«За горьким хлебом в холода…»

«За горьким хлебом в холода…»

Стихи

* * *

Кто в Голливуд, кто в храм, кто на завод.

А я иду доить свою корову!

И жизнь всегда нормальна и здорова

в моих пределах буден и забот!

 

С коровой рядом я построил дом.

За домом — сад. Замечу вам: не Слово,

была вначале все-таки Корова,

а прочий мир приладился потом…

 

Звенят в подойник струйками века!

Ты говоришь, трактую я неверно?

А ты меня попробуй опровергни,

когда попьешь парного молока!

 

Не бедствуя живу в своем краю.

Считаю дни, расходы и доходы.

Весной приходят с просьбой садоводы —

продать навоз. И я им продаю.

 

Глафира

Вновь отворится калитка со скрипом —

вот и она, будто вещая сила.

Голос ее — потускневший и хриплый,

будто осенним дождем простудила.

 

Старая-старая, точно скитание

в скорбной юдоли, войной опаленной.

Только в глазах еще брезжит сияние,

словно заката огонь потаенный…

 

Что тебе надобно, бабка Глафира? —

тихо спрошу я незваную гостью.

Знаний поведать сердечного мира.

Скоро утешусь травой на погосте…

 

Тускло мерцают запавшие очи,

брезжит ознобно природа иная.

Много ты знаешь о жизни и прочем,

только душа твоя большее знает, —

 

скажет мне это и с кроткой улыбкой

встанет с крылечка, платочком утрется.

Выйдет на улицу, скрипнет калиткой,

вздох потаенный в листве отзовется…

 

Ночью однажды ужалила жалость.

Стало вдруг зябко, тревожно и сиро.

Помню, подумал: «Глафира скончалась».

Утром сказали: «Скончалась Глафира»…

 

В деревне

На дне седого дня — газетный снег…

По расписанию автобусы и зимы.

Чтоб вычислить светил разумный бег,

достаточно тропы до магазина.

 

Предугадать высокий вещий свет

не мудрено в глуши и во столицах.

Тропе уже почти две тыщи лет,

и никогда не поздно возвратиться

 

в народ, за горьким хлебом в холода…

Жизнь — оттиск реформаторского неба.

И если Он с небес сойдет сюда,

то молча встанет в очередь за хлебом.

 

Так жизнь вросла корнями — не содрать!—

в текучку дней, традиции, приметы,

что проще землю заново создать

по чертежам библейского Завета…

 

А снег летит с газетного листа,

и жизнь течет по руслу объяснимо.

И ощущать присутствие Христа

полезней, чем Его увидеть зримо.

 

* * *

Ускользая к дальнему рассвету,

душу мою вытянет на ветер.

Вот уж электричка не слышна.

Следом обнищает тишина…

 

Подберу к мелодии металла

молодой черемухи слова.

Вспыхнет свет заводов до Урала,

но цветы погаснут и листва.

 

Ни к чему придумывать мне долю —

загадала так природа-мать:

нянчить свет удобно мне в ладонях

и топор убийственный держать.

 

И скажу расхожею строкою,

отправляясь в угольный забой:

людям свет несу одной рукою,

высыхают реки от другой.

 

Не молюсь расхристанному свету,

коль во мне падение и взлет.

Соль судьбы бросаю, как монету,

тяжела — не каждый подберет…

 

* * *

Непонятно мне все же, куда мы спешим,

растворяясь в толпе обреченно?

Над чумазой котельной скорбит черный дым,

оттого что он — черный…

 

Веют жаром в лицо мне порода и шлак,

слепнут птицы в промышленном зное.

В спину дует тоской безысходной сквозняк

из пустых родников и забоев.

 

Шорох ржавой травы, в придорожной пыли

вянет горсть одичавшего сада.

И присниться бредет к Сальвадору Дали

металлический облик распада.

 

Соком горьким исходит полынь на песке,

даль сгорает пред мысленным взором.

С убыванием речи живой в языке

вымирают леса и озера.

 

Зерна пепла и шлака стекают из рук,

дым вопросом вздымается снова.

И стенает в душе неприкаянный звук,

как обломок начального Слова…