав: даже если за стенкой просто кто-то дышит, уже хорошо.

А лучше – рядом, тогда ещё и согреет, – Антон рассмеялся собственной шутке.

Ты где собираешься Новый год встречать?

Скорее всего, к двоюродному брату в Бородино поеду, как в прошлом году.

Куда? Куда? – переспросил Тимур.

Нет, не в Москву. Моё Бородино – ближе, под Красноярском. Там ещё знаменитый на всю страну угольный разрез. А мой двоюродный брат – глава этого муниципального образования. В городке ещё родственники по отцу живут. Новогодних праздников едва хватит, чтобы всех навестить. Брат вообще зовёт меня переехать туда, даже обещает пролоббировать моё избрание председателем тамошнего законодательного собрания и помочь с ипотекой на покупку дома. Он и невесту для меня нашёл. На угольном разрезе за связи с общественностью отвечает. Депутат. Сорок пять лет. Дочь взрослая, в Красноярске учится. Я пробовал к ней клинья подбить, но она дала от ворот поворот. А недавно сама позвонила, спросила: приеду ли я на праздники? Стройная, симпатичная, на японку чем-то похожа.

У подвыпившего Антона язык развязался, он расслабился, словно скинул с себя привычный защитный панцирь, с которым свыкся очень давно. И Тимур задал ему вопрос, вертевшийся у него на языке ещё со студенчества.

Тоша, а твой дед кто был всё-таки по национальности: алтаец или хакас? Ведь дальневосточное происхождение у тебя на физиономии написано?

Гость налил себе ещё водки, выпил, закусил и ответил, смотря другу прямо в глаза:

Сейчас об этом уже можно рассказать… Он был… маньчжур!

Антон в напряжении ждал реакции Тима, но её не последовало. Хозяин неожиданно выкинул ямба и от дальнейших расспросах отвлёкся. Его первоначальное любопытство было удовлетворено, он не ошибся в своих догадках. А почему Тошка без малого сорок лет скрывал от него семейную тайну – это его личное дело. Пусть будет теперь маньчжур (это больше похоже на правду), какая разница?! Главное, что это – Тошка, он рядом, его последний, единственный друг. Конечно, если бы не всплеск азарта, в его голове, возможно, и сложилась бы в единое целое вся цепочка. Маньчжур, 30-е годы, Маньчжоу-Го. Антон снова сказал полуправду, но, задай ему Тимур тогда один наводящий вопрос, он бы раскрылся полностью. Но друг этого не сделал.

Вместо этого выигравший триста вистов Тим предложил товарищу взбод­риться и продекламировал первую строчку их совместного девиза:

Мы – скаковые лошади азарта.

На нас ещё не мало ставят карт, – заплетающимся голосом поддержал Антон.

И, может быть,

Мы тяжко рухнем завтра.

Но это завтра.

А сейчас – азарт!

 

Кости отложены. Тоша – не в форме. Не может сосредоточиться на игре. А без достойного сопротивления и выигрыш не в радость. Нынче – вечер откровений.

Я забыл тебе рассказать, что прошлым летом ко мне дочь из Америки приезжала.

Из какой Америки? Алёнка же у тебя на Украине?

Да не – Алёна, и не Алина, а Алиса. Моя третья, незаконнорождённая, дочь. Мать-то её в восемьдесят седьмом отказалась делать аборт и родила девочку. А потом по Интернету познакомилась с американцем, вышла за него замуж и укатила с дочкой в Штаты. Мы гуляли с ней по городу, я показывал ей Томск. Знаешь, какая она у меня красивая? А внучка тоже на меня похожа. В «Одноклассниках» посмотри её страничку.

 

Конечно, дурная привычка – допивать бутылку до конца. Но оба товарища её имели. Тима – больше, Тоша – меньше. Но тот вечер – у них вне закона.

Тошка расстегнул воротник рубашки, и серебряный крестик блеснул на его безволосой груди. Тимур видел его раньше на пляже, но не досуг было спросить.

А ты когда окрестился?

После развала Советского Союза и нашего с тобой предприятия. Душа болела. Невмоготу стало, вот и пошёл в церковь.

Я тоже окрестился по зову сердца тогда же. А вот философский смысл христианства осознал совсем недавно.

Антон сделал бровки домиком, выражая интерес. И Тим продолжил.

Бог создал человека по своему образу и подобию. Душа – это частица бога в нас. Творец поделился щедро с людьми возможностью творить. Когда мы занимаемся творчеством, то становимся как бы равными богу. Не замечаем даже время. В творчестве, как и в любви, оно пролетает незаметно. Это – время бога.

В игре тоже не замечаешь, как наступает утро.

Но игра может быть рациональной, расчётливой. А любовь и творчество – никогда! Иначе они – не настоящие. В игре нет совести.

Тогда соблюдение заповедей – это своеобразная плата за творчество и любовь. А как же насчёт второй щеки, которую нужно подставить, когда тебя ударили по первой? Ты сам, Тим, разве научился прощать?

Ты про Потапа?

И про него тоже. Сам, что ли, без греха?

Тимур подумал и ответил:

Да, я присваивал чужой труд – в бизнесе это называется прибыль, но труд обезличенный, незнакомых мне людей. И с этим грехом мне жить до конца. Но крысятничать у своих – совсем другое! Батракова-то не забыл? Видимо, есть разная степень вины. Одной ты можешь найти оправдание, а другой – нет.

