Журнальный мир

МАТУШКА-БУЗИНА

Не по колодам пней

считаны дни-рубли…

Нет никого сильней

сбросившей снег земли:

лебедь из рукава,

из табакерки чёрт –

выскочила листва

в тысячу разных морд.

Душки лесной ушко

с грубым продольным швом

слышит: забыть легко

мёртвому о живом –

если земля, то нет

ни пустоты, ни мги:

ходит по травам свет,

так, что слышны шаги…

Вывернувшись – гнедым

из воровской узды –

пьют забродивший дым

каиновы сады,

редкий пчелиный гуд

вьётся по миндалю…

Божьих коровок жгут

и листокоса-тлю.

Ветреный барабан

бьёт-не даёт забыть:

смётан и мой кафтан

на травяную нить.

Просто игла в руке

матушки-бузины

встала в одном стежке

до навсегда весны.

ПРО УГЛИ

отступает зной,

прячется в кусты.

шиты тишиной

туфли темноты.

лает наугад

время на цепи:

ангелы не спят –

вот и ты не спи,

ножницами правь

реку полотна,

надставляя явь

лоскутами сна.

на твою ли выть –

негасимый свет?

не тебе ли быть

там, где ночи нет?

не к тебе ль вот-вот,

загасив угли,

темнота взойдёт

из сухой земли?

КАБЛУКИ

за церковью Архистратига –

скамейка – крутые бока,

на ней – непочатая книга

про нас, нерождённых пока.

узорные тёмные речи –

укромные, словно ковчег –

откроются разве при встрече,

которой не будет вовек.

откуда-то сверху челеста

смеётся – что сыплет угли:

«тебе не достанется места

на палубе нашей земли:

гляди, как напевно и кротко,

покуда дороги свежи,

гуляет зима-тихоходка

в змеиных ботиночках лжи –

они сложены по-французски,

затейливы швы и узлы,

и можно привыкнуть, что узки –

да вот каблуки тяжелы».

ПЕРЕД ПРАЗДНИКОМ

Небесный мешок распорот –

вот-вот перешьют в шинели…

…А где-то построят город

из многоэтажных елей:

с песочницами, с грибами,

с мощением улиц хвоей,

янтарными погребами

и сторожевой секвойей.

Народ подберётся мелкий,

собьётся в картель тесовый:

одни подадутся в белки

другие поступят в совы –

и в сумерках, и при свете

все будут согреты-сыты,

и станут паучьи сети

единственной их защитой…

Мне это приснилось как-то

под стук подоконный слабый:

зима отбивала такты

сырой комковатой лапой,

в домах заселяли ели

игрушками и шарами,

метельные спицы пели

над снежными свитерами.

Неважной была портниха –

всё в иглах до поворота…

А с петель – покуда тихо –

снимает весна ворота.

РУСАЛЬНОЕ

столкнуло время двух

и разведёт навек –

я мимолетный дух,

ты вечный человек.

пока некошен луг,

цвети, трава-тирлич…

нет имени мне, друг, –

как хочешь, так и кличь.

меня сплели из душ

деревьев и зверей…

такая в мире глушь –

грозу бы поскорей:

не ту, что по весне, –

во всю земную грудь.

…тебе на суд, а мне

туда заказан путь.

по вывескам светил,

по картам волостей

найдёшь, кого любил –

животных и людей.

а я останусь тут –

тянуться ввысь, пока

однажды не сорвут

для нового венка.

ОРЕХ

Бывало, посадишь поближе к теплу, чтоб рос

высоким и сладким; под солнечный самый бок –

идёт себе к небу вразвалочку, как матрос,

и лист его кожист, и корень его глубок.

Лелеешь и холишь, нашёптываешь слова,

заводишь кукушку, считающую до ста, –

и не замечаешь: вокруг не растёт трава

и нет по соседству ни деревца, ни куста…

Внутри его море, и чувствуешь, как в груди

всё больше простора – какое гнездо ни вей:

обрюзглые тучи в кошёлках несут дожди,

и сорные бабочки вьются среди ветвей,

и весело так, будто в кровь подмешали свет,

и ласточки смотрят из-под голубых застрех…

…Приходит, садится за стол, говорит: привет!

и ты раскрываешь ладони: смотри, орех!

Две лёгкие лодки – неточёные борта,

сорвали по осени – будто бы век спустя:

внутри лишь иссохшая горькая чернота,

да полуистлевшее бабочкино дитя.

РАСЧЕЛОВЕЧЕНИЕ

1.

Иногда рабочих рук не хватает и там.

Тушу времени: шкуру, ошмётки жил,

кости, мясо, внутренности – по сортам,

как положено, служащий разложил.

Кто-то давится, кто-то визжит: «Еда!»,

кто-то впрок, не жуя, набивает рот…

Что ты будешь обгладывать в день, когда

Он табличку на клетке твоей прочтёт?

2.

В человеческой клетке твоей, как везде, бедлам:

сквозь решётку заброшенный мусор, объедки – хлам,

переросший тебя самого. Ты на всех рычишь,

кто к нему приближается, злая от страха мышь –

это жизнь твоя, пепла и ветоши полведра.

Он глядит в глаза, и ты узнаёшь – пора.

3.

Надевают ошейник, и щёлкает карабин.

Длинный сон поводка ненавязчив и невесом –

птичьи лапки по крыше и стук дождевых дробин

уговаривают – поработай немного псом.

Приучайся к свободе, разучивай по складам

немудрёные правила: место, барьер, ко мне,

потому что пугающее: «Аз воздам!» –

это просто ладонь на усталой твоей спине.

Скоро нитку отвяжут, и гелиевый прибой

понесёт тебя, Шарик воздушный, куда-то вспять

человеческому: любить – окружать собой…

Любить – вместо себя стать.

4.

Холоден и горяч,

не человек – трава,

лёгкий небесный мяч –

переступи-слова.

Под колокольный гуд

стражники – да не те –

бережно подведут

за руки к темноте,

и разомкнется свод,

грянет над головой –

под ноги упадёт

панцирь скудельный твой.

Вот ты дитя, потом –

просто детёныш, вот

белым бежишь мостом,

тыкаешься в живот,

падаешь и встаёшь –

ты и уже не ты –

выбравшись из мерёж,

сброшенных с высоты.

5.

Он берёт тебя за руку,

которой как будто нет,

поворачивает ладонью вверх,

дует на ранку –

и зажигает свет.