«За хохлому, березы и абсурд»

«За хохлому, березы и абсурд»

Стихи

* * *

Во времена далекие, в субботу,

когда еще не рухнула земля,

я шла в библиотеку на работу,

любуясь, как желтеют тополя.

 

И маковка космического зонда

внезапно над домами расцвела,

край неба отошел от горизонта

и сделался прозрачнее стекла.

 

За тем экраном белые березы

стояли, как начальники небес,

и звезды — металлические розы —

со стуком опадали на собес,

 

в туманных дебрях прятался мессия —

красивый жизнерадостный удмурт.

Я обожаю матушку-Россию

за хохлому, березы и абсурд.

 

А в час, когда вернулась я с работы,

позолотились окнами дома,

над глобусами сдвинулись широты

и в небе потускнела хохлома.

 

* * *

Кружевной оборкой Гуччи

тень миров ползет из рук,

вечер теплый и тягучий

разливается вокруг.

 

Перекресток перешел ты,

чтоб узнать в который раз —

в моде джинсовые шорты

и толстовки оверсайз.

 

Чтоб узреть многоэтажки

на разболтанной оси,

полюбить ночные шашки

пролетающих такси.

 

Ты пешком бульвар протопал,

чтобы увидеть глубину —

угол парка, старый тополь,

ветку тонкую одну.

 

* * *

К домам подошли холода.

В деревьях замедлились соки,

и лишь дождевая вода

шатается по водостокам.

 

Мой город, мы вместе с тобой

затеплиться долго не сможем,

и мертвенный снег голубой

срастется с гусиною кожей

 

в той точке, где зреет весна,

где ветер летает на ступе

и солнце чуть выше, как знак,

что лето однажды наступит.

 

* * *

В оранжевом фартуке формы

работника мини-бистро

является возле платформы

магистр ночного метро.

 

Прохожие смотрят от скуки,

как, мощью исполненный, он

вздымает всевластные руки

и луч направляет в вагон.

 

Идет в остановленный поезд,

бросается в темный тоннель

и тонет геройски по пояс

в траве марсианских земель.

 

Он выдержит блеск амальгамы,

землян от вторжений спасет

и звезды для старенькой мамы

в карманах штанов принесет.

 

* * *

У летней реки виноградное русло,

в воде отражаются призраки рая —

посмотришь в нее, и появится чувство,

что мир опоясан от края до края.

 

Привязаны к берегу крупные грозди,

и сок истекает в полуночной дреме,

и самого лучшего лунные гвозди

уже распинают на дне водоема.

 

По гладкому верху скользит водомерка,

на дно оседает жара городская,

течение — это всего лишь проверка:

река протекает, и жизнь протекает.

 

Я в летнюю воду войду с головою.

Под черною сенью разросшейся ивы

усну, породнившись с прибрежной травою,

и жизнь проживу, несмотря на отливы.

 

* * *

Все изменилось: пожелтели

у магазина тополя,

цветами сумрачной пастели

теперь окрашены поля.

 

Понурый дождь хотел, похоже,

сдержать обиду, но не смог,

и навалился на прохожих

синдром резиновых сапог.

 

Вот Мэри Поппинс на летучку

спешит в небесный комитет,

я тоже зонт держу за ручку,

на юг пытаюсь улететь —

 

там никогда не стонут тучи,

к деревьям ластится трава,

и солнце, запонка от Гуччи,

скрепляет дни, как рукава.

 

* * *

Неспешно, цвета алебастра,

боками огибая пни,

течет река, на ней бесстрастно

лежат вечерние огни.

 

Никто ее не созерцает,

темно, на пляже ни души —

огни горят, вода мерцает,

тревожит ветер камыши.

 

И если водятся уклейки,

то там, где воды глубоки,

рыбак, уснувший на скамейке,

идет во сне по дну реки.

 

Проснуться — странное желанье,

ненужный сердцу анекдот,

ведь и борьба за выживанье

однажды к смерти приведет.

 

А там, на дне, легко и пусто,

вода сгибается в дугу,

и не спеша обходит русло

высокий дом на берегу.