Но мы же смогли простить друг друга?

Мы – другое дело. У нас была схватка за лидерство двух самцов, деньги имели второстепенное значение. Но прихватизировать газету, обкрадывать коллег, друзей, учителей – это за пределами моего понимания. Я бы так не смог.

Поэтому редактор – не ты. У тебя нет этого конкурентного преимущества.

Не знаю, с каких пор достоинством в журналистике стали шантаж и торговля компроматом? Наезд – откат, наезд – откат.

Ничего не поделаешь. Вторая древнейшая профессия.

Неправда! Профессию не тронь! Во все времена были люди, беззаветно служившие ей, и беспринципные дельцы от журналистики. Это – нравственный выбор конкретного человека. Я знаю, о чём говорю, сам был редактором.

Твоё редакторство было сродни хобби. Деньги-то ты зарабатывал в другом месте. А для кого-то – это единственное ремесло.

А Игорь Железнов? А Яков?

Адвокатский порыв Антона угасал, но он всё-таки произнёс:

Возможно, у них не было административных способностей? Хотя зачем они им?!

Кажется, они приходили к общему знаменателю. Тимур перевёл дух и сказал:

Ладно. Проехали. Пусть дела каждого останутся на его совести. А меня ты, Тоша, прости, пожалуйста, что я втянул тебя в бизнес. Не твоё это. Защитил бы диссертацию, стал профессором, а так под старость лет копейки сшибаешь.

Антон очень удивился и произнёс:

Ну, тогда и ты уж меня прости, Тим. Ты мог стать добросовестным семьянином, у тебя для этого были все задатки. Но я помог тебе сбиться с пути, сделаться бабником. И вот ты в пятьдесят с лишним по-прежнему в поиске.

Да, ладно. Я с этим уже как-то свыкся.

Ну, а я тем более.

И они рассмеялись.

 

Жизнь каждому отпускает время спокойствия и гармонии. И не важно, где оно снизойдёт – на тропическом острове Баунти, в суетном мегаполисе с роскошными ресторанами и апартаментами или таёжном сибирском посёлке. Печку зимой приходится топить по два раза на дню, а воду носить в вёдрах из пруда. Дорогой тебе человек может быть заключённым, исповедовать другую веру и принадлежать к совсем иной расе, да что там – цивилизации! Только одно имеет значение: любишь ли ты и любят ли тебя? Любят и ждут только близкие родные люди. И крепя стропы в тёмных глухих штреках глубоко-глубоко под землёй, вспоминаешь её добрые серые с пушистыми ресницами глаза, задумчивую улыбку, и на сердце становится сразу легко и тепло. А обжигающие наваристые щи из квашеной капусты, стопка самогона за ужином и скрипучая панцирная сетка на металлической кровати – конкретные проявления счастья.

Почему люди не могут просто жить, работать, любить, наслаждаться жизнью? Зачем им нужны все эти великие свершения? Революции, войны, завоевания? Ведь всё это – мифы, толкающие на убийства и угнетения одних людей другими. Тоша, я никогда не была так счастлива, как здесь. Мне так покойно и хорошо сейчас. Ты рядом, за занавеской спит наша дочь. Все невзгоды, выпавшие на нашу долю, позади. Мы вместе. И это – счастье!

 

Японцев любили не только дети, сибирские женщины - тоже. Смазливому студенту из Киото эстакадница Клава стирала бельё, канатчица Глаша готовила обеды, а лебёдчица Тамара – ужины. Однажды девки даже подрались из-за него. Пришлось лагерной охране их разнимать. После инцидента комендант вызвал к себе «Казанову» и приказал определиться: завести серьёзные отношения с одной женщиной. Тяжело вздохнув, японец выбрал лебёдчицу.

Послевоенный бум рождаемости не обошёл Урал стороной, но младенцы рождались здесь в основном тёмненькие, узкоглазые и с желтоватым оттенком кожи.

 

Может, и нам завести второго ребёнка, – обмолвилась как-то Ая.

Дома Тоширо называл жену своим любимым шёлковым прозвищем. А то в этих Аннах, Евдокиях, Соболевых, Сиротиных совсем запутаешься. Но дочку звали исключительно Таней, чтобы, не дай бог, в школе лишнего не сболтнула.

Мужчина обнял жену и ответил:

Не забывай, что мы живём в песочном доме. Одно дуновение ветерка, и он разрушится. Я боюсь брать ответственность ещё за одну жизнь. Это не по-мужски подписываться под проектами, которые ты не сможешь довести до приемлемой стадии завершения. Лучше подумай о продолжении учёбы. Мне не хватает знаний горняцкого дела. А учиться уже поздно, да и не дадут. А тебе высшее образование сильно поможет. Станешь главным инженером шахты, меня к себе в помощники возьмёшь. Глядишь, и до ордена Ленина дослужишься.

Хватит надо мной смеяться, товарищ самурай.

 

Осенью Евдокия Сиротина поступила на горный факультет Томского политехнического института. Правда, на заочное отделение. Но ехать в Томск подавать документы и сдавать вступительные экзамены боялась страшно. Всё ей казалось, что встретит родственников или знакомых настоящей Евдокии. И на сессии ездила, как на каторгу. Общежитие – библиотека – экзамен – вокзал. А когда в Кемерово открылся горный институт, она без раздумий перевелась туда и диплом защищала в столице Кузбасса.

 

Подруга Сато Катерина была на восьмом месяце беременности, когда пришла новость о репатриации японцев на родину. Шахтёры помогали колхозникам копать на полях картошку. После обеда, разлёгшись на полянке и глядя в синее небо, Сакамото неожиданно сказал своему начальнику.

Тоширо-сан, я не разочарую Вас, если останусь здесь?

Мастер с ответом не спешил и продолжал разглядывать облака.

А Вы хорошо подумали, Сато? Приняв советское гражданство, боюсь, Вы уже никогда не сможете побывать в Японии.

Меня там никто не ждёт. Мать умерла ещё до войны. Отца своего я никогда не помнил. Он погиб в Корее ещё до моего рождения. Моей родиной четверть века было губернаторство Карафуто. Но сейчас оно в составе СССР. Мне скоро пятьдесят, а у меня ещё не было детей. А Катерина скоро подарит сына или дочь. Здесь моя семья, нормальная работа. Мой труд начальство ценит. А в Японии – что? Я остаюсь.

Бывший комбат улыбнулся, перевернулся на бок лицом к собеседнику и ответил:

Этой Ваш личный выбор, Сато. Не мне Вас судить. А ощущать рядом надёжное плечо друга мне будет приятно.

Сакамото несказанно обрадовался словам Тоширо. Вскочил на ноги и склонил перед ним голову. Мастеру тоже пришлось встать. Он разбил соединённые ладони Сато своей ладонью и крепко пожал ему руку, как равному. Счастливый бригадир тут же побежал к Катерине с радостной новостью.

 

Постепенно Тоширо освоил горняцкое ремесло. Он полюбил новое дело, пристрастился к подземным обходам шахтных стволов. Путешествуя в одиночестве глубоко под землёй, он иногда забывался и представлял себе, что гуляет высоко в горах. Научился ценить красоту угольных разработок, как если бы это были несравненные виды Фудзиямы. Он мог подолгу сидеть на шпале или просто на куче породы в отдалённом штреке и слушать журчание подземной реки за узкой перегородкой.

Сюда динамит заложим. Прямо под рельсы. Вагонетки с углём – тяжёлые. Так рванёт! А тут – река совсем рядом. Всю шахту мгновенно затопит. Вот и будет Советам прощальный самурайский салют.

Диверсанты не видели Тоширо, горный выступ и темнота надёжно скрывали его. Зато он их узнал. Это были младшие японские офицеры, взятые в плен в Маньчжурии. Про них в лагере говорили, что они из японских поселенцев, переехавших в Маньчжоу-Го. Один служил в маньчжурской жандармерии, а второй – и вовсе в военной полиции. Но им как-то удалось выдать себя за обыкновенных пехотинцев. Горняцкие фонари на их касках освещали лица хорошо. Да и голоса своих подопечных за три года бывший майор изучил.

А вдруг взрыв случится раньше, чем мы уедем отсюда? Лучше подстрахуемся и установим часовой механизм. Ужин – в шесть часов вечера. Потом прощальный митинг – ещё час. Будильник прозвонит в полночь, и сразу сработает взрыватель. В это время мы, наверняка, уже будем в поезде.

Отлично. Делай. А справишься?

Обижаешь, друг. Я в диверсионной школе ещё не такие устройства придумывал!

 

Закончив своё чёрное дело, злоумышленники, довольно посмеиваясь, отправились наверх. Тоширо вышел из укрытия и принялся изучать заложенную мину. Наверное, он смог бы и сам её обезвредить, но минёр оказался с фантазией и присоединил третий обманный провод. Инженер разглядел его уловку, но всё ж решил не рисковать. До взрыва ещё много времени, а в бараке есть кадровый сапёр. На кону сотни человеческих жизней, оборудование, титанический труд и невыработанное даже на четверть угольное месторождение. Он поспешил к лифту.

Как раз из забоя выходили проходчики Сакамото. Мастер окликнул бригадира и, отведя в сторону, вкратце пересказал ему суть случившегося. Но, видимо, слишком громко, потому что из толпы выделилась тёмная фигура и быстро юркнула в штрек.

Это он. Один из диверсантов! – крикнул Тоширо.

Бригадир быстро сообразил, что к чему.

К вагонеткам, гад, побежал. Хочет пустить их вниз. Мина тогда взорвётся?

Может, – прошептал побледневший комбат. – Давай быстро ему наперерез. Набросай шпал на рельсы, чтобы сдержать вагонетки. А я – к мине. Сам её обезврежу!

Тоширо нёсся со всех ног. Но всё равно диверсант опередил его.

Вагонетки с чудовищным свистом понеслись вниз, сметая опоры шахты и всё, что попадалось им на пути.

«Не успею!» – мелькнула мысль в голове у мастера.

И вдруг раздался ужасный грохот. Шахту завалило, за себя Тоширо не переживал, он знал и другие выходы. Он сразу вычислил обманный провод и обез­вредил мину. Засунув за пазуху комбинезона динамитные шашки, а взрыватель положив в карман на бедре, он поспешил к месту завала.

Сато успел накидать на рельсы шпалы, но ему не хватило времени укрыться от несущихся вагонеток. Чугунный короб намертво вдавил его в брёвна шахтного створа. В гроб его складывали по частям.

Директор шахты и комендант лагеря предложили похоронить Сато Сакамото как героя. Без пяти минут советский гражданин, ударник производства, стахановец, ценой собственной жизни, спасший шахту. Но Тоширо сказал: «Не надо, пусть лучше покоится рядом со своими товарищами на японском кладбище. Лучше поварихе Екатерине окажите материальную помощь. Ей одной придётся воспитывать ребёнка».

Диверсантов разъярённый комендант хотел расстрелять сразу, без суда и следствия. Но и тут благоразумный японец отговорил его.

Начнутся проверки, комиссии. Вам это надо, гражданин начальник? Попытка такой диверсии! Вы и директор шахты можете должностей лишиться. Будьте мудрее. Не отказывайте преступникам в репатриации. Только гражданство им поменяйте: с японского – на Маньчжоу-Го. Тогда их отправят в Китай. А уж китайцы, поверьте мне, с них живых кожу сдерут.

Динамитные шашки Тоширо сдал на склад шахты, а взрыватель, будильник и провода выбросил в пруд.

 

Через два года лагерь для военнопленных в Урале ликвидировали совсем. Все японцы уехали на родину. Несколько маньчжуров пожелали остаться в СССР, опасаясь мести от китайских коммунистов за сотрудничество с японцами. Но, получив паспорта, и они уехали из Урала куда-то на Дальний Восток.

За примерное поведение пленному майору Андо изменили меру наказания с заключения в лагере на поселение. Содержать целый лагерь ради одного военнопленного нерентабельно, а переводить его в другой начальство шахты не позволяло. Так и остался в Урале этот последний самурай.

Когда начали строить тоннель на Сахалин, в его душе что-то ёкнуло, но потом утихло. А после смерти Сталина строительство подземного перехода на остров новые руководители советского государства сочли мероприятием затратным и свернули его вовсе.

Будучи заключённым, мастер Андов зарабатывал только от сверхнормативной выработки, жили они в основном на маркшейдерскую зарплату Евдокии Васильевны. Но с изменением статуса он превратился в главного семейного кормильца. Вместе с дипломом о высшем образовании товарищ Сиротина получила продвижение по службе, её назначили главным маркшейдером. Ефим Лукич советовал ей написать заявление на вступление в коммунистическую партию, дескать, главный инженер шахты не может быть беспартийным. Но Евдокия Васильевна под разными благовидными предлогами от новой должности отказывалась. А вскоре и товарищ Троицын пошёл на повышение. Генеральный директор угольного разреза «Бородинский!

На шахте многие обращались к Евдокии Васильевне «товарищ Андова». Жили Андовы дружно. Дом выкупили полностью. У Тани теперь появилась отдельная комната, а у родителей – общий кабинет. Японский язык дочь совсем забыла. В пятнадцать лет объявила родителям, что решила стать инженером-строителем и поступила в Каннский техникум вместе с одноклассником Петей Солнцевым, и закрутилась у них первая любовь.

Любимым место отдыха Андовых стало здешнее озеро – пруд местной ТЭЦ. Из речки пришла рыба. Берега обросли кудрявыми берёзами, но и для пляжа место осталось. Там они купались, загорали, рыбачили всей семьёй. Папе же не разрешалось покидать пределы посёлка. А мама так хотела посмотреть вместе с ним красоты Советского Союза! Вначале она отказывалась ездить в отпуск одна, но потом смирилась и брала с собой Танечку. С дочкой они объездили весь Кавказ, Крым, Алтай. Были в Москве и Ленинграде. Возле одного старинного дома на Мойке Евдокия Васильевна даже всплакнула и призналась дочери, что здесь выросла её мама, Танина бабушка. Из поездок они всегда привозили домой кучу фотографий. И папа подолгу рассматривал чудесные места, где побывали его девочки. Больше всего ему понравился Алтай. Он очень хотел съездить туда, когда разрешат.

В октябре 1956 года кончился срок его наказания. Как раз тогда СССР и Япония приняли совместную декларацию о сотрудничестве. Новость из «Правды» Тоширо громко зачитал жене.

Ая, это – первый шаг к заключению мирного договора. Япония и Россия будут дружить, и мы сможем бывать и там, и там. Дорогая, это же такое счастье!

Ближе к Новому году Президиум Верховного Совета СССР издал указ об амнистии осуждённых в Советском Союзе японских граждан. Шахту «Южную» к тому времени законсервировали. За десять лет подземная река вымыла перегородку и добывать уголь на ней стало очень опасно. К тому же основные запасы месторождения были уже выработаны. И шахту готовили к затоплению.

Мне нужно ехать, Ая.

У тебя больные суставы, плохое зрение. Кому ты там нужен в своей Японии?

Она расплакалась. А он стоял рядом, гладил её волосы и твёрдо сказал:

Надо. Там мои отец и сын. Я только увижусь с ними и сразу обратно.

 

Тоширо провожали на вокзале в Красноярске. К поезду «Москва-Владивосток» прицепили специальные вагоны для бывших военнопленных. Из Канска приехала Таня со своим рыжеволосым ухажёром Петей.

Она, как могла, успокаивала мать:

Ты сильно не переживай, мамуля. Папа скоро вернётся. Ты даже соскучиться не успеешь.

Проводник в военной форме проверил документы у пассажира и велел заходить в вагон. Японец и русская наскоро расцеловались. И поезд пошёл на восток.

 

Но планам Тоширо не суждено было сбыться. Пока он плыл на корабле на Родину, отношения между Советским Союзом и Японией окончательно испортились. Ни о каком возвращении в СССР не могло быть и речи. Из Хиросимы он прислал телеграмму: «Добрался нормально Отец умер сорок восьмом Оформляю пенсию». Писать письма Тоширо не любил, а телефона у них дома в Урале не было. Все новости Анна узнавала из газет и радиопередач.

В начале лета, когда шахту уже затопили, и она сидела без работы, размышляя – переезжать ли ей в Бородино или нет, в дверь постучали не по-деревенски громко, а тихо, почти скребясь. На крыльце стоял постаревший, но ещё сохранивший начальственный лоск Илья Иванович Коровин. Он сильно загорел, и его лысина блестела на солнце.

Хозяйка ахнула от неожиданности, словно увидела привидение из прошлого. Но Коровин приветливо улыбнулся и робко спросил:

Войти можно?

Илья Иванович вновь оказался при деле. Он занимал важную должность в каком-то областном центре в Киргизии. Отсюда – и южный загар. Дыню, которую он привёз, они всю съели за долгим разговором.

Хабаровский процесс по делу японских военных преступников товарища Сталина разочаровал. И не важно, что главными виновниками срыва мероприятия, которому полагалось стать «азиатским Нюрнбергом», оказались американцы. Даже японских военных медиков из отряда 731, ставивших чудовищные эксперименты над людьми, они не выдали суду.

Козлов отпущения всегда можно найти среди своих, – признался Коровин. – Мне ещё повезло, что отослали торговым атташе в Харбин. Некоторые организаторы процесса сами скоро оказались на скамье подсудимых.

Боже! Вы были в Харбине! И как там сейчас?

Ужасно, Анна Викентьевна, просто ужасно. Повсюду грязь, антисанитария. Российские и японские достижения цивилизации объявлены буржуазными пережитками. Современный Китай строит свой, азиатский, социализм. Гоняются за воробьями, варят сталь на дворах. Вашу квартиру национализировали и сделали из неё коммуналку. Я только заглянул в парадное и даже не стал подниматься наверх. Консьержа нет, стены исписаны лозунгами, грязь. Как в Петрограде в семнадцатом году.

Да, та эпоха исчезла безвозвратно.

Совсем забыл. Пенелопа Джойс умерла от рака груди в конце войны в Нью-Йорке.

Вот почему я не смогла дозвониться до неё с Сахалина.

Она помешала ложкой остывший чай.

Коровин напрягся, его лоб покрылся испариной.

А я к вам, Анна Викентьевна, по делу… Замуж хочу за себя позвать… Только не спешите отказываться. Дослушайте, пожалуйста, до конца. У меня в Киргизии благоустроенная квартира, загородная дача, персональный автомобиль, продукты шофёр привозит, готовит и убирается прислуга. Мне просто нужен рядом близкий и дорогой человек.

Она устало улыбнулась:

Поздно, Илья Иванович. Я занята.

Но он не вернётся! Сейчас в мире такая взрывоопасная ситуация, того и гляди третья мировая разразится. Из Японии никто не возвращается.

Я знаю, что не увижу больше его.

И будете всю жизнь страдать? Вы молодая, красивая, образованная!

Анна встала из-за стола, давая понять гостю, что пора и честь знать.

Спасибо, Илья Иванович, за предложение. Вы очень достойный человек, но я не могу его принять.

Но почему?

Просто не могу. И всё.

Коровин вскочил.

Очень жаль. Если передумаете, вот мой телефон, позвоните. Я приеду за вами.

Он сунул в её ладонь бумажку с телефоном и выбежал из дома.

 

Привет.

Привет-привет.

Звонил?

Да, Тим. Тут у меня одно дельце нарисовалось. Ты не мог бы заскочить ко мне на работу на пять минут. Не телефонный разговор.

Антон сидел в своём маленьком кабинете под большим собственным порт­ретом в художественных мастерских. Встречая друга, он широко и добродушно улыбнулся. Но выглядел уставшим и нездоровым. Особенно поразил Тимура цвет его лица. Серый, как зола. Он сразу спросил его про здоровье.

Да, в Бородино ещё простыл. Уже второй месяц борюсь с остаточными явлениями. Вот завтра выступлю на соревнованиях и начну лечиться серьёзно.

А пропустить старт не можешь?

Понимаешь, меня из областной федерации мужики попросили выступить за ветеранов. Обещал. Не могу людей подвести.

А ко мне какое дело?

Антон сделал загадочную физиономию.

Особой важности. Но, думаю, тебе понравится. Ты с кем-нибудь сейчас встречаешься?

Тимур пробовал помириться со старой подругой, но она его отшила. Он отрицательно покачал головой.

Ну, и хорошо. Значит, ты тот, кто мне нужен. Я тут познакомился с одной интересной женщиной тридцати пяти лет, а у неё есть такая же подруга, не замужем. Вот я и подумал, что неплохо бы нам возобновить парные выступления. У тебя на завтрашний вечер какие планы? После соревнований я позвоню. Будь готов.

 

Звонок раздался только в восьмом часу вечера с неизвестного номера.

Тима, это Саша Потапенко. Тоша умер.

«Что за дурацкий розыгрыш?! Потап совсем с катушек съехал?» – он не поверил известию и сбросил вызов.

На всякий случай сам набрал Антона. Ответила его жена.

Лида, ты?! Неужели…

Да, Тима. Тоши больше нет.

 

Антон Солнцев, как всегда, в своей весовой категории в возрасте до 55 лет занял первое место. Толкнул, правда, немного – около ста килограммов. Зато в рывке показал почти такой же результат.

Принял душ. Переоделся. Организаторы соревнования чествовали победителей. Ему вручили медаль и почётную грамоту. Потом – торжественное застолье. Без спиртного. С чаем и тортом.

Антон откусил кусок торта и вдруг почувствовал, что ему трудно стало дышать. Он ослабил галстук на шее, встал из-за стола и с чашкой чая подошёл к окну с открытой форточкой. Глоток обжигающей жидкости, и вдруг всё поплыло у него перед глазами. Он сделал один шаг и упал на пол, сжимая пустую чашку.

«Скорая помощь» приехала быстро. Но он уже не дышал. Врачам-реаниматологам удалось на какое-то время запустить его сердце. Оно трепетно забилось, как пойманная птица, а потом – остановилось, уже навсегда. Его большое и любвеобильное сердце.

 

Сказать, что у Тимура крышу снесло – значит, ничего не сказать. Он чуть не тронулся умом. Выкладывал в соцсетях их совместные с Тошкой юношеские фотографии. А потом вдруг вспомнил про американскую дочь Антона. В «Одноклассниках» быстро нашёл его старую подругу, она оказалась в чате, и сбросил ей сообщение. Она была уже в курсе. Дочь Алиса очень хотела узнать, каким был её отец, и он скинул номер своего телефона.

Связь с Америкой была плохой. Видимо, молодая женщина звонила через Интернет. Её интересовали больше женские вопросы. Почему Антон, если он такой хороший и замечательный, не женился на её матери? Почему старался оградить её от общения с другими своими дочерями, её сёстрами? Тимур оправдывал друга, как только мог, но всё равно это получалось у него неубедительно.

А в конце разговора Алиса спросила:

А кто был мой отец по национальности?

Русский.

Но он совершенно на русского не похож. Я думала, что он какой-нибудь азиат.

У него дед был маньчжуром.

А кто это такие?

Народ такой, живёт в Китае.

Значит, я – немного китаянка. А мне все говорят, что я на японку похожа.

Вы – русская. И самая красивая дочь у вашего отца.

За комплимент – спасибо. Но у меня к вам есть одна просьба. Вы же, наверняка, будете на похоронах, спросите, пожалуйста, у моей бабушки и сестёр: захотят ли они общаться со мной?

 

О новой внучке Тимур рассказал матери Антона перед входом в ритуальный зал. Эта новость, может, на какую-то пару минут отвлекла мать, потерявшую любимого сына, от всепоглощающего горя.

Тима помог сгорбленной старушке со сморщенным лицом войти в помещение, где стоял гроб.

Ужасный, нечеловеческий вопль разорвал траурную тишину:

Тоша! Тошенька! Сынок! На какого ты меня бросил здесь одну?! За что?!

Она упала на тело сына и, обсыпая поцелуями его почерневшее неподвижное лицо, не вставала с гроба, пока молодой священник не отслужил до конца молебен.

Пламя поминальных свечей бросало тени на ставшее неожиданно очень серь­ёзным и совершенно чужим его прежнее жизнерадостное лицо с добродушной улыбкой.

Смерть усопшего была скоропостижной. Он не успел исповедоваться. Возьмите, пожалуйста, эти свечи с собой домой и зажгите их вечером, молясь за упокой его души, – сказал священник друзьям и близким покойного.

 

О разводе Антона с женой на похоронах забыли, и Лида вела себя как вдова. После поминок Тимур подошёл к ней, отвёл в сторону и рассказал об Алисе, её просьбе относительно общения с сёстрами.

И после смерти Тоша умудрился с подачи друга глубоко обидеть бывшую жену.

Я подумаю, – холодно ответила Лидия.

 

Евдокия Васильевна Сиротина скончалась в октябре 1957 года в возрасте 38 лет. Слушала по радио о запуске первого искусственного спутника Земли, и случился острый инфаркт. Сердце остановилось в считанные секунды.

Татьяна вышла замуж, и молодые переехали в Урал. Чего по общежитиям мыкаться, если родительский дом пустует. В 59-м году она родила первенца – сына Сергея, рыжего, как отец. А через два года – второго сына Антона, тёмненького, похожего на японца.

Тоширо неправильно оценил политическую ситуацию в мире. Камнем преткновения в советско-японских отношениях стал вопрос о «северных территориях». Московская декларация предусматривала передачу Японии двух островов (Кунашир и Хабомаи) после подписания мирного договора. Но Хрущёв хотел, чтобы взамен Япония приняла на себя статус нейтрального государства, как Швейцария или Австрия. В дело вмешались американцы и пригрозили, что если Япония снимет претензии к СССР на острова Итуруп и Шикотан, то Соединённые Штаты никогда не вернут ей архипелаг Рюкю с Окинавой. Японцы разрешили американцам пользоваться военными базами на своей территории, и тогда правительство СССР отказалось рассматривать вопрос о передаче островов Японии вообще.

Тоширо ничего так и не узнал ни о смерти Анны, ни о рождении внуков. Вначале он вернулся в Хиросиму. Жил в доме для ветеранов Великой восточноазиатской войны*. Часто ходил на кладбище к отцу и на мемориал жертвам атомной бомбардировки. А потом сын Ачиро уговорил его перебраться в Кокуру. Бывшая жена Азуми, пока он находился в плену, дала согласие на развод и вышла замуж за владельца похоронного бюро. Отчим приобщил пасынка к семейному бизнесу. Ачиро стал хорошо зарабатывать, обзавёлся собственным домом и семьёй. Он предлагал отцу поселиться в его доме, но молодая жена ждала ребёнка, и под предлогом, что не хочет стеснять молодых, Тоширо отказался. Он снял небольшой домик у реки. Военной пенсии едва хватало на аренду жилья, поэтому инженер устроился на работу в проектное бюро в соседнем городке. До работы он добирался на скоростном электропоезде. В одно весеннее утро 62-го года ему внезапно стало плохо на железнодорожной платформе, и, потеряв сознание, он упал прямо под колёса экспресса. Непроизвольно старый самурай сделал себе харакири, но не мечом, а колёсами электровоза.

 

ЭПИЛОГ

 

Моя мать, Тошина бабушка, ничегошеньки по дому делать не умела. Ни обеда сварить, ни белье постирать, ни полы помыть. Белоручка – одно слово. Как она в Сибири, на шахте в послевоенное голодное время целых двенадцать годков прожила, – до сих пор удивляюсь. Однажды приезжаю из техникума домой радостная, сессию на одни пятёрки сдала, а в комнате – холодина жуткая, как на улице, печка с утра нетопленная. Я кричу: «Мама! Мама!», а никто не отвечает. Глядь за занавеску, а мамка на кровати лежит неподвижно и не дышит. Худенькая, маленькая, молодая, а совсем седая. А в синюшней руке кимоно сжимает, что ей папка в Харбине ещё до войны подарил.

Я к соседям стучаться. Одна сторожиха только дома днём оказалась, остальные все – на работе. Вызвала она фельдшера, и тот сказал, что инфаркт.

В комоде деньги на похороны искала, а наткнулась на мамины воспоминания. Я же малая была, ничего из заграничной жизни не помнила. А тут проглотила всё за один вечер. Маму надо к похоронам готовить, а я сижу, как дура, читаю о её жизни и реву. Привезти мемуары с Сахалина она не могла. Возить такое с собой было равносильно смертному приговору. Вероятно, она написала их, когда отец уехал. Наверное, этим и жила, что их совместную бурную жизнь вспоминала. Когда я дочитала последний листок, то такой меня страх обуял: а вдруг кто-нибудь ещё это прочтёт. Времена, конечно, уже не сталинские были, но о такой семейной истории лучше было не распространяться. Потому и сож­гла все материны дневники в печке. Может, что-то и забыла или перепутала. Память-то совсем не та.

А ещё… Я сильно позавидовала матери. Они с отцом так любили друг дружку, что даже любовь от своих потомков оттянули на себя. У меня и сыновей такого уже не было.

Маму схоронили на кладбище в Урале. Даже до сорока лет не дотянула. И Тоша на семнадцать лет всего бабушку пережил. Царство им небесное!

Следующим летом я получила диплом, а осенью из армии вернулся Пётр, и мы поженились. Служба его сильно изменила. Он стал выпивать. Вначале – как все, по выходным и по праздникам. Но скоро его запой начинался уже в пятницу после обеда, а просыхал он только в понедельник к утру. Первенца он ещё нормально принял. Малыш родился крепким и рыжим, вылитый отец. А Тошу за своего долго не признавал. Бил меня часто, за волосы таскал, заставлял признаться: с кем нагуляла китаёнка. Ему, дураку, разве объяснишь, что Антошка в деда пошел. Но спасибо корешам, стали над ним подтрунивать, мол, какую подлость пленный япошка своим советским потомкам подложил, восточная кровь – живучая, она и через поколение, и через два не выветривается. Танюхе твоей ещё повезло, что просто чернявая, за хакаску сойдёт. А вот сын – вылитый японец. С такой биографией карьеры парню в нашей стране не сделать. Даже мастером не назначат. Тогда только до мужа дошло, что не изменяла я ему. Извинился передо мной, но загрустил сильно.

Старший Сережка рос у нас балбес балбесом. Я замаялась в школу бегать, краснеть за его проделки. В четвертом классе на учёт в детскую комнату милиции попал. А Тоша – совсем другой. Вежливый, аккуратный, всегда улыбался. И в школе учился прилежно. Пятерок, правда, немного, но за каждую двойку он сильно переживал.

Как-то муж вернулся с работы не пьяный, но злой, и вдруг выдал: «А что, Танюха, не перебраться ли нам на юга? Тебе в Сибири – не климат. Хвораешь часто. Серегу надо из дурной компании вытаскивать. И Антошке на новом месте легче будет прижиться. Глядишь, хоть один сын в люди выбьется».

И стали мы изучать возможность переезда, куда лучше податься? И тут, надо же, как по волшебству, неизвестный старичок к нам приехал. Не Хоттабыч, в теле и покрепче, но лысый и с бородой. Дескать, он – старый знакомый моей матери. У меня сразу душа в пятки ушла: в КГБ выследили! Но Илья Иванович Коровин, так он представился, поспешил нас успокоить, что никакого вреда нашей семье не причинит, а вот помощь, какую сможет, всегда окажет. Мол, какой-то долг у него был перед моей мамой. Я сразу вспомнила мамины воспоминания и поверила ему.

Только он сказал, где живёт, я сразу поняла, это – судьба. Ош – областной центр в Киргизской ССР – очень даже подходящее место, чтобы окончательно стереть прошлое, успокоиться и начать новую жизнь. Вдобавок Илья Иванович до ухода на пенсию занимал очень важную должность – заместителя председателя облисполкома. А тогда он ещё работал редактором многотиражной газеты текстильного комбината. Конечно, такой человек мог помочь и с жильём, и с работой. Посовещавшись с мужем, мы с радостью ухватились за его предложение.

Коровин не подвёл. Мужа устроил механиком в обкомовский гараж, а меня сметчицей в техотдел строительно-монтажного управления. И квартала мы не прожили в общежитии, Петру на работе выделили трёхкомнатную квартиру в новом доме. В школу мальчишки пошли уже из новой квартиры.

От продажи дома в Урале у нас остались деньги, Илья Иванович помог в орсе купить хорошую мебель. Тогда же без блата ничего не достанешь. И зажили мы, словно, в раю. Ни печку топить, ни за водой ходить не надо. Зимой только дождичек покапает, это – не сибирские лютые морозы. Из подъезда только выйдешь, абрикосы прямо в рот сами лезут. Любые фрукты даже на рынке стоят сущие копейки.

Мы и цветной телевизор, а потом и машину купили в кредит. Спасибо, Илье Ивановичу, помог. И землю под садовый участок нам выделили, закупили материалы, и Пётр начал строительство. Пока домик строил, саженцы высаживал, ещё занят был, не сильно пил. Ну, а когда дача обустроилась, он туда почти совсем переселился. Вино в Киргизии – тоже дешёвое. Из обкомовского гаража его скоро уволили, устроился в автосервис. Но и там его держали за золотые руки. Уж слишком запойным стал мой муж.

Сергей после восьмого класса поступил в автодорожный техникум. Слава богу, успел в армии отслужить до Афганистана, в погранвойсках на Камчатке. Вернулся и тоже начал куролесить. К отцу в автосервис устроился слесарем и ночевать часто оставался у него на даче, а то – у подруги какой-нибудь.

Один Тоша оставался для меня радостью, светом в окошке. Илья Иванович в нём тоже души не чаял. Ещё подростком он помогал старику в саду или по дому, ходил в магазин за продуктами, в аптеку – за лекарствами. От Коровина он и заразился тягой к журналистике. С восьмого класса писал заметки в многотиражку текстильного комбината, а когда первый раз не прошёл по конкурсу в университет, то Илья Иванович устроил его корреспондентом в свою бывшую газету. Сам-то он уже работать не мог, девятый десяток – не шутка. Многие прежние связи устарели. Поступить на журналистику в республиканский университет во Фрунзе помочь Тоше он уже не мог, поэтому они и выбрали вместе Томск. Я была категорически против, Тошина бабушка очень боялась этого города. Видать, не зря. Но разве мужиков в чём-то переубедишь?

В Сибири нет такого взяточничества, как у нас. Там – честный конкурс, – заверил меня Коровин.

Узнав, что его воспитанник стал студентом, Илья Иванович тихо скончался в своей постели в возрасте восьмидесяти четырёх лет. Тоша добирался домой на перекладных и не успел на похороны своего наставника.

 

Тима, скоро у Тоши день рождения, 55 лет. Съезди на кладбище и положи на могилку моему сыночку букетик от мамы. Пожалуйста…

Не беспокойтесь, Татьяна Егоровна. Обязательно сделаю. И от вас, и от себя.

 

Октябрь 2016 – июль 2017 года

 

1 Дауншифтеры – идущие вниз, неудачники (англ.).

2 Кокуру – город на юге Японии.

3 Джесси Ливермор – знаменитый американский биржевой спекулянт.

4 Губернаторство Карафуто – южная часть Сахалина, входившая в состав Японской империи с 1905 по 1945 год.

5 Тоёхара – административный центр Карафуто, ныне – город Южно-Сахалинск.

6 Маока (Маука) – крупный портовый город на юго-западе Сахалина, ныне – город Холмск.

7 Кусюннай – ныне село Ильинское в Томаринском городском округе Сахалинской области. Эсутору – ныне город Углегорск Сахалинской области.

8 Нивхи – малочисленный народ, проживающий на территории России и Японии. Являются коренным населением Приамурья, острова Сахалин и соседних небольших островов.

9 Отомари – ныне портовый город Корсаков на юге Сахалина.